Естественно, он готов был спросить тоном, в котором отчетливо слышалось бы раздражение: «Что же вы теперь хотите от меня?! Это опасный преступник, главарь банды».
Но уже начав говорить, он вдруг осознал — словно бы только что, секунду назад — кем эта женщина приходится гангстеру, которому только убийства федерального агента с лихвой хватит для электрического стула. Как это ни было дико, неестественно, но он представил себе на ее месте свою мать, Аннабел. У его матери были вот такие же руки, он помнил — как за ними ни ухаживай, как их ни отмывай, они все равно грубеют, каждодневная работа не проходит бесследно. Он тут же украдкой бросил взгляд на руки Мод. Почему это он раньше не обращал внимания на то, как выглядят руки разных женщин?
Но Барт тут же одернул себя — нашел время для размышлений. Конечно, это катастрофа для Сюсси. Но и его положение сейчас — интересней не придумаешь. Кандидат в члены палаты представителей штата Иллинойс — родственник известного гангстера. Очень неплохо звучит, все заголовки были бы в таком ключе. Все правильно, родственник. Кем он ему приходится? Ах, да, троюродным братом. Что, если кто-то начнет копать? Нет, полиция, прокуратура, федеральная служба расследования этим заниматься не станут, это удел пишущей братии — искать жирных червей в навозе.
— Что же, — повторил Барт, — что же мы сможем предпринять?
На следующее, предрождественское, утро он поехал к Дональду Иствуду. Дональд в свои тридцать с небольшим производил впечатление человека, многое на своем веку повидавшего. Барту вспомнилась характеристика, данная Дону его кузиной Сильвией лет десять назад: «шалопай, как и все его друзья». Нет уж, Иствуд-младший во всем напоминал своего отца, на которого все больше походил даже внешне.
— Дон, — Барт сразу перешел к делу. — Мне ужасно неловко занимать твое внимание и отнимать время в такой день, но я должен посоветоваться с тобой. Речь идет о некоем Ковбое Мейсоне.
— Как же, — кивнул головой Иствуд, — прекрасно помню. На первые числа января назначено слушание по делу его банды.
— Так быстро?
— Ну, тут все яснее ясного. У самого Мейсона выход вообще один — электрический стул. На нем висят три стопроцентно доказанных убийства и еще с пяток таких, которые доказать — раз плюнуть. С остальными тоже возни особой не нужно. Материалов вполне хватает. А дел у судов и прокуратуры по подобным субъектам — выше головы. Нет смысла отвлекать силы и средства на дополнительное расследование, хотя за этой бандой наверняка многое еще числится.
— Да, с этим трудно поспорить, — согласился Барт. — Но это дело, как оказалось, странным образом касается и меня.
— Тебя?! — изумление Дональда Иствуда было неподдельным, он даже как-то развеселился. — Ага, догадываюсь — именно ты поставлял им виски.
— Если бы, — невесело усмехнувшись покачал головой Барт. — Тогда бы уж я точно знал, за что мне придется отвечать. А так я оказываюсь в совершенно идиотском положении. Ведь этот Ковбой Мейсон, настоящая фамилия которого Маклиш, приходится мне родственником по женской линии — это сын моей двоюродной тетки, как совсем недавно выяснилось. То есть, мне он приходится троюродным братом. Сейчас в Чикаго находится его мать. Если в ходе судебного разбирательства будет достаточно часто повторяться ее имя — а совершенно исключить упоминание о ней, как мы с тобой понимаем, невозможно — то существует вероятность, что кто-то обнаружит и ее родственные связи. Я понимаю, что вероятность эта очень невелика, но ты же знаешь настырность газетчиков. Сейчас развелось столько теорий о наследовании предрасположенности к преступлениям и столько журналистов, следующих этим новомодным веяниям, что мне грозит опасность быть обвиненным во всех своих последующих злодеяниях одним махом.
— Да, такой вариант развития событий нельзя исключить полностью, — сказал Иствуд. — Но я думаю, что в наших силах свести до минимума упоминание имени твоей тетушки в ходе судебного разбирательства.
В рождественский вечер миссис Маклиш не пришла к Гамильтонам. Не появилась она и на следующий день. И только вечером третьего дня женщина в старомодной шляпе возникла на пороге дома Барта. Но он уже был готов к встрече с ней.
