— Вставай, слышь, остолопина!
Мальчик поднялся, протирая глаза.
— Спать хочется.
— Пойдем, никак мужик воротился — сердитый.
Мальчики выбрались, ища глазами старуху. Ее не было. Под навесом распрягал лошадь мужик в рваном армяке, и мальчуганы расслышали его сердитый окрик: «Навела тут гостей…» Выбрались на улицу и пошли по дороге.
Утро торопливо будило просыпавшееся, загасившее уже звезды небо, лес с заспавшимися птицами. И трава, и кусты, и листья — все бело и влажно от густой росы.
— Ну, куда?
Мальчики остановились.
— Я ж тебе говорю — на всход солнца.
— Так всход вон.
Пошли в другую сторону, торопливо мелькая по дороге отдохнувшими бодрыми ногами. Ни железнодорожного полотна, ни телеграфных столбов, все то же просыпающееся поле, все те же сыплющие бесчисленными каплями росы кустарники. Деревни не видно.
— Эх, ты!.. Ну, куда?
Опять пошли.
Из-за верб блеснула широкая река. На той стороне стоял, отражаясь белым отражением, высокий берег.
— Де… э-э-э… о-о… э-у ду-у-у! — тонко, как звенящий комариный звук, не то почудилось, не то на самом деле смутно, неясно пронеслось издалека, должно быть, из-под того берега.
Река проснулась и влажно и матово сквозила в тонкой синеве. Еще не поднималось солнце, но небо за лесом было совсем белое и лес синел зубчатой полосой. Вода влажно и мерно мыла белый, отмытый песок. На песке чернел челн, а возле возился дед, и шел дымок от костра.
— Дедушка, как нам на полустанок пройти?
— Ась?
Он черпнул деревянной ложкой из котелка, подул и попробовал.
— Хороша ушица… Ась? Стерлядки, сазанчик, ершишка какой — и тот пригож…
А с того берега уже явственнее:
— Де-е-е-ду-у!..
— Вставай, слышь, остолопина!
Мальчик поднялся, протирая глаза.
— Спать хочется.
— Пойдем, никак мужик воротился — сердитый.
Мальчики выбрались, ища глазами старуху. Ее не было. Под навесом распрягал лошадь мужик в рваном армяке, и мальчуганы расслышали его сердитый окрик: «Навела тут гостей…» Выбрались на улицу и пошли по дороге.
Утро торопливо будило просыпавшееся, загасившее уже звезды небо, лес с заспавшимися птицами. И трава, и кусты, и листья — все бело и влажно от густой росы.
— Ну, куда?
Мальчики остановились.
— Я ж тебе говорю — на всход солнца.
— Так всход вон.
Пошли в другую сторону, торопливо мелькая по дороге отдохнувшими бодрыми ногами. Ни железнодорожного полотна, ни телеграфных столбов, все то же просыпающееся поле, все те же сыплющие бесчисленными каплями росы кустарники. Деревни не видно.
— Эх, ты!.. Ну, куда?
Опять пошли.
Из-за верб блеснула широкая река. На той стороне стоял, отражаясь белым отражением, высокий берег.
— Де… э-э-э… о-о… э-у ду-у-у! — тонко, как звенящий комариный звук, не то почудилось, не то на самом деле смутно, неясно пронеслось издалека, должно быть, из-под того берега.
Река проснулась и влажно и матово сквозила в тонкой синеве. Еще не поднималось солнце, но небо за лесом было совсем белое и лес синел зубчатой полосой. Вода влажно и мерно мыла белый, отмытый песок. На песке чернел челн, а возле возился дед, и шел дымок от костра.
— Дедушка, как нам на полустанок пройти?
— Ась?
Он черпнул деревянной ложкой из котелка, подул и попробовал.
— Хороша ушица… Ась? Стерлядки, сазанчик, ершишка какой — и тот пригож…
А с того берега уже явственнее:
— Де-е-е-ду-у!..