— Гвардии сержант Валахов прибыл на учебу! — доложил он.
— Фронтовик? — спросил генерал.
— Так точно! — Володя то и дело козырял и стучал каблуками, думая, что этим самым выражает свою дисциплинированность и готовность выполнить приказ генерала.
— Ну ладно… козырять ты умеешь, а учиться как будешь, хорошо?
— Так точно. Хорошо буду учиться. Даже отлично, — заверил маленький сержант генерала.
Но своего слова Володя не сдержал. Трижды убегал он из Суворовского училища, и каждый раз его ловили. Дальше Курского вокзала убежать не удавалось.
— И не стыдно тебе? — говорил генерал. — Товарищи на фронте думают, что ты учишься, а ты…
— Учиться никогда не поздно. Я фашистам хочу мстить, — твердил Володя. — Нечего мне с «малышней» за партой сидеть…
— Приказываю учиться, гвардеец! — сердился генерал.
Приказы и уговоры не помогали. Учился Володя плохо.
Однажды после очередного побега, когда офицер-воспитатель привел Володю в Суворовское училище, он увидал на своей койке письмо. Маленькое, треугольное. Письмо было печальное. Брат Виктор писал:
«Вчера умерла мама… Телеграмму хотел послать тебе, да денег не было. О тебе вспоминала. Наказывала, чтобы ты учился. Очень она хотела, чтобы ты стал офицером».
Никто не видал, куда исчез суворовец Валахов. Шинель и шапка на месте, на койке разорванный конверт, все цело, а мальчишки нет.
Все училище было поднято на ноги. Казалось, что нет такого уголка, куда бы ни заглянули офицеры. Известили милицию. И лишь ночью дежурный по училищу, забравшись на самую верхнюю лестничную площадку, услышал: кто-то на чердаке плачет… Это был Володя. Прижавшись к трубе, он сидел на пыльной балке и, закрыв лицо руками, плакал.
Командиры и товарищи как могли приласкали осиротевшего мальчика. Помогли пересилить горе, подсказали, как поскорее избавиться от печали. В труде, учебе любое горе переживается легче. Володя полностью подчинил себя главному делу — занятиям.
А вскоре произошло другое событие. Уже радостное. В гости к Вовке приехал ефрейтор Левашев.
Мальчишка вбежал в вестибюль и увидел своего фронтового друга. Он стоял около стенда и рассматривал фотографии суворовцев-отличников учебы. Стоял на одной ноге. Сердце у Вовки замерло от испуга. А Левашев, шагнув к нему на костылях, заговорил:
— Здравствуй, суворовец! Я тут вот фотографии разглядываю, а твоей почему-то не нахожу среди отличников учебы?
— Как же это, а? — кивнул Вовка на единственную ногу ефрейтора, словно не расслышав вопроса.
— Как видишь… Отвоевался я…
— А как остальные?
— Фома погиб, — глухо сказал Левашев и опустился на стул, стоявший около стенда. — Остальные пока живы, о тебе спрашивают, беспокоятся, почему не пишешь, как учишься. Всем хочется, чтобы ты не терял гвардейскую честь, честь фронтовика.
— Гвардии сержант Валахов прибыл на учебу! — доложил он.
— Фронтовик? — спросил генерал.
— Так точно! — Володя то и дело козырял и стучал каблуками, думая, что этим самым выражает свою дисциплинированность и готовность выполнить приказ генерала.
— Ну ладно… козырять ты умеешь, а учиться как будешь, хорошо?
— Так точно. Хорошо буду учиться. Даже отлично, — заверил маленький сержант генерала.
Но своего слова Володя не сдержал. Трижды убегал он из Суворовского училища, и каждый раз его ловили. Дальше Курского вокзала убежать не удавалось.
— И не стыдно тебе? — говорил генерал. — Товарищи на фронте думают, что ты учишься, а ты…
— Учиться никогда не поздно. Я фашистам хочу мстить, — твердил Володя. — Нечего мне с «малышней» за партой сидеть…
— Приказываю учиться, гвардеец! — сердился генерал.
Приказы и уговоры не помогали. Учился Володя плохо.
Однажды после очередного побега, когда офицер-воспитатель привел Володю в Суворовское училище, он увидал на своей койке письмо. Маленькое, треугольное. Письмо было печальное. Брат Виктор писал:
«Вчера умерла мама… Телеграмму хотел послать тебе, да денег не было. О тебе вспоминала. Наказывала, чтобы ты учился. Очень она хотела, чтобы ты стал офицером».
Никто не видал, куда исчез суворовец Валахов. Шинель и шапка на месте, на койке разорванный конверт, все цело, а мальчишки нет.
Все училище было поднято на ноги. Казалось, что нет такого уголка, куда бы ни заглянули офицеры. Известили милицию. И лишь ночью дежурный по училищу, забравшись на самую верхнюю лестничную площадку, услышал: кто-то на чердаке плачет… Это был Володя. Прижавшись к трубе, он сидел на пыльной балке и, закрыв лицо руками, плакал.
Командиры и товарищи как могли приласкали осиротевшего мальчика. Помогли пересилить горе, подсказали, как поскорее избавиться от печали. В труде, учебе любое горе переживается легче. Володя полностью подчинил себя главному делу — занятиям.
А вскоре произошло другое событие. Уже радостное. В гости к Вовке приехал ефрейтор Левашев.
Мальчишка вбежал в вестибюль и увидел своего фронтового друга. Он стоял около стенда и рассматривал фотографии суворовцев-отличников учебы. Стоял на одной ноге. Сердце у Вовки замерло от испуга. А Левашев, шагнув к нему на костылях, заговорил:
— Здравствуй, суворовец! Я тут вот фотографии разглядываю, а твоей почему-то не нахожу среди отличников учебы?
— Как же это, а? — кивнул Вовка на единственную ногу ефрейтора, словно не расслышав вопроса.
— Как видишь… Отвоевался я…
— А как остальные?
— Фома погиб, — глухо сказал Левашев и опустился на стул, стоявший около стенда. — Остальные пока живы, о тебе спрашивают, беспокоятся, почему не пишешь, как учишься. Всем хочется, чтобы ты не терял гвардейскую честь, честь фронтовика.