— Я поговорил с людьми, которые занимаются его делом, — он говорил уверенно, энергично, глядя прямо в глаза Сюсси. — Думаю, что нам удастся добиться вынесения максимально мягкого приговора. До суда вам не разрешат свидания с ним, такая уж… — он хотел произнести слово «специфика», но спохватился, что эта пожилая женщина с наивными светло-голубыми глазами вряд ли поймет, — такая уж особенность у этого дела. Я советую вам вернуться домой, встретить Новый год в кругу семьи, — улыбка, на которою он максимально мобилизовал себя, получилась достаточно ободряющей, — а потом вернуться в Чикаго в январе и поговорить с … ним.
— Может быть, надо… — она замялась, будучи не в состоянии произнести то, о чем хотела сказать еще в первую встречу, — надо как-то… У нас с мужем не очень много денег, но они все-таки есть. Поймите меня правильно, мы ничего не пожалеем.
Эх, знала бы она, насколько жалко выглядит, подумалось Барту. Вот бы рассказать кому-то из своего круга, как эта несчастная высказала предположение, что за несколько тысяч долларов — вряд ли у них с мужем есть больше — можно заставить множество людей, облеченных властью, достигших какой-то ступеньки карьеры, связанных обязательствами, приученных действовать в узких рамках писаных и неписаных законов рисковать всем, чего они достигли. Ведь об ужасных злодеяниях Ковбоя Мейсона помнит сейчас множество людей.
— Нет, — тем же бодрым тоном возразил Барт, — в этом нет абсолютно никакой надобности. Иначе зачем бы мне числиться вашим родственником?
И Сюсси ушла от него, почувствовав уже на улице, на морозе и в чужой тьме, разрываемой огнями фонарей, что эта встреча с сыном Уэйда была для нее последней, что она никогда уже не переступит порог его дома.
Она ехала в трамвае, ехала в поезде на жестком сиденьи третьего класса, а перед мысленным взором ее всплывало то лицо Барта, так похожее на лицо Уэйда, то лицо его жены, на котором приветливое выражение не могло скрыть подспудной тревоги и настороженности. Они были счастливыми, устроенными, благополучными людьми. Сюсси уже не была завистливой, годы тяжкого труда и лишений, как ни странно, притупили в ней чувство зависти, свели его почти что на нет. Да, сын Уэйда хорошо устроен в этой жизни. Сын Уэйда и Аннабел. А если бы это был сын Уэйда и Сюсси? Смог бы он стать таким, как Барт? Сюсси вспомнилась до мельчайших подробностей богатая обстановка его дома. Ей, привыкшей подсчитывать каждый десятицентовик, и в голову не пришло прикинуть, сколько это все может стоить — дорогая мебель, дорогие ковры, просторный дом. И вовсе не потому только, что она перестала завидовать богатым, что Барт был человеком из другого мира, который она уже привыкла не замечать почти, так как он совсем мало касался ее — разве что иногда нанося жестокие удары, как сейчас, угрожая лишить жизни Санни. Нет, Сюсси смотрела на Барта теми же глазами, что и четырнадцатилетняя девчонка, наблюдавшая за удалявшимся по кедровой аллее Уэйдом. Ничего нельзя вернуть. Ничего нельзя переделать. Господь Бог непреклонен.
Сюсси плакала. Слезы сбегали по щекам, падали на воротник пальто. Зачем ей суждено было покинуть отчий дом, милую Тару, где сейчас покоится прах ее матери, где доживает одинокий отец? Сюсси словно бы забыла, что у нее самой уже подрастают внуки, она перелистала страницы книги назад и смотрела сейчас на то место, где Уэйд скачет на лошади, а она стоит и провожает его взглядом. Вся ее последующая жизнь сжалась до нескольких строк, до беглого перечисления событий, казавшихся на удивление незначительными.
Господь Бог непреклонен, говорила себе Сюсси. Слезы не приносили ей облегчения, их вряд ли хватит для того, чтобы оплакать всю свою жизнь, начиная с того момента, когда она провожала взглядом стройную фигуру всадника в шерстяной кофте, и заканчивая той минутой, когда она прочитала письмо, отпечатанное на казенной бумаге, сообщающее, что с ее сыном случилась непоправимая беда. Все дни, все закаты, рассветы и луны сжались теперь в нечто серое и невыразительное.
