— Ну и хрен им с редькой, я на работе, — беззаботно отозвался Макс, возвращая чашку. Встал, думая с легкой злостью, бравада его улетучивается с каждым шагом небольшой толпы, в которой все в трендовых рубашечках и летних дорогих туфлях. Кто-нибудь обязательно подденет, насчет оборванства, и после будет подмигивать, жирно хохоча, мол, шучу, свои люди, это же наш Максик!
Дева, мелькающая коленями из-под светлой юбки, оказалась молода и незнакома. Макс выдохнул с облегчением. И прекрасно, не будет смотреть выразительно и говорить ледяным голосом двусмысленные слова. Он просто улыбнется ей, официально. И пусть берет свое интервью.
— Ах, какая дивная прелесть!
Его передернуло. Положил кисть и стал кивать, подставляя плечо под фальшивые дружеские полуобьятия. Дева стояла перед незаконченной фреской, разглядывала, восторгалась и говорила кромешные глупости. Гриша, еще полысевший за год, что не виделись, вытер со лба пот носовым платком и, ухмыльнувшись, показал глазами на ее мини. Понятно, с такими ногами можно плести любую чушь.
— Старик, а ты, оказывается, талантище, Леонардо ты наш кучерявый! — Гришин хорошо поставленный баритон с легкостью перекрыл щебет и восклицания. И тут же:
— Денег-то платят?
— Да как тебе…
— Ладно, не дрейфь, вытянешь. Ты жилистый. И кстати, — Гриша затоптался совсем рядом, обдал запахом одеколона щеку, — тебе от Мадемуазель отдельный привет, со значением. Квартира у нее теперь своя, развелась. Адресок сказать?
— Не надо.
— Ага. Разошлись, значит, как в море корабли…
— Господи, Грига, ну хоть ты не хохми по-дурацки!
— Молчу, молчу, начальник!
Лелька не стала выходить в магазин за пирожным. Оделась и даже себе понравилась в зеркале. Сунула ноги в плетеные сандалетки, взяла с полки ключ. Протянула руку к двери и представила, что там, за тенью подъезда, светит солнце, лезет в глаза и надо соседкам улыбаться и кивать. А потом идти по асфальту, для каждого шага поднимать ногу, сгибать в колене, ставить на серое и поднимать другую. Уронила ключ на пол и ушла в комнату, бросилась в кресло и поджала обутые ноги. Ремешки больно впивались в кожу. Зеленая бусина подвески расплылась в слезах. Она сердито тряхнула головой и вытерла глаза кулаком. Да что же это? Совсем злой день и совсем бесконечный.
Деревянные часы на стене показывали время работы. Он там, наверное, как раз стоит перед камерой, слушает вопросы, отвечает. Улыбается дамочке в дорогом костюмчике. А дамочка и рада. И, как всегда с ним, думает — ей, ей одной улыбается.
— Леля ревнивая дура, — сказала часам. Но ведь не просто ревнивая, видит же, к нему даже на улице подходят. Черт, и с ней дамочки знакомились, улыбались конфетно, и после как бы невзначай спрашивали о Максе. Соседки все прибегают за солью. И лампочки им вкрути. У них с Максом теперь это так и называется, пойдем, Лелиа, лампочку вкрутим.
Фотография рядом с часами показывала Лельке тихое море и закат без солнца, оно за легкими облаками. Потому вода совсем жемчужная. Макс, когда увидел, как у Лельки получилось, сам побежал печатать, потом повесил так, чтоб лежали, и было видно. Лелька тогда придумала к ней слова, про Аква Тофану. Он требовал, чтоб записала, но она отмахнулась, смеясь. Слова падали Лельке в рот, как лепестки с цветущей вишни, сами. Что их записывать, не роман ведь и не рассказ, просто несколько слов.
Наконец, свет за окном стал желтым и тихим. А она с утра и шторы не открывала. В комнату пришли сумерки. Только зеленая бусина держала на кончике себя искру солнца.
Там, куда они не попали сегодня, это море и в нем такая же тихая вода.
— Максим, вы уходите? Приглашаю на ужин. Там все свои, развлечетесь.
Макс повернулся, вытирая тряпкой руки. Интервью прошло, проехало, проскочило за полчаса, народ побросал свои камеры и треноги, сумки в комнатке строгой Мариши и убежал на море купаться. Звали и его, но аврал и было легко отказаться, да он и был весь там, в свете солнца, что грело круглые плечи рыжей земляники в синем коротком платье. Смешная фреска, на ней девушки собирают виноград, сидит пастух сбоку, играя на флейте пана барашкам и овечкам, а далеко среди кудрявых листьев сверкает полуденное море. Но Макс сделал шедевр. Так что, и правда, хрен с редькой на рваную майку.
— Потом покажете мне море, Макс… Сегодня будет большая луна.
