— Я говорю о нашей старой мебели из полированного ореха…
На следующий день около полудня господин и госпожа де ла Боссьер были около небольшого домика на берегу.
Фанни обещала Марте навестить ее, и Жак решил, что ему лучше сопровождать жену.
Он, разумеется, прекрасно обошелся бы без галлюцинаций бедной больной, но с тех пор, как она прямо назвала убийцей старика Сен-Фирмена, было бы просто неразумно не считаться с ними.
С самого утра моросил мелкий дождик, который совсем скрыл солнце. Наступала осень, листва побледнела, побледнели и березы, росшие на самом берегу реки и серебристой стеной окружавшие домик.
Пейзаж навевал тоску, особенно, если идти по высокому берегу. Неподалеку от виллы, перед дорожкой, росла небольшая рощица высоких и печальных осин.
Жак сказал, что не любит осины, потому что это — грустные деревья: они вечно трепещут при малейшем дуновении ветерка и шелестят своими круглыми листьями в непрестанных жалобах и унынии.
Фанни была несколько удивлена подобными мыслями своего мужа; она никогда не думала, что он может быть столь впечатлителен и поэтичен.
Но она ничего не сказала ему. Она узнала его по-настоящему в течение последних суток. До сих пор она не знала его.
Несмотря на мелкий дождик, они пришли пешком; оба были в галошах и непромокаемых накидках. Им хотелось пройтись вдвоем по полям. С вечера предыдущего дня они не расставались.
До виллы они дошли за двадцать минут.
Это был небольшой четырехугольный двухэтажный домик с голыми выцветшими стенами и окнами, прикрытыми серыми ставнями. Черепичная кровля. Никаких украшений, никаких балконов, нет даже карниза.
Высокая стена окружала сад, который тянулся до самой дорожки; на нее выходила калитка, почти всегда запертая на ключ. С этой стороны над стеной возвышались изъеденные червями стропила и высокая крыша древней и дряхлой беседки.
Жак позвонил у дверей дома. Им открыла старая служанка, которая узнала их и сказала:
— Госпожа будет очень рада видеть вас.
— Как она себя чувствует? — спросила Фанни.
— Она, кажется, очень устала и совсем ничего не ест! — отвечала служанка, освобождая их от накидок и галош и провожая в небольшую гостиную, где пахло затхлостью.
Они сели. Кресла были обиты утрехтским бархатом, перед каждым маленькая красная подушечка в форме торта ждала ног приезжих дам. На каминной полке с тремя шарами стояли черные мраморные часы и два серебряных подсвечника. Бронзовая фигурка на часах изображала римского воина. Маленькие круглые кружевные салфетки на мебели. Горка с большим количеством фигурок из слоновой кости, перламутровыми безделушками и страусиным яйцом.
— Весело, должно быть, жить здесь! — процедил сквозь зубы Жак.
— Особенно для той, кто мечтала сделаться хозяйкой замка Ла-Розере… — заметила Фанни.
— Верно, — пробормотал Жак. — Это, пожалуй, могло бы повредить и более крепкие мозги.
Они замолкли, услышав в коридоре шелест платья. Дверь отворилась.
— Я говорю о нашей старой мебели из полированного ореха…
На следующий день около полудня господин и госпожа де ла Боссьер были около небольшого домика на берегу.
Фанни обещала Марте навестить ее, и Жак решил, что ему лучше сопровождать жену.
Он, разумеется, прекрасно обошелся бы без галлюцинаций бедной больной, но с тех пор, как она прямо назвала убийцей старика Сен-Фирмена, было бы просто неразумно не считаться с ними.
С самого утра моросил мелкий дождик, который совсем скрыл солнце. Наступала осень, листва побледнела, побледнели и березы, росшие на самом берегу реки и серебристой стеной окружавшие домик.
Пейзаж навевал тоску, особенно, если идти по высокому берегу. Неподалеку от виллы, перед дорожкой, росла небольшая рощица высоких и печальных осин.
Жак сказал, что не любит осины, потому что это — грустные деревья: они вечно трепещут при малейшем дуновении ветерка и шелестят своими круглыми листьями в непрестанных жалобах и унынии.
Фанни была несколько удивлена подобными мыслями своего мужа; она никогда не думала, что он может быть столь впечатлителен и поэтичен.
Но она ничего не сказала ему. Она узнала его по-настоящему в течение последних суток. До сих пор она не знала его.
Несмотря на мелкий дождик, они пришли пешком; оба были в галошах и непромокаемых накидках. Им хотелось пройтись вдвоем по полям. С вечера предыдущего дня они не расставались.
До виллы они дошли за двадцать минут.
Это был небольшой четырехугольный двухэтажный домик с голыми выцветшими стенами и окнами, прикрытыми серыми ставнями. Черепичная кровля. Никаких украшений, никаких балконов, нет даже карниза.
Высокая стена окружала сад, который тянулся до самой дорожки; на нее выходила калитка, почти всегда запертая на ключ. С этой стороны над стеной возвышались изъеденные червями стропила и высокая крыша древней и дряхлой беседки.
Жак позвонил у дверей дома. Им открыла старая служанка, которая узнала их и сказала:
— Госпожа будет очень рада видеть вас.
— Как она себя чувствует? — спросила Фанни.
— Она, кажется, очень устала и совсем ничего не ест! — отвечала служанка, освобождая их от накидок и галош и провожая в небольшую гостиную, где пахло затхлостью.
Они сели. Кресла были обиты утрехтским бархатом, перед каждым маленькая красная подушечка в форме торта ждала ног приезжих дам. На каминной полке с тремя шарами стояли черные мраморные часы и два серебряных подсвечника. Бронзовая фигурка на часах изображала римского воина. Маленькие круглые кружевные салфетки на мебели. Горка с большим количеством фигурок из слоновой кости, перламутровыми безделушками и страусиным яйцом.
— Весело, должно быть, жить здесь! — процедил сквозь зубы Жак.
— Особенно для той, кто мечтала сделаться хозяйкой замка Ла-Розере… — заметила Фанни.
— Верно, — пробормотал Жак. — Это, пожалуй, могло бы повредить и более крепкие мозги.
Они замолкли, услышав в коридоре шелест платья. Дверь отворилась.