– Великий царь, язык презренного раба Киазо уже брошен на съедение собакам…
– О, милосердный царь, да поможет бог в деяниях твоих! – выкрикивала Бараташвили.
Царь вскочил на коня и подъехал к балкону. Прощаясь, он уверял в хорошем исходе войны и напыщенно просил вместо слез веселыми песнями предвещать победу.
Широко распахнулись ворота, сразу зацокали кони, взлетели пестрые значки. Луарсаб и Шадиман поравнялись с царем. Окруженный пышной свитой, он выехал через мост на улицу. И тотчас зазвенели колокола тбилисских храмов.
Каждый звонарь вызванивал колокольные фразы своего храма.
Кар… тли… я… ли… я… Кар… тли… я… ли… я, – отзванивала Анчисхатская церковь.
Эгрэ… ихо… эгрэ… ари… Эгрэ… ихо… эгрэ… ари, – гудел Сионский собор.
Велит… мепес… мепес… велит… гамарджвебит… мепес… велит, – заливалась Метехская церковь.
По извилистым улицам потянулось войско, и боевая песня врезалась в колокольный звон:
Но кривые пыльные улицы с наскоро заколоченными лавками, покинутыми домами, с валявшимся мусором, нечистотами, разбитым скарбом лишены были пышности. Оборванные толпы бежали за войсками. На плоских крышах женщины раздирали на себе одежду, страшные проклятия сыпались на голову магометан, старухи молили пресвятую богородицу защитить город от нашествия страшного врага.
– Эх, Георгий, посмотри, сколько золота на этих чертях, всех нищих можно одеть, – говорил Папуна, ехавший рядом с Саакадзе в задних рядах царской дружины.
– Не время вздыхать, дорогой Папуна, думай лучше о своей шашке… Я твоему брату Арчилу многим обязан. Если бы не он, разве князь Херхеулидзе устроил бы меня в личную дружину царя?
– Устроил! У Херхеулидзе взгляд ястреба и осторожность оленя… За воина Саакадзе цари драться должны…
– Посоветуй им, – засмеялся Георгий, – а то…
гремела песня.
Са… кар… тве… ло… ве… ло… Са… кар… тве… ло… ве… ло… – звонили колокола.
– На кого так пристально смотришь? – спросил Папуна.
– На Луарсаба… Красивый мальчик, но какими руками Картли держать будет?
– Не беспокойся, не своими, князья не любят отягощать царские руки. Им бы только про…
За стенами Тбилиси княжеские дружины с криками приветствия вскинули пики. Георгий X обнял Луарсаба. Тяжелые городские ворота с шумом захлопнулись. Царь оглянулся, вздрогнул и поскакал вперед.
Не только в царском Метехи, но и в княжеских замках изумлялись той легкости, с какой знатный князь Шадиман из рода надменных Бараташвили неожиданно превратился в тихого воспитателя царевича Луарсаба. Пробовал подозрительный начальник охраны Метехского замка напомнить, что змеи никогда без причины не заползают в расщелины. Но тщеславный царь стал вдруг примерять новый перстень-печатку и пропустил мимо ушей намек верного Баака Херхеулидзе.
Старый Мухран-батони, знающий до тонкости родословную не одних своих собак, но и всех владетелей Верхней, Средней и Нижней Картли, просвещал друзей:
– Великий царь, язык презренного раба Киазо уже брошен на съедение собакам…
– О, милосердный царь, да поможет бог в деяниях твоих! – выкрикивала Бараташвили.
Царь вскочил на коня и подъехал к балкону. Прощаясь, он уверял в хорошем исходе войны и напыщенно просил вместо слез веселыми песнями предвещать победу.
Широко распахнулись ворота, сразу зацокали кони, взлетели пестрые значки. Луарсаб и Шадиман поравнялись с царем. Окруженный пышной свитой, он выехал через мост на улицу. И тотчас зазвенели колокола тбилисских храмов.
Каждый звонарь вызванивал колокольные фразы своего храма.
Кар… тли… я… ли… я… Кар… тли… я… ли… я, – отзванивала Анчисхатская церковь.
Эгрэ… ихо… эгрэ… ари… Эгрэ… ихо… эгрэ… ари, – гудел Сионский собор.
Велит… мепес… мепес… велит… гамарджвебит… мепес… велит, – заливалась Метехская церковь.
По извилистым улицам потянулось войско, и боевая песня врезалась в колокольный звон:
Но кривые пыльные улицы с наскоро заколоченными лавками, покинутыми домами, с валявшимся мусором, нечистотами, разбитым скарбом лишены были пышности. Оборванные толпы бежали за войсками. На плоских крышах женщины раздирали на себе одежду, страшные проклятия сыпались на голову магометан, старухи молили пресвятую богородицу защитить город от нашествия страшного врага.
– Эх, Георгий, посмотри, сколько золота на этих чертях, всех нищих можно одеть, – говорил Папуна, ехавший рядом с Саакадзе в задних рядах царской дружины.
– Не время вздыхать, дорогой Папуна, думай лучше о своей шашке… Я твоему брату Арчилу многим обязан. Если бы не он, разве князь Херхеулидзе устроил бы меня в личную дружину царя?
– Устроил! У Херхеулидзе взгляд ястреба и осторожность оленя… За воина Саакадзе цари драться должны…
– Посоветуй им, – засмеялся Георгий, – а то…
гремела песня.
Са… кар… тве… ло… ве… ло… Са… кар… тве… ло… ве… ло… – звонили колокола.
– На кого так пристально смотришь? – спросил Папуна.
– На Луарсаба… Красивый мальчик, но какими руками Картли держать будет?
– Не беспокойся, не своими, князья не любят отягощать царские руки. Им бы только про…
За стенами Тбилиси княжеские дружины с криками приветствия вскинули пики. Георгий X обнял Луарсаба. Тяжелые городские ворота с шумом захлопнулись. Царь оглянулся, вздрогнул и поскакал вперед.
Не только в царском Метехи, но и в княжеских замках изумлялись той легкости, с какой знатный князь Шадиман из рода надменных Бараташвили неожиданно превратился в тихого воспитателя царевича Луарсаба. Пробовал подозрительный начальник охраны Метехского замка напомнить, что змеи никогда без причины не заползают в расщелины. Но тщеславный царь стал вдруг примерять новый перстень-печатку и пропустил мимо ушей намек верного Баака Херхеулидзе.
Старый Мухран-батони, знающий до тонкости родословную не одних своих собак, но и всех владетелей Верхней, Средней и Нижней Картли, просвещал друзей: