Наконец поднялись на этот проклятый третий этаж. Сердце у него колотилось, будто совершил восхождение на Эверест. А она все не унималась:
— Кто твои соседи? Случайно не Грибовы? Говорят, самые злые языки.
Руки у него тряслись, и он никак не мог попасть в замочную скважину, проклиная электриков, которые из-за экономии энергии ставят в подъездах самые слабые лампочки, и конструкторов замков, и соседей.
Наконец ключ вошел в прорезь, замок щелкнул, и он, схватив Виту за руку, втянул в комнату. Захлопнул дверь, включил свет. Окна соседнего дома тоже еще светились, в квартире Матушкина — она была напротив — расхаживала жена Федора Борисовича. Значит, и Виту могут увидеть…
Он, отпустив руку Виты, подошел к окну, чтобы задернуть шторы. Но прежде надо было снять женину подкотиковую шубку, которую он утром повесил на солнышко — жена наказывала просушить, чтобы моль не завелась. Бросил шубу на диван, затянул полотнища. Облегченно вздохнул, словно гору с плеч сбросил, вернулся к Вите.
В ее колдовских глазах по-прежнему игриво мерцали огоньки. Похоже, она смеялась над ним. Ну и пусть! Ей-то что: скоро уедет за своим Батуровым, а ему здесь жить с людьми, каждый день встречаться…
— Можешь снять кофту, — предложил он, сбрасывая с себя мундир: ночи были по-осеннему прохладные, и на Вите поверх белоснежной блузки была надета толстая мохеровая кофта.
— И туфли, — согласилась она. — Ноги страшно устали.
От нее пахло ландышем и еще каким-то еле уловимым сладким дурманом, закружившим ему голову, и он, обалдевший от этого запаха, не знал, что делать, где ее посадить. Подвел к дивану — там лежала шуба. Наконец сообразил, швырнул шубу в кресло.
— Садитесь. — Он смахнул рукой пыль с покрывала.
— А может, лучше на «ты»? Ведь мы уже чаи вместе пивали.
— Верно! — обрадовался он и только теперь заметил, что все еще держит в руках пузатую бутылку «Камю». Поставил на стол. — Посиди, я сейчас. — Метнулся на кухню, открыл холодильник. Особых деликатесов тут никогда не водилось — они экономили на всем, копя деньги на мебель, на машину: у других есть, а чем они хуже? — достал колбасу, сыр, яйца, помидоры.
— Яичницу поджарить? — крикнул он из кухни и осекся: квартира такая, что все слышно на девятом этаже.
— Ничего не надо. Свари кофе, — отозвалась Вита.
Кофе, к счастью, был, а вот конфет… Она привыкла, наверное, к шоколаду… Как он не догадался, когда заходил в кафе.
— Кофе — это запросто. Один момент. — Он наполнил кофейник водой, зажег газ. Пока вода грелась, достал из серванта рюмки, ложки и вилки, тарелки с чашками.
— А ты неплохо свое гнездышко обставил, — окинула Вита взглядом комнату. — Откровенно говоря, у меня, по рассказам твоих товарищей, сложилось другое мнение.
— Знаю, — согласно кивнул он. — Измайлов — жмот, Измайлов — скряга, приперся на проводы Андрея без приглашения. Верно, так и было. Но пошел я не к чужому дяде, а к своему пациенту, за которого не раз переживал больше, чем за себя.
— Что ты читаешь? — она вовсе его не слушала, встала и подошла к книжному шкафу. — Все о медицине. А художественные?
— Когда их читать? Не всегда до газет доходят руки.
— Ты увлекаешься фотографией? — она взяла стопку негативов рентгеновских снимков позвоночников испытателей, которые Измайлов захватил как-то в лаборатории и все забывал отнести в поликлинику.
— По совместительству, — пошутил он. — Необыкновенные фотографии. По ним я гадаю, когда можно, а когда нельзя пускать испытателя в полет.
