— Не волнуйтесь, Иван Тихонович, — как только мог успокаивал хирург. — О вас сообщили. Полк разыскиваем! — Присаживался на кровать и внимательно ощупывал летчика сильными пальцами. — Знаю, воевали вы во 2-й Воздушной армии. Командующего вашего приходилось встречать. Сообщили в штаб фронта: жив и здоров старший лейтенант Очередько.
— Я-то жив и здоров! — раздраженно ответил Очередько. — Но я вел шестерку истребителей на Берлин. Что стало с моими летчиками? С моим ведомым Сергеем Ромашко? Мы жили с ним, как братья!
— В наш госпиталь летчики не поступали, — сказал хирург и пожевал губами, словно старался вспомнить фамилию летчика. — Будем разыскивать!
Часто глухой ночью Иван Очередько просыпался. Похрапывал гвардии сержант Кожевников, беспокойно ворочался и постанывал во сне лейтенант Чаплыгин. А командир эскадрильи вновь и вновь мыслями возвращался к своему последнему воздушному бою и, как будто просматривая длинную киноленту, снова его проигрывал, оценивал действия летчиков, каждую атаку, маневр. Называл летчиков по именам, все они были для него желанными и дорогими. С болью ощущал, что соскучился по ним. Жалел, что не пришлось участвовать в последних боях за Берлин, а ведь он так вынашивал мечту, о которой никто не знал: увидеть конец войны. Первый свой воздушный бой он провел на границе с Польшей, вылетая с аэродрома под Рава-Русской на прикрытие Львова. Летал он тогда на «Чайке». В последние годы войны о машине вспоминали редко и говорили только в прошедшем времени, а ведь в свое время ее считали лучшим истребителем. Но пришла новая техника, и его любовью стал Як-3.
О чем только не передумал долгими ночами старший лейтенант! Вспоминал родителей. Отца-солдата. Последнее письмо он получил от него из Сталинграда. Все чаще задумывался о своей судьбе, боялся приговора хирурга, который мог запретить летать.
— Я буду летать? — взволнованно спрашивал он у Василия Петровича.
— Летать? — Василий Петрович уходил от ответа, опускал глаза. — Есть много других прекрасных специальностей. Экономисты будут сейчас нужны, инженеры, строители.
— Я летчик.
— Война кончилась, не надо забывать!
И, не добившись прямого ответа у старого хирурга, Иван Очередько настойчиво атаковывал медицинскую сестру.
— Варя, ты мне сестра по крови. А брата нельзя обманывать. Скажи честно: я буду летать?
— Иван Тихонович, у вас перелом обеих ног. Три ранения, ожоги!
— Кончай бухгалтерию… Отвечай прямо. Я буду летать? Или надо прощаться с авиацией?
Старший лейтенант Иван Очередько не допускал мысли, что ему не придется больше залезать в тесную кабину истребителя, рассекать крыльями белые облака, срывать с них дождевые капли. Нет, что бы там ни говорил Василий Петрович о других нужных профессиях, это не для него. Его рабочее место в кабине самолета. Он должен держать штурвал истребителя, должен летать!
Однажды после ужина лейтенант Чаплыгин приподнялся и сказал громко, не скрывая раздражения:
— Василий Петрович хочет руку мне отрезать. Началась гангрена. А кому я нужен без руки? Я еще и жениться не успел.
— Он тебя попугал, — выразил сомнение сержант Кожевников. — Ты, Георгий, зря не паникуй. Петрович душевный человек. Сам видел, как он раз плакал. Умер его больной.
— Гангрена у меня… Вижу, ползет чернота. Придется в сторожа подаваться!
— Всем нам трудно придется, — задумчиво почесал щеку Иван Очередько. — Ноги мне собрали, вроде смогу ходить без костылей, а удастся ли летать, не знаю. Василий Петрович молчит. Варя в рот воды набрала. Мне, видно, тоже наниматься в сторожа или таскать невод в рыбацкой артели. У нас на Оке много рыбацких артелей.
— Дела, — задумчиво протянул лейтенант Чаплыгин. — Выходит у всех одно горе, одна забота. Как жить после войны?
Ударившись о стену, пушечным выстрелом хлопнула дверь, разбудив спящих в палате после обеда. Иван Очередько соскочил с кровати: подполковник Варчук стоял в дверном проеме. Из-за его спины выглядывала улыбающаяся Варя. Лицо ее радостно сияло, на глазах блестели слезы.
— Иван, живой, чертяка!
