— А лампадники есть у них?.. Ты свои возьми — у тебя большие.
— Ну, допивай да и проваливай к себе, — беса изгоняй а то Евстафия оторвет, тогда не изгонишь, в нутро он войдет
— Не пойду я, Николушка, — я боюсь, не пугай меня дьяволицей…
— Уходи, говорят тебе.
— Только в келию не пойду к себе, Евстафия там дожидается, — не пойду я туда.
— Повесишься ты, Васька, скоро, — догниешь ещё капельку, и конец тебе, — заживо догниешь, лучше тебе вешаться, я и веревку тебе дам на угощение, а то уже очень тебя жаль стало, — на-ко вот еще напоследок лампадник тебе, Васенька.
— Я пойду, Николушка, — я пойду, не гони только сам пойду — страшен бес полунощи, — ох, страшен как...
Веревку достал Николка, Васеньке подал, на порог проводил, а сам на лавку разлегся о Феничке помечтать Гракиной, — ночь-то месячная, соловьи в саду монастырском щелкают, и жизнь-то у него впереди вся — и Феничка-то перед ним как живая стоит, улыбается.
По монастырю сонному бродил Васенька с веревкой Николкиной, места себе не мог найти и думал, что беса он не изгонит, коли повесится, петлю на шею наденет.
Растрепанный, пьяненький от келии к келии по мосткам деревянным слонялся.
Мысли кружились, как бесы, чадные:
«Бес возрадуется, беса потешу веревкой этою, опоганю естество божие… изнурением тела блудного изгонять его надо, — веревочка-то пригодится для паскудного тела милостыню просящего, яко слепец на паперти».
— Господи, воззвах, услыши мя… услыши мя, господи! — запел фальцетом пьяненьким и побрел к звонарю наведаться.
Не закрыта колокольня монастырская, — лестница те1ная, а под лестницей логово звонаря старого.
В темноте глухой дребезжал тенорок пьяненький, ударялся в колокола сонные, и темнота зазвучала шепотом медным.
— Бес полунощный нисходит на раба твоего окаянного, — да расточатся врази мои, боже, буди мне милостив, буди мне милостив, окаянному.
Под лестницей закопался в сено душное, боялся вздохнуть, слушал шум медный и заснул с веревкой, в руке скрученной.
Подумал Николка еще раз про Васеньку, перевернулся на другой бок и опять замечтался в охмелевшей дремоте о Феничке Гракиной, — не раздеваясь, так и заснул в подряснике новом, люстриновом.
За обеднею соловьем заливался Николка, регента радовал…
Сердце играло хмельное.
Предвкушал встречу с Феничкой после трапезы.
Косил с клироса, искал в люде молящемся завитков золотистых, локончиков Феничкиных.
— А лампадники есть у них?.. Ты свои возьми — у тебя большие.
— Ну, допивай да и проваливай к себе, — беса изгоняй а то Евстафия оторвет, тогда не изгонишь, в нутро он войдет
— Не пойду я, Николушка, — я боюсь, не пугай меня дьяволицей…
— Уходи, говорят тебе.
— Только в келию не пойду к себе, Евстафия там дожидается, — не пойду я туда.
— Повесишься ты, Васька, скоро, — догниешь ещё капельку, и конец тебе, — заживо догниешь, лучше тебе вешаться, я и веревку тебе дам на угощение, а то уже очень тебя жаль стало, — на-ко вот еще напоследок лампадник тебе, Васенька.
— Я пойду, Николушка, — я пойду, не гони только сам пойду — страшен бес полунощи, — ох, страшен как...
Веревку достал Николка, Васеньке подал, на порог проводил, а сам на лавку разлегся о Феничке помечтать Гракиной, — ночь-то месячная, соловьи в саду монастырском щелкают, и жизнь-то у него впереди вся — и Феничка-то перед ним как живая стоит, улыбается.
По монастырю сонному бродил Васенька с веревкой Николкиной, места себе не мог найти и думал, что беса он не изгонит, коли повесится, петлю на шею наденет.
Растрепанный, пьяненький от келии к келии по мосткам деревянным слонялся.
Мысли кружились, как бесы, чадные:
«Бес возрадуется, беса потешу веревкой этою, опоганю естество божие… изнурением тела блудного изгонять его надо, — веревочка-то пригодится для паскудного тела милостыню просящего, яко слепец на паперти».
— Господи, воззвах, услыши мя… услыши мя, господи! — запел фальцетом пьяненьким и побрел к звонарю наведаться.
Не закрыта колокольня монастырская, — лестница те1ная, а под лестницей логово звонаря старого.
В темноте глухой дребезжал тенорок пьяненький, ударялся в колокола сонные, и темнота зазвучала шепотом медным.
— Бес полунощный нисходит на раба твоего окаянного, — да расточатся врази мои, боже, буди мне милостив, буди мне милостив, окаянному.
Под лестницей закопался в сено душное, боялся вздохнуть, слушал шум медный и заснул с веревкой, в руке скрученной.
Подумал Николка еще раз про Васеньку, перевернулся на другой бок и опять замечтался в охмелевшей дремоте о Феничке Гракиной, — не раздеваясь, так и заснул в подряснике новом, люстриновом.
За обеднею соловьем заливался Николка, регента радовал…
Сердце играло хмельное.
Предвкушал встречу с Феничкой после трапезы.
Косил с клироса, искал в люде молящемся завитков золотистых, локончиков Феничкиных.