Наконец поднялись на этот проклятый третий этаж. Сердце у него колотилось, будто совершил восхождение на Эверест. А она все не унималась:
— Кто твои соседи? Случайно не Грибовы? Говорят, самые злые языки.
Руки у него тряслись, и он никак не мог попасть в замочную скважину, проклиная электриков, которые из-за экономии энергии ставят в подъездах самые слабые лампочки, и конструкторов замков, и соседей.
Наконец ключ вошел в прорезь, замок щелкнул, и он, схватив Виту за руку, втянул в комнату. Захлопнул дверь, включил свет. Окна соседнего дома тоже еще светились, в квартире Матушкина — она была напротив — расхаживала жена Федора Борисовича. Значит, и Виту могут увидеть…
Он, отпустив руку Виты, подошел к окну, чтобы задернуть шторы. Но прежде надо было снять женину подкотиковую шубку, которую он утром повесил на солнышко — жена наказывала просушить, чтобы моль не завелась. Бросил шубу на диван, затянул полотнища. Облегченно вздохнул, словно гору с плеч сбросил, вернулся к Вите.
В ее колдовских глазах по-прежнему игриво мерцали огоньки. Похоже, она смеялась над ним. Ну и пусть! Ей-то что: скоро уедет за своим Батуровым, а ему здесь жить с людьми, каждый день встречаться…
— Можешь снять кофту, — предложил он, сбрасывая с себя мундир: ночи были по-осеннему прохладные, и на Вите поверх белоснежной блузки была надета толстая мохеровая кофта.
— И туфли, — согласилась она. — Ноги страшно устали.
От нее пахло ландышем и еще каким-то еле уловимым сладким дурманом, закружившим ему голову, и он, обалдевший от этого запаха, не знал, что делать, где ее посадить. Подвел к дивану — там лежала шуба. Наконец сообразил, швырнул шубу в кресло.
— Садитесь. — Он смахнул рукой пыль с покрывала.
— А может, лучше на «ты»? Ведь мы уже чаи вместе пивали.
— Верно! — обрадовался он и только теперь заметил, что все еще держит в руках пузатую бутылку «Камю». Поставил на стол. — Посиди, я сейчас. — Метнулся на кухню, открыл холодильник. Особых деликатесов тут никогда не водилось — они экономили на всем, копя деньги на мебель, на машину: у других есть, а чем они хуже? — достал колбасу, сыр, яйца, помидоры.
— Яичницу поджарить? — крикнул он из кухни и осекся: квартира такая, что все слышно на девятом этаже.
— Ничего не надо. Свари кофе, — отозвалась Вита.
Кофе, к счастью, был, а вот конфет… Она привыкла, наверное, к шоколаду… Как он не догадался, когда заходил в кафе.
— Кофе — это запросто. Один момент. — Он наполнил кофейник водой, зажег газ. Пока вода грелась, достал из серванта рюмки, ложки и вилки, тарелки с чашками.
— А ты неплохо свое гнездышко обставил, — окинула Вита взглядом комнату. — Откровенно говоря, у меня, по рассказам твоих товарищей, сложилось другое мнение.
— Знаю, — согласно кивнул он. — Измайлов — жмот, Измайлов — скряга, приперся на проводы Андрея без приглашения. Верно, так и было. Но пошел я не к чужому дяде, а к своему пациенту, за которого не раз переживал больше, чем за себя.
— Что ты читаешь? — она вовсе его не слушала, встала и подошла к книжному шкафу. — Все о медицине. А художественные?
— Когда их читать? Не всегда до газет доходят руки.
— Ты увлекаешься фотографией? — она взяла стопку негативов рентгеновских снимков позвоночников испытателей, которые Измайлов захватил как-то в лаборатории и все забывал отнести в поликлинику.
— По совместительству, — пошутил он. — Необыкновенные фотографии. По ним я гадаю, когда можно, а когда нельзя пускать испытателя в полет.