— Давай вали отсюдова!
— А куда? Сам видишь, места нет.
Земля — она большая. Места на ней много. Могли бы и мы не толкаться. Да у нас-то земли крохотный клочок. На клочке — хата. Низкая, покривившаяся. В одну горницу. Как тут не натыкаться друг на друга? Как не толкаться? Места мало. Тут стены, тут кровать. Тут — дверь. Тут — окно. А мы озоруем, возимся, тузим один другого — так, что спины гудят.
— Да угомонитесь вы, неслухи! Голова от вас кругом. Всю душу вымотали!
Мы на время затихаем. Боимся: как бы мама без души не осталась. Но молчать-то сил нет — и вот начинаем мы чесать языки. Молотим, молотим, друг дружку не слушая. Ни дать ни взять пчелы в улье.
— Замолчите! — кричит кто-то.
Смолкаем. Мой брат Ион, самый среди нас рассудительный, предлагает:
— Давайте по очереди говорить.
— Ладно. По очереди так по очереди. Кто первый?
— Ты, Дарие, ты у нас самый языкастый, ты и начинай.
Начинаю. Рассказываю одно, другое. А после меня по кругу все остальные. О чем говорим? Да обо всем, о чем придется. О том, что на селе делается. Шутки шутим. Загадки загадываем. Истории всякие придумываем, каких и на свете-то не бывает, а говорим мы так, будто все своими глазами видели. Сказки рассказываем, прибаутки разные, что слышать доводилось, что в память запали. Сказку о Красном Быке я готов слушать сто раз подряд; так она мне по душе пришлась, кажется, лучше сказки и на свете нету. Был у Красного Быка хозяин: кривой на один глаз, хромой на одну ногу да злой — больно палкой дрался. Красный Бык как боднет его — и дух вон. Пошел Красный Бык куда глаза глядят, очутился в дремучем лесу, стал сочной травой лакомиться, подкрался к нему серый волк, хотел загрызть его, да Красный Бык изловчился и ноги переломал серому волку. Напал на Красного Быка кровожадный мясник. А Красный Бык его на рога поддел и прямо в реку сбросил. И мясник утоп. И нож его утоп. А еще я люблю сказку про лысого попа, бесенка и попадью. Задурил бесенок попу голову: заставил крестить покойников, венчать новорожденных, утопить отару овец, распугать табун лошадей. Опомнился поп, хлоп оземь камилавку, запустил в бесенка топором — да промахнулся. А бесенок у попа в бороде спрятался. А что с попадьей-то было? Попадью бесенок донимал еще пуще. Был он росточком не больше кочки, залез попадье под юбку — и ну оглаживать то, что лишь лысому попу дозволялось гладить, и глазенками своими с булавочную головку разглядывать то, что одному попу видеть надлежало…
— Ха-ха-ха!.. Ха-ха-ха-ха…
— Хи-хи-хи!.. Хи-хи-хи!..
Мы хохочем, животики надрываем, скулы сводит, рот набок перекашивается. И с чего — не знаю, но только пока хохотали, припомнили историю с намордниками. Наверное, потому что скулы свело, припомнили. Уморительная история: боярин Герасие Милан Милиарези, когда мы у него виноград собирали, велел нам надеть намордники. Жуткая история, ей-богу, потому что так оно и было, надели мы их. Увидел бы нас тогда Красный Бык, ох и разъярился бы! Глаза бы у него кровью налились. Нагнул бы он голову и поднял на рога боярина Герасие. Потом шмякнул об землю и растоптал копытами. Пока с землей не смешал, не успокоился бы Красный Бык. Жалко, нет у нас Красного Быка, что бывает он только в сказках…
Нам уже не смешно. Нам грустно. Вот бы во двор выбежать, чтобы потолок не давил! Не теснили стены! Чтобы небо над головой раскинулось. Чтобы дали дальние распахнулись!
На улице мороз. Об улице и подумать страшно. Мы сгрудились у окна. Опять толкаемся.
Я думаю о Красном Быке. Думаю о Фэт-Фрумосе. А что, если бы Красный Бык из сказки да вдруг сделался настоящим? Научить бы его, чтоб из поместья в поместье ходил и бодал хозяев рогами. А Фэт-Фрумосу, что рубит в сказках драконам головы, я сказал бы, что давным-давно никаких драконов у нас нету; Фэт-Фрумос нахмурился бы и спросил:
— Если нет у вас драконов, зачем ты вызвал меня из сказки, Дарие? Есть ли для меня дело? Кому мечом рубить головы?
— Никифору Буду, Жувете — всем жандармам руби головы. Всем боярам.
— Так они ж не драконы, Дарие. Они люди.
— Нет, драконы — они, Фэт-Фрумос!..
Окошко! Оно на свет смотрит, на простор глядит. Окошко серое-серое. Льдом затянуто, заковано. Заслоняет от нас окошко серый зимний воздух. От села оно нас отгораживает. От всего мира отделяет.
