Первой на зов старика появилась высокая темноволосая синеглазая женщина в сером платье и фартуке. Она сделала несколько шагов по террасе и тут же была подхвачена на руки юным пришельцем, который закружил ее, словно невесомую.
Вслед за высокой женщиной в объятия гостя попала старая, сморщенная негритянка, высохшая от возраста настолько, что, казалось, прижми ее юноша чуть покрепче, и к ногам его с тихим, едва слышным стуком осыплется совсем маленькая кучка костей. Поэтому он скорее прикрыл ее слабую вздрагивающую спину, словно крыльями, своими большими руками и стоял так до тех пор, пока старушонка не перестала причитать — слишком громко и интенсивно для своего возраста.
— Нянюшка Люти, — сказал он и, нагнувшись, бережно поцеловал ее в сморщенный лоб, на самой границе с чепцом, который сейчас можно было увидеть на старых дагерротипах да в музеях.
Потом перед ним появился пожилой мужчина, своим видом заставляющий делать догадки, каким будет юноша лет через сорок. Одного с ним роста, такой же узкий в талии и бедрах, такой же широкоплечий, с крепкими лопатообразными руками он был очень похож на юношу или, точнее, юноша был похож на него, хотя черты лица вроде бы были и разные. Волосы мужчины еще не полностью поседели, сохранившие свой естественный цвет пряди были точно того же цвета, что и волосы юноши.
— Билли, мальчик мои, — мужчина осторожно сжал плечи гостя своими жесткими лапищами и уколол его щеку аккуратно подстриженными усами.
Затем настал черед еще одной женщины, пожилой, которая, в свою очередь, была почти точной копией высокой синеглазой красавицы, встретившей юношу первой.
А уж потом право приветствия получил совсем древний негр, еще более древний, чем нянюшка Люти. Этого старика звали дядюшка Боб, по возрасту он не уступал белому, как лунь, обладателю кизиловой палки, который уже заканчивал восьмой десяток своего существования на этой земле.
— Ну вот, Билли, ты снова в Таре, — пожилой мужчина, похожий на Билли, ласково, но достаточно настойчиво оттер его от чемодана, который юноша пытался взять с нижней ступеньки, и подтолкнул ко входу в дом.
Нянюшка Люти продолжала утирать концом идеально чистого фартучка частые слезы, катившиеся по обезьяньему личику.
Старик с кизиловой палицей, неуклюже повернувшись — одного его движения хватало стороннему наблюдателю для того, чтобы понять, что вместо одной ноги у старика протез — пропустил гостя с облепившими его женщинами, молодой синеглазой и ее постаревшей копией, а затем и семенившую маленькую негритянку в дом.
Здесь сразу же воцарилась суматоха из-за того, что высокая синеглазая и ее копия постарше не могли распределить роли в приготовлении праздничного обеда, переодевании гостя с дороги и накрывании на стол. Негритянка в очень аккуратном фартучке только усугубила путаницу, ежесекундно выкрикивая высоким голосом:
— Миссис Аннабел! Миссис Констанция! Миссис Аннабел!
Наконец хаотическое движение перешло в какое — то подобие упорядоченного, молодой человек был умыт, переодет в домашнюю рубаху, переобут в домашние туфли и препровожден в столовую, где старая светлая мебель, довольно безвкусно подобранная в свое время, теперь, потемнев немного от времени, обрела вид строгий и почти благородный.
Билли был усажен в торце длинного стола, за которым когда-то сиживало и больше, чем сейчас, домочадцев, собиравшихся в столовой по несколько раз в день.
Самый старый, седой и белобородый мужчина на одной ноге оказался на диво проворным — именно он водрузил на стол огромную бутыль, вмещавшую по меньшей мере две кварты.
— Что, сынок, в Европе-то сухого закона поди нет? — спросил он и, не дождавшись ответа, продолжил. — В нашей округе — тоже. Несмотря на то, что есть шериф, его помощник, окружной прокурор в Джонсборо и федеральный суд там же. Виски у нас гонят все, кому не лень, большинство это делает почти что на собственном дворе.
Билли улыбнулся одними глазами, повернувшись к похожему на него пожилому мужчине — деду Уэйду. Говорили, что в достаточно молодые годы его тезка Уилл Бентин был очень немногословен и флегматичен. Теперешнее его всегдашнее возбуждение и суетливость следовало, пожалуй, относить к издержкам преклонного возраста.
Конни, синеглазая женщина, что помоложе, столь же проворно, как и старик бутыль, подала стеклянный кувшин холодной воды с толченой мятой и сахаром.
— Ничего нет в мире лучше этого напитка, правда? — подмигнул внуку Уэйд. — Все эти концентраты, лимонад в фабричных бутылках и фабричное виски ни в какое сравнение не идут с самогоном, разведенным обычной колодезной водой, с мятой и сахаром.
— Особенно, если этот самогон, вода и мята — из Тары, — согласился Билли, с удовольствием отхлебывая глоток.
— А что, малыш, здорово вы там, в Европе, им всыпали? — с возрастом светло-голубые глаза Уилла Бентина совсем выцвели, а теперь быстро подействовавшее на него виски превратило их вообще в два суетных сгустка тумана.
— Нет, дедушка Уилл, лично мне не посчастливилось, чтобы очень уж здорово всыпать. Поздновато я попал туда, перемирие заключили раньше, чем я успел сделать с десяток вылетов.