Естественно, он готов был спросить тоном, в котором отчетливо слышалось бы раздражение: «Что же вы теперь хотите от меня?! Это опасный преступник, главарь банды».
Но уже начав говорить, он вдруг осознал — словно бы только что, секунду назад — кем эта женщина приходится гангстеру, которому только убийства федерального агента с лихвой хватит для электрического стула. Как это ни было дико, неестественно, но он представил себе на ее месте свою мать, Аннабел. У его матери были вот такие же руки, он помнил — как за ними ни ухаживай, как их ни отмывай, они все равно грубеют, каждодневная работа не проходит бесследно. Он тут же украдкой бросил взгляд на руки Мод. Почему это он раньше не обращал внимания на то, как выглядят руки разных женщин?
Но Барт тут же одернул себя — нашел время для размышлений. Конечно, это катастрофа для Сюсси. Но и его положение сейчас — интересней не придумаешь. Кандидат в члены палаты представителей штата Иллинойс — родственник известного гангстера. Очень неплохо звучит, все заголовки были бы в таком ключе. Все правильно, родственник. Кем он ему приходится? Ах, да, троюродным братом. Что, если кто-то начнет копать? Нет, полиция, прокуратура, федеральная служба расследования этим заниматься не станут, это удел пишущей братии — искать жирных червей в навозе.
— Что же, — повторил Барт, — что же мы сможем предпринять?
На следующее, предрождественское, утро он поехал к Дональду Иствуду. Дональд в свои тридцать с небольшим производил впечатление человека, многое на своем веку повидавшего. Барту вспомнилась характеристика, данная Дону его кузиной Сильвией лет десять назад: «шалопай, как и все его друзья». Нет уж, Иствуд-младший во всем напоминал своего отца, на которого все больше походил даже внешне.
— Дон, — Барт сразу перешел к делу. — Мне ужасно неловко занимать твое внимание и отнимать время в такой день, но я должен посоветоваться с тобой. Речь идет о некоем Ковбое Мейсоне.
— Как же, — кивнул головой Иствуд, — прекрасно помню. На первые числа января назначено слушание по делу его банды.
— Так быстро?
— Ну, тут все яснее ясного. У самого Мейсона выход вообще один — электрический стул. На нем висят три стопроцентно доказанных убийства и еще с пяток таких, которые доказать — раз плюнуть. С остальными тоже возни особой не нужно. Материалов вполне хватает. А дел у судов и прокуратуры по подобным субъектам — выше головы. Нет смысла отвлекать силы и средства на дополнительное расследование, хотя за этой бандой наверняка многое еще числится.
— Да, с этим трудно поспорить, — согласился Барт. — Но это дело, как оказалось, странным образом касается и меня.
— Тебя?! — изумление Дональда Иствуда было неподдельным, он даже как-то развеселился. — Ага, догадываюсь — именно ты поставлял им виски.
— Если бы, — невесело усмехнувшись покачал головой Барт. — Тогда бы уж я точно знал, за что мне придется отвечать. А так я оказываюсь в совершенно идиотском положении. Ведь этот Ковбой Мейсон, настоящая фамилия которого Маклиш, приходится мне родственником по женской линии — это сын моей двоюродной тетки, как совсем недавно выяснилось. То есть, мне он приходится троюродным братом. Сейчас в Чикаго находится его мать. Если в ходе судебного разбирательства будет достаточно часто повторяться ее имя — а совершенно исключить упоминание о ней, как мы с тобой понимаем, невозможно — то существует вероятность, что кто-то обнаружит и ее родственные связи. Я понимаю, что вероятность эта очень невелика, но ты же знаешь настырность газетчиков. Сейчас развелось столько теорий о наследовании предрасположенности к преступлениям и столько журналистов, следующих этим новомодным веяниям, что мне грозит опасность быть обвиненным во всех своих последующих злодеяниях одним махом.
— Да, такой вариант развития событий нельзя исключить полностью, — сказал Иствуд. — Но я думаю, что в наших силах свести до минимума упоминание имени твоей тетушки в ходе судебного разбирательства.
В рождественский вечер миссис Маклиш не пришла к Гамильтонам. Не появилась она и на следующий день. И только вечером третьего дня женщина в старомодной шляпе возникла на пороге дома Барта. Но он уже был готов к встрече с ней.