— Давай вали отсюдова!
— А куда? Сам видишь, места нет.
Земля — она большая. Места на ней много. Могли бы и мы не толкаться. Да у нас-то земли крохотный клочок. На клочке — хата. Низкая, покривившаяся. В одну горницу. Как тут не натыкаться друг на друга? Как не толкаться? Места мало. Тут стены, тут кровать. Тут — дверь. Тут — окно. А мы озоруем, возимся, тузим один другого — так, что спины гудят.
— Да угомонитесь вы, неслухи! Голова от вас кругом. Всю душу вымотали!
Мы на время затихаем. Боимся: как бы мама без души не осталась. Но молчать-то сил нет — и вот начинаем мы чесать языки. Молотим, молотим, друг дружку не слушая. Ни дать ни взять пчелы в улье.
— Замолчите! — кричит кто-то.
Смолкаем. Мой брат Ион, самый среди нас рассудительный, предлагает:
— Давайте по очереди говорить.
— Ладно. По очереди так по очереди. Кто первый?
— Ты, Дарие, ты у нас самый языкастый, ты и начинай.
Начинаю. Рассказываю одно, другое. А после меня по кругу все остальные. О чем говорим? Да обо всем, о чем придется. О том, что на селе делается. Шутки шутим. Загадки загадываем. Истории всякие придумываем, каких и на свете-то не бывает, а говорим мы так, будто все своими глазами видели. Сказки рассказываем, прибаутки разные, что слышать доводилось, что в память запали. Сказку о Красном Быке я готов слушать сто раз подряд; так она мне по душе пришлась, кажется, лучше сказки и на свете нету. Был у Красного Быка хозяин: кривой на один глаз, хромой на одну ногу да злой — больно палкой дрался. Красный Бык как боднет его — и дух вон. Пошел Красный Бык куда глаза глядят, очутился в дремучем лесу, стал сочной травой лакомиться, подкрался к нему серый волк, хотел загрызть его, да Красный Бык изловчился и ноги переломал серому волку. Напал на Красного Быка кровожадный мясник. А Красный Бык его на рога поддел и прямо в реку сбросил. И мясник утоп. И нож его утоп. А еще я люблю сказку про лысого попа, бесенка и попадью. Задурил бесенок попу голову: заставил крестить покойников, венчать новорожденных, утопить отару овец, распугать табун лошадей. Опомнился поп, хлоп оземь камилавку, запустил в бесенка топором — да промахнулся. А бесенок у попа в бороде спрятался. А что с попадьей-то было? Попадью бесенок донимал еще пуще. Был он росточком не больше кочки, залез попадье под юбку — и ну оглаживать то, что лишь лысому попу дозволялось гладить, и глазенками своими с булавочную головку разглядывать то, что одному попу видеть надлежало…
— Ха-ха-ха!.. Ха-ха-ха-ха…
— Хи-хи-хи!.. Хи-хи-хи!..
Мы хохочем, животики надрываем, скулы сводит, рот набок перекашивается. И с чего — не знаю, но только пока хохотали, припомнили историю с намордниками. Наверное, потому что скулы свело, припомнили. Уморительная история: боярин Герасие Милан Милиарези, когда мы у него виноград собирали, велел нам надеть намордники. Жуткая история, ей-богу, потому что так оно и было, надели мы их. Увидел бы нас тогда Красный Бык, ох и разъярился бы! Глаза бы у него кровью налились. Нагнул бы он голову и поднял на рога боярина Герасие. Потом шмякнул об землю и растоптал копытами. Пока с землей не смешал, не успокоился бы Красный Бык. Жалко, нет у нас Красного Быка, что бывает он только в сказках…
Нам уже не смешно. Нам грустно. Вот бы во двор выбежать, чтобы потолок не давил! Не теснили стены! Чтобы небо над головой раскинулось. Чтобы дали дальние распахнулись!
На улице мороз. Об улице и подумать страшно. Мы сгрудились у окна. Опять толкаемся.
Я думаю о Красном Быке. Думаю о Фэт-Фрумосе. А что, если бы Красный Бык из сказки да вдруг сделался настоящим? Научить бы его, чтоб из поместья в поместье ходил и бодал хозяев рогами. А Фэт-Фрумосу, что рубит в сказках драконам головы, я сказал бы, что давным-давно никаких драконов у нас нету; Фэт-Фрумос нахмурился бы и спросил:
— Если нет у вас драконов, зачем ты вызвал меня из сказки, Дарие? Есть ли для меня дело? Кому мечом рубить головы?
— Никифору Буду, Жувете — всем жандармам руби головы. Всем боярам.
— Так они ж не драконы, Дарие. Они люди.
— Нет, драконы — они, Фэт-Фрумос!..
Окошко! Оно на свет смотрит, на простор глядит. Окошко серое-серое. Льдом затянуто, заковано. Заслоняет от нас окошко серый зимний воздух. От села оно нас отгораживает. От всего мира отделяет.