— Не менее полутысячи.
— Вооружение?
— Пять пулемётов и две пушки, есть и кавалерия.
— Спасибо, Фёдор Михайлович.
Махно собрал своих активистов.
— Ну что, братки, несколько дней они нам только грозились. Теперь приступают к исполнению своих угроз. Что будем делать?
— Сражаться, конечно, — сказал Лепетченко.
— Разумно, но не совсем. Алёша, сколько крестьян мы вооружили?
— Около тысячи, — сказал Марченко. — Они же и караулы несут, и в заставах бдят.
— Вот именно, бдеть-то они могут, но вот драться с регулярным войском вряд ли.
— Я что-то не пойму тебя, Нестор, — заговорил Каретников. — Звал, звал к борьбе, а как накатило — заколебался.
— Я и сейчас не отказываюсь от своих слов, но печёнкой чую, нам готовят петлю. И я не хочу гуляйпольских крестьян бросать на явную гибель. Они же толком не умеют владеть оружием. К тому же у нас два пулемёта, а у пологовской группы пять и у Покровских и рождественских не меньше. А пушки? Начинать борьбу за свободу с поражения я не хочу. Более того, немцы, захватив Гуляйполе, устроят здесь новую резню.
— Что же ты предлагаешь?
— Пусть крестьяне попрячут оружие и патроны. Мы же, выйдя в поле небольшой группой, примем бой и прорвёмся, по крайней мере отведём беду от Гуляйполя. А собрав по окрестным волостям и уездам силы, вернёмся, атакуем, и тогда-то оставленное оружие ударит по немцам и варте с тыла.
— Но они ж сразу начнут обыски. Что они, дураки?
— Хэх, найти у нашего крестьянина винтовку ни одна собака не сможет. О чём ты говоришь, Семён?
На последних словах засмеялся Лютый:
— Ты чего, Петя?
— Да вспомнил бомбы, которые мы с вами под подушкой у Харитины спрятали.
— Нашёл о чём вспоминать, — поморщился Махно. — Алёша, ты разослал листовки?
— Да. И крестьянские и солдатские.
— Вот, вы ночами дрыхли, а мы с Марченко листовки в типографии печатали. Одни для крестьян, чтоб подымались, другие для немецких солдат, чтоб не слушались командиров и переходили на нашу сторону.
— Не менее полутысячи.
— Вооружение?
— Пять пулемётов и две пушки, есть и кавалерия.
— Спасибо, Фёдор Михайлович.
Махно собрал своих активистов.
— Ну что, братки, несколько дней они нам только грозились. Теперь приступают к исполнению своих угроз. Что будем делать?
— Сражаться, конечно, — сказал Лепетченко.
— Разумно, но не совсем. Алёша, сколько крестьян мы вооружили?
— Около тысячи, — сказал Марченко. — Они же и караулы несут, и в заставах бдят.
— Вот именно, бдеть-то они могут, но вот драться с регулярным войском вряд ли.
— Я что-то не пойму тебя, Нестор, — заговорил Каретников. — Звал, звал к борьбе, а как накатило — заколебался.
— Я и сейчас не отказываюсь от своих слов, но печёнкой чую, нам готовят петлю. И я не хочу гуляйпольских крестьян бросать на явную гибель. Они же толком не умеют владеть оружием. К тому же у нас два пулемёта, а у пологовской группы пять и у Покровских и рождественских не меньше. А пушки? Начинать борьбу за свободу с поражения я не хочу. Более того, немцы, захватив Гуляйполе, устроят здесь новую резню.
— Что же ты предлагаешь?
— Пусть крестьяне попрячут оружие и патроны. Мы же, выйдя в поле небольшой группой, примем бой и прорвёмся, по крайней мере отведём беду от Гуляйполя. А собрав по окрестным волостям и уездам силы, вернёмся, атакуем, и тогда-то оставленное оружие ударит по немцам и варте с тыла.
— Но они ж сразу начнут обыски. Что они, дураки?
— Хэх, найти у нашего крестьянина винтовку ни одна собака не сможет. О чём ты говоришь, Семён?
На последних словах засмеялся Лютый:
— Ты чего, Петя?
— Да вспомнил бомбы, которые мы с вами под подушкой у Харитины спрятали.
— Нашёл о чём вспоминать, — поморщился Махно. — Алёша, ты разослал листовки?
— Да. И крестьянские и солдатские.
— Вот, вы ночами дрыхли, а мы с Марченко листовки в типографии печатали. Одни для крестьян, чтоб подымались, другие для немецких солдат, чтоб не слушались командиров и переходили на нашу сторону.