- Ладно, оставим их в покое. И что, полностью погрузимся в нашу новую жизнь военных беженцев?
- Или пошлем всё к черту, соберем банду, и умрем все вместе как диссиденты.
- Я бы так хотел, чтобы Титан все еще был в этом списке вариантов.
- Дождись вчерашнего дня, милый.
Он положил голову ей на плечо. Прокаркало предупреждение о водной норме. Только первое. Время ещё есть.
- Почему мне кажется, что меня все это бесит больше, чем тебя? - спросил он, и почувствовал щекой её улыбку.
- Ты новичок здесь, - сказала она. - А я Астер. Безопасность цепляется к тебе, только потому что может? Пропускные пункты, и проверки личности? Можно закончить в переработчике, по любой причине, или без причины? Я выросла с этим. Как и Амос. Я никогда не хотела вернуться к такому, но я знаю, как всё устроено. Детские воспоминания, sa sa que?
- Да уж, дерьмо.
Она провела рукой по его спине и оттолкнула назад. Стена была холодной. Её поцелуй был грубым и сильным, и он ответил на него с такой страстью, какой не было уже давно. Когда они оторвались друг от друга, чтобы глотнуть воздуха, глаза Наоми были жесткими. Почти сердитыми.
- Если мы это сделаем, - сказала она, - это будет уродливо. У нас нет оружия, нет планов, и я не вижу способа победить.
- Я тоже, - сказал он. - И я не вижу, как мы сможем остаться в стороне.
- Значит собираем банду?
- Да. А ведь мы были так близки к тому, чтобы уйти.
- Были, - сказала она.
Предупреждение нормирования прозвучало более требовательно. Холден почувствовал, как огромная волна непонятно эмоции поднимается в груди. Печаль, или гнев, или что-то еще. Он отключил воду. Белый шум, защищавший их от прослушки, стих. От мягкой прохлады испаряющейся воды побежали мурашки. Глаза Наоми были мягкими, тёмными и бесстрашными.
- Пойдем в кровать - сказал он.
- Конечно - ответила она.
Блокиратор двери светился в темноте янтарём. Зеленый означал, что дверь открыта. Красный, что заблокирована. Янтарный сообщал о том, что управление контролируется извне. Категорическое заявление, что их дверь принадлежит сейчас службе безопасности станции. Наоми спала, вдыхая глубоко и размеренно, а Холден сидел в темноте, не двигаясь, чтобы не разбудить, и смотрел на янтарный огонёк.
Это было затишье комендантского часа между рабочими сменами. Сейчас коридоры в Медине, изогнутые поля и парки барабана пусты. Лифты заблокированы. Безопасники Лаконии передвигаются свободно, а остальные прижаты к месту. Включая его. Огромный налог, измеряемый рабочими часами. Если сравнить с Роси, это как потерять члена экипажа на восемнадцать часов в день. Медина же накладывала свой коэффициент, чуть не с тремя нулями в конце. И кто-то в командовании Лаконии считал жертву оправданной, что само по себе говорило ему о многом.
Наоми пробурчала что-то, сдвинула подушку, зарылась в неё, даже близко не вынырнув из сна. Но скоро она проснется. Они делили постель так давно, что он легко читал все неосознанные знаки её тела. Чувствовал, когда она начинала просыпаться. Он надеялся, что она поспит ещё немного, пока их дверь снова не станет их дверью. Тогда ей не придется чувствовать себя запертой в ловушке, как ему сейчас.
Долгие годы Роси выполнял честную долю в перевозке заключенных. Хьюстон был последним, но ещё с полдюжины успело побывать на борту с тех пор, как Тахи стал Росинантом. Он помнил первую, Клариссу Мао. Все заключенные проводили месяцы в комнатке, меньшей, чем эта, уставившись на дверь, которую не контролировали. В отвлеченном, умозрительном смысле, он всегда знал, как неуютно им было, но не усматривал разницы между их заключением, и своим нынешним.
А разница была. В предварительном заключении действовали правила. Там была надежда. Там вас посещал адвокат, или представитель союза. Потом проходили слушанья. При плохом раскладе, дальше была тюрьма. Одно шло за другим, и это называлось правосудием, даже если все знали, что название в лучшем случае приблизительное. А здесь была каюта. Место для жизни. И её трансформация в тюремную камеру вызвала такое напряжение, какое никогда не смогла бы вызвать настоящая камера. В настоящей камере было "внутри" и "снаружи". И покидая её, вы выходили наружу, на свободу. Вся Медина сейчас стала тюрьмой, и останется ей следующие двенадцать минут. Он испытывал острую клаустрофобию и унижение, которое с трудом укладывалось в голове. Казалось, станция стала маленькой, как гроб.
