Послышался вой сирены. Тесня транспорт к обочине, промчалась милицейская «Волга» с голубой мигалкой. Немного погодя, сопровождаемый эскортом мотоциклистов, пролетел длинный лимузин. На переднем сидении, прямо глядя перед собой, застыл в позе китайского мандарина маленького роста человек без головного убора. Сверкающая черным лаком, разноцветными огнями кавалькада проскочила в сторону центра.
— А первый знает, что у нас в Союзе писателей творится? — спросил я.
— Высокое начальство не хочет связываться с Осинским и его компанией, — ответил Бородулин. — Да и вряд ли высокое начальство наши книги читает...
— И правильно делает, — захихикал Дедкин.
— Вот мы тут пыжились, чего-то намечали, — продолжал Кремний, — а все будет так, как задумали Беленький и Осинский. Знаете, кого они сейчас в первые секретари метят? Поэта Олежку Борового.
— Да он же бездарен! — вырвалось у меня.
— А зачем им талантливый? — ответил Кремний. — Бездарный будет послушно служить им, а талантливый, как наш низвергнутый Старик, может и взбрыкнуть!
— Боровок мне вчера двести граммов коньяка поставил, — сказал Мишка Китаец. — Говорит: «Ребята, голосуйте за меня! Я ваш ровесник, мне будет хорошо и вам... Я с самого детства в руководстве: был председателем совета отряда, в университете — секретарем комсомольской организации, в Союзе — председатель секции. ...Чем я вам не первый секретарь? Люблю, понимаете, быть наверху...»
— Он что, дурак? — удивился я. Олега Борового я знал. Он действительно походил на розового чистенького боровка: полный, розовощекий, улыбчивый, с черной густой шевелюрой и звучным, хорошо поставленным голосом. Выступать он любил, говорил всегда с подъемом, напуская на себя страстность, не забывая сделать реверанс в сторону партийного начальства, сидящего в президиуме. А заканчивал свои выступления всегда собственными стихами. Причем делал вид, что это экспромт. В общем, самовлюбленный позер. Став одним из секретарей Союза писателей, сразу замелькал по телевидению, выступал с речами на партийных активах, тискал свои статейки и стихи в газеты-журналы. О Брежневе с нотками восхищения в голосе говорил, что это величайший мыслитель эпохи... В стихах его все чаще мелькали слова: «партия — наш рулевой», «несгибаемый ленинец», «Вперед, к победе коммунизма!» — этакая пулеметно-автоматная трескотня, которая нравилась нашему партийному начальству, так что Олежка «стрелял» своими стихами в цель без промаха...
Я вспомнил, как в одной компании он вполне серьезно утверждал, что происходит из старинного дворянского рода. Наверное, потому и напускал на себя этакую вальяжность.
— Да нет, Олежка для себя не дурак, — сказал Бородулин. — Погодите, если он станет первым секретарем, будет в год издавать по две — три своих книжки...
Забегая вперед, скажу, что Кремний недооценил Боровка: тот ухитрялся за год в издательствах страны издавать по пять—шесть книжек.
— А другие так не делают? — ухмыльнулся Мишка Китаец. — Никто на этой должности ложку мимо рта не пронесет...
— А почему бы Осинскому не стать первым секретарем?
— Не нужно это Осипу Марковичу, — сказал Бородулин. — Ему выгоднее иметь на посту первого секретаря свою марионетку. За его спиной он будет заправлять всем Союзом. Олежка будет ему в рот смотреть и делать все, что прикажут. Осип — хитроумный интриган. Если Олежку изберут на правлении, значит, так Осинский захотел. А его попки всегда проголосуют, как он скажет.
— Так зачем тогда мне завтра лезть на амбразуру? — сказал я.
— Смотри сам, — усмехнулся Кремний. — Можешь и голову сломать.
— Андрюша, ты же обещал первым выступить? — забеспокоился Дедкин. — Ты же всех нас подведешь!
— Скорее вы его подведете под обух, — прозорливо заметил Бородулин. Только честнее ему было бы сказать: «Мы подведем тебя под обух!»
Но я не привык своих решений менять. И дело было даже не в них: классике, Бородулине, Мишке Китайце и других участниках сегодняшнего вечера, дело было во мне самом. Я иначе и не мог бы поступить, потому что верил в правоту своего дела. Верил в справедливость.
В девять утра в Белом зале собралась партгруппа. За полчаса до этого отдельно заседали в кабинете первого секретаря правления члены партбюро, секретари, работники обкома и райкома партии. Я не понимал этой мышиной возни с выборами: наши деятели загодя в райкоме и обкоме КПСС составляли списки кандидатов в члены правления, согласовывали, спорили по отдельным кандидатурам, утверждали, потом этот список предлагали утвердить на секретариате, в партбюро затем на партгруппе и лишь после этого выносили на общее собрание писателей... И тут начиналось! Группа Осинского «размывала» этот список, дополняя его фамилиями угодных ей литераторов, а количество членов правления было строго ограничено. И при тайном голосовании неугодные групповщине люди автоматом вылетали из списка членов правления, как не набравшие положенного количества голосов. А проходили те, кого группа якобы стихийно выдвигала уже на общем собрании. То же самое происходило и с выборами делегатов на съезды писателей.
Якобы демократические выборы превращались в игру, фарс. И мне за долгие годы надоели эти игры в демократию. В правление, секретариат проходили лишь те люди, которых группа Осинского намечала. Неугодные ей писатели безжалостно вычеркивались. Бывало, и известные на всю страну ленинградские писатели не избирались в правление и ездили лишь «гостями» на съезды. Без права голосования.
