Кто-то фуражку снял, посреди двора положил. Каждый опустил в нее деньги.
И пошла заваруха! По очереди вертим орлянку. Один крутнул — решка, второй крутнул — решка, и у третьего — то же самое. А мой медях всякий раз орлом вверх падал. Раз беру деньги с кону, второй загребаю, и третий в мой карман уплывает. Дружки ропщут:
— Шельмец ты, Пашка! Нас по миру задумал пустить…
— Были грошики, да прошишкали…
Принялись дальше деньгу метать.
Зажал я медяк между пальцами, приготовился подкинуть. Оглянулся — у калитки Чапаев стоит, на нас посматривает. Видно, он раньше пришел, да мы, увлеченные игрой, не приметили. Я быстренько монетку в карман. Притих, глазами моргаю. Знаю: Чапай баловства не терпит. При мне однажды так распушил картежников — целую неделю потом у них красная краска с лица не сходила.
«Что-то сейчас будет? Держись, Пашка!» — думаю так и глаза вниз хороню. С чапаевским взглядом встречаться страшусь. Только слышу шаги. Все ближе и ближе. Подходит ко мне и говорит:
— Что ж ты, Пашка-храбрец, струсил, орлянке хода не даешь? Тебе, как погляжу, нонче сплошное везение — и в бою и в кону. Кидай, коли твой черед…
Голос будто спокойный, без строгости, без ехидства. Не пойму, подтрунивает он надо мной али вправду говорит. Молчу. Жду, какой оборот дальше дело примет. Краем глаза поглядываю на Чапаева. Лицо у него ничего не выражает, а в усах едва заметная ухмылка. Потом усы вдруг ожили, поползли кончиками вверх. Заулыбался во всю ширь:
— Ну, ежели Пашка играть не желает, дозвольте мне орлянкой потешиться. Возражений не будет?
Никто, конечно, возражать не стал.
— Вот и хорошо! — сказал он, потирая ладони. — Клади, лихая кавалерия, все деньги на кон. Пойду ва-банк!
Молчавшие до той поры эскадронники сразу оживились, загалдели, зашуршали кредитками. Фуражка на земле до краев наполнилась.
— Может, у кого еще осталось? — поинтересовался Чапаев. — Спешите внести! Не то поздно будет.
— Рады бы, — ответили конники, — да ничего нет. Наши деньги Пашка прикарманил. С ним играть накладно.
— Вот что! Опоражнивай-ка, герой, свой карман! — обратился Чапаев ко мне. — Хочу и с тобой посостязаться.
— Ну, а ежели проиграете? — окончательно осмелев, спросил я. — Чем тогда будете расплачиваться?
— Ничего, — засмеялся Чапаев, — расплачусь. Как-никак я комдив, что-нибудь наскребу, чтобы в долгу не остаться.
Вывернул я карманы и весь свой выигрыш, до последней копеечки, выложил на кон.
Чапаев снял папаху, высыпал в нее деньги из фуражки, забрал себе.
— Будет вам наперед наука! А то, ишь ты, купчики непутевые, нашли себе занятие — рублевки на ветер пускать. К лицу ли боевым орлам быть решкой?
Сказал и хмуро пошел со двора.
Кто-то фуражку снял, посреди двора положил. Каждый опустил в нее деньги.
И пошла заваруха! По очереди вертим орлянку. Один крутнул — решка, второй крутнул — решка, и у третьего — то же самое. А мой медях всякий раз орлом вверх падал. Раз беру деньги с кону, второй загребаю, и третий в мой карман уплывает. Дружки ропщут:
— Шельмец ты, Пашка! Нас по миру задумал пустить…
— Были грошики, да прошишкали…
Принялись дальше деньгу метать.
Зажал я медяк между пальцами, приготовился подкинуть. Оглянулся — у калитки Чапаев стоит, на нас посматривает. Видно, он раньше пришел, да мы, увлеченные игрой, не приметили. Я быстренько монетку в карман. Притих, глазами моргаю. Знаю: Чапай баловства не терпит. При мне однажды так распушил картежников — целую неделю потом у них красная краска с лица не сходила.
«Что-то сейчас будет? Держись, Пашка!» — думаю так и глаза вниз хороню. С чапаевским взглядом встречаться страшусь. Только слышу шаги. Все ближе и ближе. Подходит ко мне и говорит:
— Что ж ты, Пашка-храбрец, струсил, орлянке хода не даешь? Тебе, как погляжу, нонче сплошное везение — и в бою и в кону. Кидай, коли твой черед…
Голос будто спокойный, без строгости, без ехидства. Не пойму, подтрунивает он надо мной али вправду говорит. Молчу. Жду, какой оборот дальше дело примет. Краем глаза поглядываю на Чапаева. Лицо у него ничего не выражает, а в усах едва заметная ухмылка. Потом усы вдруг ожили, поползли кончиками вверх. Заулыбался во всю ширь:
— Ну, ежели Пашка играть не желает, дозвольте мне орлянкой потешиться. Возражений не будет?
Никто, конечно, возражать не стал.
— Вот и хорошо! — сказал он, потирая ладони. — Клади, лихая кавалерия, все деньги на кон. Пойду ва-банк!
Молчавшие до той поры эскадронники сразу оживились, загалдели, зашуршали кредитками. Фуражка на земле до краев наполнилась.
— Может, у кого еще осталось? — поинтересовался Чапаев. — Спешите внести! Не то поздно будет.
— Рады бы, — ответили конники, — да ничего нет. Наши деньги Пашка прикарманил. С ним играть накладно.
— Вот что! Опоражнивай-ка, герой, свой карман! — обратился Чапаев ко мне. — Хочу и с тобой посостязаться.
— Ну, а ежели проиграете? — окончательно осмелев, спросил я. — Чем тогда будете расплачиваться?
— Ничего, — засмеялся Чапаев, — расплачусь. Как-никак я комдив, что-нибудь наскребу, чтобы в долгу не остаться.
Вывернул я карманы и весь свой выигрыш, до последней копеечки, выложил на кон.
Чапаев снял папаху, высыпал в нее деньги из фуражки, забрал себе.
— Будет вам наперед наука! А то, ишь ты, купчики непутевые, нашли себе занятие — рублевки на ветер пускать. К лицу ли боевым орлам быть решкой?
Сказал и хмуро пошел со двора.