— Не волнуйтесь, Иван Тихонович, — как только мог успокаивал хирург. — О вас сообщили. Полк разыскиваем! — Присаживался на кровать и внимательно ощупывал летчика сильными пальцами. — Знаю, воевали вы во 2-й Воздушной армии. Командующего вашего приходилось встречать. Сообщили в штаб фронта: жив и здоров старший лейтенант Очередько.
— Я-то жив и здоров! — раздраженно ответил Очередько. — Но я вел шестерку истребителей на Берлин. Что стало с моими летчиками? С моим ведомым Сергеем Ромашко? Мы жили с ним, как братья!
— В наш госпиталь летчики не поступали, — сказал хирург и пожевал губами, словно старался вспомнить фамилию летчика. — Будем разыскивать!
Часто глухой ночью Иван Очередько просыпался. Похрапывал гвардии сержант Кожевников, беспокойно ворочался и постанывал во сне лейтенант Чаплыгин. А командир эскадрильи вновь и вновь мыслями возвращался к своему последнему воздушному бою и, как будто просматривая длинную киноленту, снова его проигрывал, оценивал действия летчиков, каждую атаку, маневр. Называл летчиков по именам, все они были для него желанными и дорогими. С болью ощущал, что соскучился по ним. Жалел, что не пришлось участвовать в последних боях за Берлин, а ведь он так вынашивал мечту, о которой никто не знал: увидеть конец войны. Первый свой воздушный бой он провел на границе с Польшей, вылетая с аэродрома под Рава-Русской на прикрытие Львова. Летал он тогда на «Чайке». В последние годы войны о машине вспоминали редко и говорили только в прошедшем времени, а ведь в свое время ее считали лучшим истребителем. Но пришла новая техника, и его любовью стал Як-3.
О чем только не передумал долгими ночами старший лейтенант! Вспоминал родителей. Отца-солдата. Последнее письмо он получил от него из Сталинграда. Все чаще задумывался о своей судьбе, боялся приговора хирурга, который мог запретить летать.
— Я буду летать? — взволнованно спрашивал он у Василия Петровича.
— Летать? — Василий Петрович уходил от ответа, опускал глаза. — Есть много других прекрасных специальностей. Экономисты будут сейчас нужны, инженеры, строители.
— Я летчик.
— Война кончилась, не надо забывать!
И, не добившись прямого ответа у старого хирурга, Иван Очередько настойчиво атаковывал медицинскую сестру.
— Варя, ты мне сестра по крови. А брата нельзя обманывать. Скажи честно: я буду летать?
— Иван Тихонович, у вас перелом обеих ног. Три ранения, ожоги!
— Кончай бухгалтерию… Отвечай прямо. Я буду летать? Или надо прощаться с авиацией?
Старший лейтенант Иван Очередько не допускал мысли, что ему не придется больше залезать в тесную кабину истребителя, рассекать крыльями белые облака, срывать с них дождевые капли. Нет, что бы там ни говорил Василий Петрович о других нужных профессиях, это не для него. Его рабочее место в кабине самолета. Он должен держать штурвал истребителя, должен летать!
Однажды после ужина лейтенант Чаплыгин приподнялся и сказал громко, не скрывая раздражения:
— Василий Петрович хочет руку мне отрезать. Началась гангрена. А кому я нужен без руки? Я еще и жениться не успел.
— Он тебя попугал, — выразил сомнение сержант Кожевников. — Ты, Георгий, зря не паникуй. Петрович душевный человек. Сам видел, как он раз плакал. Умер его больной.
— Гангрена у меня… Вижу, ползет чернота. Придется в сторожа подаваться!
— Всем нам трудно придется, — задумчиво почесал щеку Иван Очередько. — Ноги мне собрали, вроде смогу ходить без костылей, а удастся ли летать, не знаю. Василий Петрович молчит. Варя в рот воды набрала. Мне, видно, тоже наниматься в сторожа или таскать невод в рыбацкой артели. У нас на Оке много рыбацких артелей.
— Дела, — задумчиво протянул лейтенант Чаплыгин. — Выходит у всех одно горе, одна забота. Как жить после войны?
Ударившись о стену, пушечным выстрелом хлопнула дверь, разбудив спящих в палате после обеда. Иван Очередько соскочил с кровати: подполковник Варчук стоял в дверном проеме. Из-за его спины выглядывала улыбающаяся Варя. Лицо ее радостно сияло, на глазах блестели слезы.
— Иван, живой, чертяка!