А потом их губы соприкоснулись. Мягкие и упругие, жесткие и прокуренные... Губы, которые первыми познают радость другого тела.
А потом было не до разговоров.
И милицейский патруль обошел их стороной, стараясь не мешать первому поцелую.
Затем они снова шли куда-то, и небольшая ложбинка, поросшая мягкой травой и укрытая развесистыми липами и тополями, приняла их. И где-то далеко вверху светила им звезда на Боровицкой башне...
Они лежали рука об руку и смотрели в черное небо, и молодая кошка, ловившая ранних майских кузнечиков, смешно скакала вокруг них.
И не было никого в этом мире. Только Она, Он, смешная кошка и рубиновая звезда, одна единственная на весь московский небосклон, покрытый отставшими от грозового фронта облаками.
Они лежали, время от времени сплетаясь губами, и пряча руки в руках. Их тянуло друг к другу, как никого и никогда, как всех и всегда, но последней гранью между ними оставалось что-то необъяснимое. Ее ли платье... Его ли портупея...
Мир кружился в поцелуях, и этого было им пока достаточно. Но время шло, и горизонт краснел, краснели и опухали губы.
- Завтра? - шепнула ему Оля, когда они стояли у двенадцатого подъезда огромного дома - "Дома правительства".
И он качнул головой:
- Сегодня. Уже сегодня.
- Точно, сегодня... Когда ты уезжаешь?
- У меня еще три дня отпуска. Включая сегодня.
- А потом?
- Потом еду в Минск. На службу.
- Я с тобой, - вдруг окаменело лицо Оли. - Я с тобой в Минск. Я без тебя уже не могу.
Лешка вдруг улыбнулся, представив, как Оля входит в казарму:
- Я приеду за тобой. Как только устроюсь, сниму квартиру - я приеду за тобой...
Как любой влюбленный мужчина, он говорил глупости, и Ольга это понимала. Все же она была дочерью военного. "Дан приказ ему на запад..." Куда его пошлют? Сможет ли он заехать за ней? Сможет ли он вообще сообщить, где он? Но она верила ему, а он верил ей.
- Нет, я сразу с тобой...
- Я приеду за тобой... - шепнул он, целуя вдруг посолоневшие щеки.
- Когда у тебя поезд?
А потом их губы соприкоснулись. Мягкие и упругие, жесткие и прокуренные... Губы, которые первыми познают радость другого тела.
А потом было не до разговоров.
И милицейский патруль обошел их стороной, стараясь не мешать первому поцелую.
Затем они снова шли куда-то, и небольшая ложбинка, поросшая мягкой травой и укрытая развесистыми липами и тополями, приняла их. И где-то далеко вверху светила им звезда на Боровицкой башне...
Они лежали рука об руку и смотрели в черное небо, и молодая кошка, ловившая ранних майских кузнечиков, смешно скакала вокруг них.
И не было никого в этом мире. Только Она, Он, смешная кошка и рубиновая звезда, одна единственная на весь московский небосклон, покрытый отставшими от грозового фронта облаками.
Они лежали, время от времени сплетаясь губами, и пряча руки в руках. Их тянуло друг к другу, как никого и никогда, как всех и всегда, но последней гранью между ними оставалось что-то необъяснимое. Ее ли платье... Его ли портупея...
Мир кружился в поцелуях, и этого было им пока достаточно. Но время шло, и горизонт краснел, краснели и опухали губы.
- Завтра? - шепнула ему Оля, когда они стояли у двенадцатого подъезда огромного дома - "Дома правительства".
И он качнул головой:
- Сегодня. Уже сегодня.
- Точно, сегодня... Когда ты уезжаешь?
- У меня еще три дня отпуска. Включая сегодня.
- А потом?
- Потом еду в Минск. На службу.
- Я с тобой, - вдруг окаменело лицо Оли. - Я с тобой в Минск. Я без тебя уже не могу.
Лешка вдруг улыбнулся, представив, как Оля входит в казарму:
- Я приеду за тобой. Как только устроюсь, сниму квартиру - я приеду за тобой...
Как любой влюбленный мужчина, он говорил глупости, и Ольга это понимала. Все же она была дочерью военного. "Дан приказ ему на запад..." Куда его пошлют? Сможет ли он заехать за ней? Сможет ли он вообще сообщить, где он? Но она верила ему, а он верил ей.
- Нет, я сразу с тобой...
- Я приеду за тобой... - шепнул он, целуя вдруг посолоневшие щеки.
- Когда у тебя поезд?