Дженнингс, которому Мэг пожаловалась на Рут четвертого июля, был убить готов.
С раскрасневшимся лицом, едва сдерживая голос, он обстреливал ее вопросами — и было ясно, что с гораздо большим удовольствием он выпустил бы в нее пару пуль, чем задавать вопросы. Как случилось это? Как случилось то? Как долго она здесь? А это кто написал?
Некоторое время Рут молчала. Просто стояла и ковыряла язвы на лице. Потом сказала:
— Мне нужен адвокат.
Дженнингс свирепел все больше и больше. Но это было бесполезно. Уж я-то знал.
Рут была неприступной, как скала.
И, следуя ее примеру, дети были такими же.
А я — нет. Я глубоко вздохнул и старался не думать, что за мной стоит отец.
— Я расскажу вам все, что захотите, — сказал я. — Мы со Сьюзен расскажем.
— Ты все видел?
— Почти, — сказал я.
— Некоторые раны нанесли много недель назад. Ты это видел?
— Кое-что видел. Достаточно.
— Видел?
— Да.
Он прищурился.
— Так ты здесь заключенный или тюремщик, парень?
Я повернулся к отцу.
— Я ни разу не сделал ей больно, пап. Никогда. Честно.
— И ни разу не помог, — сказал Дженнингс.
То же самое я талдычил себе всю ночь.
Дженнингс, которому Мэг пожаловалась на Рут четвертого июля, был убить готов.
С раскрасневшимся лицом, едва сдерживая голос, он обстреливал ее вопросами — и было ясно, что с гораздо большим удовольствием он выпустил бы в нее пару пуль, чем задавать вопросы. Как случилось это? Как случилось то? Как долго она здесь? А это кто написал?
Некоторое время Рут молчала. Просто стояла и ковыряла язвы на лице. Потом сказала:
— Мне нужен адвокат.
Дженнингс свирепел все больше и больше. Но это было бесполезно. Уж я-то знал.
Рут была неприступной, как скала.
И, следуя ее примеру, дети были такими же.
А я — нет. Я глубоко вздохнул и старался не думать, что за мной стоит отец.
— Я расскажу вам все, что захотите, — сказал я. — Мы со Сьюзен расскажем.
— Ты все видел?
— Почти, — сказал я.
— Некоторые раны нанесли много недель назад. Ты это видел?
— Кое-что видел. Достаточно.
— Видел?
— Да.
Он прищурился.
— Так ты здесь заключенный или тюремщик, парень?
Я повернулся к отцу.
— Я ни разу не сделал ей больно, пап. Никогда. Честно.
— И ни разу не помог, — сказал Дженнингс.
То же самое я талдычил себе всю ночь.