— Лично я его мало знаю, — возразил я. — А стихи его мне нравятся.
Улыбка зазмеилась на Сашином лице, светлые глаза заискрились. Был Сорочкин в светлом костюме и модном шерстяном галстуке.
— Это потому, что ты не читал Мандельштама, — сказал он, — Давида Самойлова, Женю Винокурова, Межирова. Вот настоящие поэты!
— А Твардовский? — спросил я.
— Вася Теркин? — засмеялся Саша. — Какая это поэзия? Солдатский юмор... Стихи для газеты! Об этом мы еще поговорим... Вычеркивай Деда! Он всем надоел...
— Деда?
— Кстати, я прочел твою книжку... Не исключено, что рецензию напишу. Положительную! После этого ее переиздадут, а ты немножко разбогатеешь...
— Мне Твардовский нравится, — сказал я.
— Я на тебя надеюсь! — покровительственно похлопал меня по плечу Сорочкин и бросился к другому, кажется, Гоше Горохову.
Не один Саша Сорочкин в тот день обрабатывал литераторов. Тем же самым занимался Кремний Бородулин, головастик поэт-песенник, я его фамилию не запомнил, драматург Осип Осинский... Миша Дедкин сидел в компании молодых прозаиков за квадратным столом в кафе. Круглое лицо его уже порозовело, прищуренные глазки довольно поблескивали. В те годы коньяка, водки и пива в писательском кафе было хоть залейся. Иногда к концу собрания можно было в комнате референтов на втором этаже или в бюро пропаганды художественной литературы обнаружить спящего прямо на письменном столе прозаика или поэта... Его будили, вызывали такси и с миром отправляли домой. Буфетчица отпускала выпивку в долг. У нее была тетрадка, куда она записывала фамилии своих постоянных клиентов. Поговаривали, что приписывает лишнее, особенно тем, кто перебрал...
Я видел, как Саша Сорочкин поманил Мишку Китайца второго, тот проворно выбрался из-за стола, подошел к нему. Они о чем-то пошептались. Саша ящерицей юркнул к другому столу, за которым пили кофе более солидные литераторы. Перед ними Саша стоял пай-мальчиком, сладенько улыбался и кивал головой с пышной вьющейся шевелюрой. Видно, докладывал о своей подпольной деятельности. Обращался он к худощавому старику с белым венчиком волос вокруг розовой лысины. Позже я узнал, что он был лично знаком с самим Максимом Горьким. Старец величественно кивал кланяющимся ему литераторам, пил из маленькой чашечки кофе и закусывал бутербродом с красной икрой. Одна красная икринка застряла на его седых щеточкой усах. Фамилия критика была Беленький. Она в точности и соответствовала его внешнему облику.
Немного позже, когда из актового зала послышались звонки, ко мне подошел Дедкин. Обдавая запахом коньяка, прогудел:
— Старика, Андрей, валить будем... Ты вычеркивай его из бюллетеня для голосования. Капут Деду! Надоел всем хуже горькой редьки...
— Мне не надоел, — отшутился я. — Я его только в президиуме и вижу.
— Будем вычеркивать, — продолжал Дедкин. — Понимаешь, старик — хороший поэт, но засиделся... Забронзовел!
— А кто вместо него?
— Хочешь, тебя выберем? — захохотал Китаец. — Мы все могём!
— Кто мы? Саша Сорочкин и ты?
Дедкин как-то странно посмотрел на меня, покачал большой круглой головой:
— Ты что же, Андрюша, еще не разобрался, кто здесь сила?
— Кто же? — мне стало интересно. Со мной никто еще так не разговаривал.
— Они! — мотнул Миша головой на толпу, поднимавшуюся по широкой мраморной лестнице в актовый зал.
— Лично я его мало знаю, — возразил я. — А стихи его мне нравятся.
Улыбка зазмеилась на Сашином лице, светлые глаза заискрились. Был Сорочкин в светлом костюме и модном шерстяном галстуке.
— Это потому, что ты не читал Мандельштама, — сказал он, — Давида Самойлова, Женю Винокурова, Межирова. Вот настоящие поэты!
— А Твардовский? — спросил я.
— Вася Теркин? — засмеялся Саша. — Какая это поэзия? Солдатский юмор... Стихи для газеты! Об этом мы еще поговорим... Вычеркивай Деда! Он всем надоел...
— Деда?
— Кстати, я прочел твою книжку... Не исключено, что рецензию напишу. Положительную! После этого ее переиздадут, а ты немножко разбогатеешь...
— Мне Твардовский нравится, — сказал я.
— Я на тебя надеюсь! — покровительственно похлопал меня по плечу Сорочкин и бросился к другому, кажется, Гоше Горохову.
Не один Саша Сорочкин в тот день обрабатывал литераторов. Тем же самым занимался Кремний Бородулин, головастик поэт-песенник, я его фамилию не запомнил, драматург Осип Осинский... Миша Дедкин сидел в компании молодых прозаиков за квадратным столом в кафе. Круглое лицо его уже порозовело, прищуренные глазки довольно поблескивали. В те годы коньяка, водки и пива в писательском кафе было хоть залейся. Иногда к концу собрания можно было в комнате референтов на втором этаже или в бюро пропаганды художественной литературы обнаружить спящего прямо на письменном столе прозаика или поэта... Его будили, вызывали такси и с миром отправляли домой. Буфетчица отпускала выпивку в долг. У нее была тетрадка, куда она записывала фамилии своих постоянных клиентов. Поговаривали, что приписывает лишнее, особенно тем, кто перебрал...
Я видел, как Саша Сорочкин поманил Мишку Китайца второго, тот проворно выбрался из-за стола, подошел к нему. Они о чем-то пошептались. Саша ящерицей юркнул к другому столу, за которым пили кофе более солидные литераторы. Перед ними Саша стоял пай-мальчиком, сладенько улыбался и кивал головой с пышной вьющейся шевелюрой. Видно, докладывал о своей подпольной деятельности. Обращался он к худощавому старику с белым венчиком волос вокруг розовой лысины. Позже я узнал, что он был лично знаком с самим Максимом Горьким. Старец величественно кивал кланяющимся ему литераторам, пил из маленькой чашечки кофе и закусывал бутербродом с красной икрой. Одна красная икринка застряла на его седых щеточкой усах. Фамилия критика была Беленький. Она в точности и соответствовала его внешнему облику.
Немного позже, когда из актового зала послышались звонки, ко мне подошел Дедкин. Обдавая запахом коньяка, прогудел:
— Старика, Андрей, валить будем... Ты вычеркивай его из бюллетеня для голосования. Капут Деду! Надоел всем хуже горькой редьки...
— Мне не надоел, — отшутился я. — Я его только в президиуме и вижу.
— Будем вычеркивать, — продолжал Дедкин. — Понимаешь, старик — хороший поэт, но засиделся... Забронзовел!
— А кто вместо него?
— Хочешь, тебя выберем? — захохотал Китаец. — Мы все могём!
— Кто мы? Саша Сорочкин и ты?
Дедкин как-то странно посмотрел на меня, покачал большой круглой головой:
— Ты что же, Андрюша, еще не разобрался, кто здесь сила?
— Кто же? — мне стало интересно. Со мной никто еще так не разговаривал.
— Они! — мотнул Миша головой на толпу, поднимавшуюся по широкой мраморной лестнице в актовый зал.