Первой на зов старика появилась высокая темноволосая синеглазая женщина в сером платье и фартуке. Она сделала несколько шагов по террасе и тут же была подхвачена на руки юным пришельцем, который закружил ее, словно невесомую.
Вслед за высокой женщиной в объятия гостя попала старая, сморщенная негритянка, высохшая от возраста настолько, что, казалось, прижми ее юноша чуть покрепче, и к ногам его с тихим, едва слышным стуком осыплется совсем маленькая кучка костей. Поэтому он скорее прикрыл ее слабую вздрагивающую спину, словно крыльями, своими большими руками и стоял так до тех пор, пока старушонка не перестала причитать — слишком громко и интенсивно для своего возраста.
— Нянюшка Люти, — сказал он и, нагнувшись, бережно поцеловал ее в сморщенный лоб, на самой границе с чепцом, который сейчас можно было увидеть на старых дагерротипах да в музеях.
Потом перед ним появился пожилой мужчина, своим видом заставляющий делать догадки, каким будет юноша лет через сорок. Одного с ним роста, такой же узкий в талии и бедрах, такой же широкоплечий, с крепкими лопатообразными руками он был очень похож на юношу или, точнее, юноша был похож на него, хотя черты лица вроде бы были и разные. Волосы мужчины еще не полностью поседели, сохранившие свой естественный цвет пряди были точно того же цвета, что и волосы юноши.
— Билли, мальчик мои, — мужчина осторожно сжал плечи гостя своими жесткими лапищами и уколол его щеку аккуратно подстриженными усами.
Затем настал черед еще одной женщины, пожилой, которая, в свою очередь, была почти точной копией высокой синеглазой красавицы, встретившей юношу первой.
А уж потом право приветствия получил совсем древний негр, еще более древний, чем нянюшка Люти. Этого старика звали дядюшка Боб, по возрасту он не уступал белому, как лунь, обладателю кизиловой палки, который уже заканчивал восьмой десяток своего существования на этой земле.
— Ну вот, Билли, ты снова в Таре, — пожилой мужчина, похожий на Билли, ласково, но достаточно настойчиво оттер его от чемодана, который юноша пытался взять с нижней ступеньки, и подтолкнул ко входу в дом.
Нянюшка Люти продолжала утирать концом идеально чистого фартучка частые слезы, катившиеся по обезьяньему личику.
Старик с кизиловой палицей, неуклюже повернувшись — одного его движения хватало стороннему наблюдателю для того, чтобы понять, что вместо одной ноги у старика протез — пропустил гостя с облепившими его женщинами, молодой синеглазой и ее постаревшей копией, а затем и семенившую маленькую негритянку в дом.
Здесь сразу же воцарилась суматоха из-за того, что высокая синеглазая и ее копия постарше не могли распределить роли в приготовлении праздничного обеда, переодевании гостя с дороги и накрывании на стол. Негритянка в очень аккуратном фартучке только усугубила путаницу, ежесекундно выкрикивая высоким голосом:
— Миссис Аннабел! Миссис Констанция! Миссис Аннабел!
Наконец хаотическое движение перешло в какое — то подобие упорядоченного, молодой человек был умыт, переодет в домашнюю рубаху, переобут в домашние туфли и препровожден в столовую, где старая светлая мебель, довольно безвкусно подобранная в свое время, теперь, потемнев немного от времени, обрела вид строгий и почти благородный.
Билли был усажен в торце длинного стола, за которым когда-то сиживало и больше, чем сейчас, домочадцев, собиравшихся в столовой по несколько раз в день.
Самый старый, седой и белобородый мужчина на одной ноге оказался на диво проворным — именно он водрузил на стол огромную бутыль, вмещавшую по меньшей мере две кварты.
— Что, сынок, в Европе-то сухого закона поди нет? — спросил он и, не дождавшись ответа, продолжил. — В нашей округе — тоже. Несмотря на то, что есть шериф, его помощник, окружной прокурор в Джонсборо и федеральный суд там же. Виски у нас гонят все, кому не лень, большинство это делает почти что на собственном дворе.
Билли улыбнулся одними глазами, повернувшись к похожему на него пожилому мужчине — деду Уэйду. Говорили, что в достаточно молодые годы его тезка Уилл Бентин был очень немногословен и флегматичен. Теперешнее его всегдашнее возбуждение и суетливость следовало, пожалуй, относить к издержкам преклонного возраста.
Конни, синеглазая женщина, что помоложе, столь же проворно, как и старик бутыль, подала стеклянный кувшин холодной воды с толченой мятой и сахаром.
— Ничего нет в мире лучше этого напитка, правда? — подмигнул внуку Уэйд. — Все эти концентраты, лимонад в фабричных бутылках и фабричное виски ни в какое сравнение не идут с самогоном, разведенным обычной колодезной водой, с мятой и сахаром.
— Особенно, если этот самогон, вода и мята — из Тары, — согласился Билли, с удовольствием отхлебывая глоток.
— А что, малыш, здорово вы там, в Европе, им всыпали? — с возрастом светло-голубые глаза Уилла Бентина совсем выцвели, а теперь быстро подействовавшее на него виски превратило их вообще в два суетных сгустка тумана.
— Нет, дедушка Уилл, лично мне не посчастливилось, чтобы очень уж здорово всыпать. Поздновато я попал туда, перемирие заключили раньше, чем я успел сделать с десяток вылетов.