Послышался вой сирены. Тесня транспорт к обочине, промчалась милицейская «Волга» с голубой мигалкой. Немного погодя, сопровождаемый эскортом мотоциклистов, пролетел длинный лимузин. На переднем сидении, прямо глядя перед собой, застыл в позе китайского мандарина маленького роста человек без головного убора. Сверкающая черным лаком, разноцветными огнями кавалькада проскочила в сторону центра.
— А первый знает, что у нас в Союзе писателей творится? — спросил я.
— Высокое начальство не хочет связываться с Осинским и его компанией, — ответил Бородулин. — Да и вряд ли высокое начальство наши книги читает...
— И правильно делает, — захихикал Дедкин.
— Вот мы тут пыжились, чего-то намечали, — продолжал Кремний, — а все будет так, как задумали Беленький и Осинский. Знаете, кого они сейчас в первые секретари метят? Поэта Олежку Борового.
— Да он же бездарен! — вырвалось у меня.
— А зачем им талантливый? — ответил Кремний. — Бездарный будет послушно служить им, а талантливый, как наш низвергнутый Старик, может и взбрыкнуть!
— Боровок мне вчера двести граммов коньяка поставил, — сказал Мишка Китаец. — Говорит: «Ребята, голосуйте за меня! Я ваш ровесник, мне будет хорошо и вам... Я с самого детства в руководстве: был председателем совета отряда, в университете — секретарем комсомольской организации, в Союзе — председатель секции. ...Чем я вам не первый секретарь? Люблю, понимаете, быть наверху...»
— Он что, дурак? — удивился я. Олега Борового я знал. Он действительно походил на розового чистенького боровка: полный, розовощекий, улыбчивый, с черной густой шевелюрой и звучным, хорошо поставленным голосом. Выступать он любил, говорил всегда с подъемом, напуская на себя страстность, не забывая сделать реверанс в сторону партийного начальства, сидящего в президиуме. А заканчивал свои выступления всегда собственными стихами. Причем делал вид, что это экспромт. В общем, самовлюбленный позер. Став одним из секретарей Союза писателей, сразу замелькал по телевидению, выступал с речами на партийных активах, тискал свои статейки и стихи в газеты-журналы. О Брежневе с нотками восхищения в голосе говорил, что это величайший мыслитель эпохи... В стихах его все чаще мелькали слова: «партия — наш рулевой», «несгибаемый ленинец», «Вперед, к победе коммунизма!» — этакая пулеметно-автоматная трескотня, которая нравилась нашему партийному начальству, так что Олежка «стрелял» своими стихами в цель без промаха...
Я вспомнил, как в одной компании он вполне серьезно утверждал, что происходит из старинного дворянского рода. Наверное, потому и напускал на себя этакую вальяжность.
— Да нет, Олежка для себя не дурак, — сказал Бородулин. — Погодите, если он станет первым секретарем, будет в год издавать по две — три своих книжки...
Забегая вперед, скажу, что Кремний недооценил Боровка: тот ухитрялся за год в издательствах страны издавать по пять—шесть книжек.
— А другие так не делают? — ухмыльнулся Мишка Китаец. — Никто на этой должности ложку мимо рта не пронесет...
— А почему бы Осинскому не стать первым секретарем?
— Не нужно это Осипу Марковичу, — сказал Бородулин. — Ему выгоднее иметь на посту первого секретаря свою марионетку. За его спиной он будет заправлять всем Союзом. Олежка будет ему в рот смотреть и делать все, что прикажут. Осип — хитроумный интриган. Если Олежку изберут на правлении, значит, так Осинский захотел. А его попки всегда проголосуют, как он скажет.
— Так зачем тогда мне завтра лезть на амбразуру? — сказал я.
— Смотри сам, — усмехнулся Кремний. — Можешь и голову сломать.
— Андрюша, ты же обещал первым выступить? — забеспокоился Дедкин. — Ты же всех нас подведешь!
— Скорее вы его подведете под обух, — прозорливо заметил Бородулин. Только честнее ему было бы сказать: «Мы подведем тебя под обух!»
Но я не привык своих решений менять. И дело было даже не в них: классике, Бородулине, Мишке Китайце и других участниках сегодняшнего вечера, дело было во мне самом. Я иначе и не мог бы поступить, потому что верил в правоту своего дела. Верил в справедливость.
В девять утра в Белом зале собралась партгруппа. За полчаса до этого отдельно заседали в кабинете первого секретаря правления члены партбюро, секретари, работники обкома и райкома партии. Я не понимал этой мышиной возни с выборами: наши деятели загодя в райкоме и обкоме КПСС составляли списки кандидатов в члены правления, согласовывали, спорили по отдельным кандидатурам, утверждали, потом этот список предлагали утвердить на секретариате, в партбюро затем на партгруппе и лишь после этого выносили на общее собрание писателей... И тут начиналось! Группа Осинского «размывала» этот список, дополняя его фамилиями угодных ей литераторов, а количество членов правления было строго ограничено. И при тайном голосовании неугодные групповщине люди автоматом вылетали из списка членов правления, как не набравшие положенного количества голосов. А проходили те, кого группа якобы стихийно выдвигала уже на общем собрании. То же самое происходило и с выборами делегатов на съезды писателей.
Якобы демократические выборы превращались в игру, фарс. И мне за долгие годы надоели эти игры в демократию. В правление, секретариат проходили лишь те люди, которых группа Осинского намечала. Неугодные ей писатели безжалостно вычеркивались. Бывало, и известные на всю страну ленинградские писатели не избирались в правление и ездили лишь «гостями» на съезды. Без права голосования.