- Ладно, оставим их в покое. И что, полностью погрузимся в нашу новую жизнь военных беженцев?
- Или пошлем всё к черту, соберем банду, и умрем все вместе как диссиденты.
- Я бы так хотел, чтобы Титан все еще был в этом списке вариантов.
- Дождись вчерашнего дня, милый.
Он положил голову ей на плечо. Прокаркало предупреждение о водной норме. Только первое. Время ещё есть.
- Почему мне кажется, что меня все это бесит больше, чем тебя? - спросил он, и почувствовал щекой её улыбку.
- Ты новичок здесь, - сказала она. - А я Астер. Безопасность цепляется к тебе, только потому что может? Пропускные пункты, и проверки личности? Можно закончить в переработчике, по любой причине, или без причины? Я выросла с этим. Как и Амос. Я никогда не хотела вернуться к такому, но я знаю, как всё устроено. Детские воспоминания, sa sa que?
- Да уж, дерьмо.
Она провела рукой по его спине и оттолкнула назад. Стена была холодной. Её поцелуй был грубым и сильным, и он ответил на него с такой страстью, какой не было уже давно. Когда они оторвались друг от друга, чтобы глотнуть воздуха, глаза Наоми были жесткими. Почти сердитыми.
- Если мы это сделаем, - сказала она, - это будет уродливо. У нас нет оружия, нет планов, и я не вижу способа победить.
- Я тоже, - сказал он. - И я не вижу, как мы сможем остаться в стороне.
- Значит собираем банду?
- Да. А ведь мы были так близки к тому, чтобы уйти.
- Были, - сказала она.
Предупреждение нормирования прозвучало более требовательно. Холден почувствовал, как огромная волна непонятно эмоции поднимается в груди. Печаль, или гнев, или что-то еще. Он отключил воду. Белый шум, защищавший их от прослушки, стих. От мягкой прохлады испаряющейся воды побежали мурашки. Глаза Наоми были мягкими, тёмными и бесстрашными.
- Пойдем в кровать - сказал он.
- Конечно - ответила она.
Блокиратор двери светился в темноте янтарём. Зеленый означал, что дверь открыта. Красный, что заблокирована. Янтарный сообщал о том, что управление контролируется извне. Категорическое заявление, что их дверь принадлежит сейчас службе безопасности станции. Наоми спала, вдыхая глубоко и размеренно, а Холден сидел в темноте, не двигаясь, чтобы не разбудить, и смотрел на янтарный огонёк.
Это было затишье комендантского часа между рабочими сменами. Сейчас коридоры в Медине, изогнутые поля и парки барабана пусты. Лифты заблокированы. Безопасники Лаконии передвигаются свободно, а остальные прижаты к месту. Включая его. Огромный налог, измеряемый рабочими часами. Если сравнить с Роси, это как потерять члена экипажа на восемнадцать часов в день. Медина же накладывала свой коэффициент, чуть не с тремя нулями в конце. И кто-то в командовании Лаконии считал жертву оправданной, что само по себе говорило ему о многом.
Наоми пробурчала что-то, сдвинула подушку, зарылась в неё, даже близко не вынырнув из сна. Но скоро она проснется. Они делили постель так давно, что он легко читал все неосознанные знаки её тела. Чувствовал, когда она начинала просыпаться. Он надеялся, что она поспит ещё немного, пока их дверь снова не станет их дверью. Тогда ей не придется чувствовать себя запертой в ловушке, как ему сейчас.
Долгие годы Роси выполнял честную долю в перевозке заключенных. Хьюстон был последним, но ещё с полдюжины успело побывать на борту с тех пор, как Тахи стал Росинантом. Он помнил первую, Клариссу Мао. Все заключенные проводили месяцы в комнатке, меньшей, чем эта, уставившись на дверь, которую не контролировали. В отвлеченном, умозрительном смысле, он всегда знал, как неуютно им было, но не усматривал разницы между их заключением, и своим нынешним.
А разница была. В предварительном заключении действовали правила. Там была надежда. Там вас посещал адвокат, или представитель союза. Потом проходили слушанья. При плохом раскладе, дальше была тюрьма. Одно шло за другим, и это называлось правосудием, даже если все знали, что название в лучшем случае приблизительное. А здесь была каюта. Место для жизни. И её трансформация в тюремную камеру вызвала такое напряжение, какое никогда не смогла бы вызвать настоящая камера. В настоящей камере было "внутри" и "снаружи". И покидая её, вы выходили наружу, на свободу. Вся Медина сейчас стала тюрьмой, и останется ей следующие двенадцать минут. Он испытывал острую клаустрофобию и унижение, которое с трудом укладывалось в голове. Казалось, станция стала маленькой, как гроб.