— Я поговорил с людьми, которые занимаются его делом, — он говорил уверенно, энергично, глядя прямо в глаза Сюсси. — Думаю, что нам удастся добиться вынесения максимально мягкого приговора. До суда вам не разрешат свидания с ним, такая уж… — он хотел произнести слово «специфика», но спохватился, что эта пожилая женщина с наивными светло-голубыми глазами вряд ли поймет, — такая уж особенность у этого дела. Я советую вам вернуться домой, встретить Новый год в кругу семьи, — улыбка, на которою он максимально мобилизовал себя, получилась достаточно ободряющей, — а потом вернуться в Чикаго в январе и поговорить с … ним.
— Может быть, надо… — она замялась, будучи не в состоянии произнести то, о чем хотела сказать еще в первую встречу, — надо как-то… У нас с мужем не очень много денег, но они все-таки есть. Поймите меня правильно, мы ничего не пожалеем.
Эх, знала бы она, насколько жалко выглядит, подумалось Барту. Вот бы рассказать кому-то из своего круга, как эта несчастная высказала предположение, что за несколько тысяч долларов — вряд ли у них с мужем есть больше — можно заставить множество людей, облеченных властью, достигших какой-то ступеньки карьеры, связанных обязательствами, приученных действовать в узких рамках писаных и неписаных законов рисковать всем, чего они достигли. Ведь об ужасных злодеяниях Ковбоя Мейсона помнит сейчас множество людей.
— Нет, — тем же бодрым тоном возразил Барт, — в этом нет абсолютно никакой надобности. Иначе зачем бы мне числиться вашим родственником?
И Сюсси ушла от него, почувствовав уже на улице, на морозе и в чужой тьме, разрываемой огнями фонарей, что эта встреча с сыном Уэйда была для нее последней, что она никогда уже не переступит порог его дома.
Она ехала в трамвае, ехала в поезде на жестком сиденьи третьего класса, а перед мысленным взором ее всплывало то лицо Барта, так похожее на лицо Уэйда, то лицо его жены, на котором приветливое выражение не могло скрыть подспудной тревоги и настороженности. Они были счастливыми, устроенными, благополучными людьми. Сюсси уже не была завистливой, годы тяжкого труда и лишений, как ни странно, притупили в ней чувство зависти, свели его почти что на нет. Да, сын Уэйда хорошо устроен в этой жизни. Сын Уэйда и Аннабел. А если бы это был сын Уэйда и Сюсси? Смог бы он стать таким, как Барт? Сюсси вспомнилась до мельчайших подробностей богатая обстановка его дома. Ей, привыкшей подсчитывать каждый десятицентовик, и в голову не пришло прикинуть, сколько это все может стоить — дорогая мебель, дорогие ковры, просторный дом. И вовсе не потому только, что она перестала завидовать богатым, что Барт был человеком из другого мира, который она уже привыкла не замечать почти, так как он совсем мало касался ее — разве что иногда нанося жестокие удары, как сейчас, угрожая лишить жизни Санни. Нет, Сюсси смотрела на Барта теми же глазами, что и четырнадцатилетняя девчонка, наблюдавшая за удалявшимся по кедровой аллее Уэйдом. Ничего нельзя вернуть. Ничего нельзя переделать. Господь Бог непреклонен.
Сюсси плакала. Слезы сбегали по щекам, падали на воротник пальто. Зачем ей суждено было покинуть отчий дом, милую Тару, где сейчас покоится прах ее матери, где доживает одинокий отец? Сюсси словно бы забыла, что у нее самой уже подрастают внуки, она перелистала страницы книги назад и смотрела сейчас на то место, где Уэйд скачет на лошади, а она стоит и провожает его взглядом. Вся ее последующая жизнь сжалась до нескольких строк, до беглого перечисления событий, казавшихся на удивление незначительными.
Господь Бог непреклонен, говорила себе Сюсси. Слезы не приносили ей облегчения, их вряд ли хватит для того, чтобы оплакать всю свою жизнь, начиная с того момента, когда она провожала взглядом стройную фигуру всадника в шерстяной кофте, и заканчивая той минутой, когда она прочитала письмо, отпечатанное на казенной бумаге, сообщающее, что с ее сыном случилась непоправимая беда. Все дни, все закаты, рассветы и луны сжались теперь в нечто серое и невыразительное.