Ее зовут Соня, Софья. Когда сказала ему, перед интервью, то вздернула подбородок, прищурилась. Он кивнул:
— Ну и хрен им с редькой, я на работе, — беззаботно отозвался Макс, возвращая чашку. Встал, думая с легкой злостью, бравада его улетучивается с каждым шагом небольшой толпы, в которой все в трендовых рубашечках и летних дорогих туфлях. Кто-нибудь обязательно подденет, насчет оборванства, и после будет подмигивать, жирно хохоча, мол, шучу, свои люди, это же наш Максик!
Дева, мелькающая коленями из-под светлой юбки, оказалась молода и незнакома. Макс выдохнул с облегчением. И прекрасно, не будет смотреть выразительно и говорить ледяным голосом двусмысленные слова. Он просто улыбнется ей, официально. И пусть берет свое интервью.
— Ах, какая дивная прелесть!
Его передернуло. Положил кисть и стал кивать, подставляя плечо под фальшивые дружеские полуобьятия. Дева стояла перед незаконченной фреской, разглядывала, восторгалась и говорила кромешные глупости. Гриша, еще полысевший за год, что не виделись, вытер со лба пот носовым платком и, ухмыльнувшись, показал глазами на ее мини. Понятно, с такими ногами можно плести любую чушь.
— Старик, а ты, оказывается, талантище, Леонардо ты наш кучерявый! — Гришин хорошо поставленный баритон с легкостью перекрыл щебет и восклицания. И тут же:
— Денег-то платят?
— Да как тебе…
— Ладно, не дрейфь, вытянешь. Ты жилистый. И кстати, — Гриша затоптался совсем рядом, обдал запахом одеколона щеку, — тебе от Мадемуазель отдельный привет, со значением. Квартира у нее теперь своя, развелась. Адресок сказать?
— Не надо.
— Ага. Разошлись, значит, как в море корабли…
— Господи, Грига, ну хоть ты не хохми по-дурацки!
— Молчу, молчу, начальник!
Лелька не стала выходить в магазин за пирожным. Оделась и даже себе понравилась в зеркале. Сунула ноги в плетеные сандалетки, взяла с полки ключ. Протянула руку к двери и представила, что там, за тенью подъезда, светит солнце, лезет в глаза и надо соседкам улыбаться и кивать. А потом идти по асфальту, для каждого шага поднимать ногу, сгибать в колене, ставить на серое и поднимать другую. Уронила ключ на пол и ушла в комнату, бросилась в кресло и поджала обутые ноги. Ремешки больно впивались в кожу. Зеленая бусина подвески расплылась в слезах. Она сердито тряхнула головой и вытерла глаза кулаком. Да что же это? Совсем злой день и совсем бесконечный.
Деревянные часы на стене показывали время работы. Он там, наверное, как раз стоит перед камерой, слушает вопросы, отвечает. Улыбается дамочке в дорогом костюмчике. А дамочка и рада. И, как всегда с ним, думает — ей, ей одной улыбается.
— Леля ревнивая дура, — сказала часам. Но ведь не просто ревнивая, видит же, к нему даже на улице подходят. Черт, и с ней дамочки знакомились, улыбались конфетно, и после как бы невзначай спрашивали о Максе. Соседки все прибегают за солью. И лампочки им вкрути. У них с Максом теперь это так и называется, пойдем, Лелиа, лампочку вкрутим.
Фотография рядом с часами показывала Лельке тихое море и закат без солнца, оно за легкими облаками. Потому вода совсем жемчужная. Макс, когда увидел, как у Лельки получилось, сам побежал печатать, потом повесил так, чтоб лежали, и было видно. Лелька тогда придумала к ней слова, про Аква Тофану. Он требовал, чтоб записала, но она отмахнулась, смеясь. Слова падали Лельке в рот, как лепестки с цветущей вишни, сами. Что их записывать, не роман ведь и не рассказ, просто несколько слов.
Наконец, свет за окном стал желтым и тихим. А она с утра и шторы не открывала. В комнату пришли сумерки. Только зеленая бусина держала на кончике себя искру солнца.
Там, куда они не попали сегодня, это море и в нем такая же тихая вода.
— Максим, вы уходите? Приглашаю на ужин. Там все свои, развлечетесь.
Макс повернулся, вытирая тряпкой руки. Интервью прошло, проехало, проскочило за полчаса, народ побросал свои камеры и треноги, сумки в комнатке строгой Мариши и убежал на море купаться. Звали и его, но аврал и было легко отказаться, да он и был весь там, в свете солнца, что грело круглые плечи рыжей земляники в синем коротком платье. Смешная фреска, на ней девушки собирают виноград, сидит пастух сбоку, играя на флейте пана барашкам и овечкам, а далеко среди кудрявых листьев сверкает полуденное море. Но Макс сделал шедевр. Так что, и правда, хрен с редькой на рваную майку.
— Потом покажете мне море, Макс… Сегодня будет большая луна.
Ее зовут Соня, Софья. Когда сказала ему, перед интервью, то вздернула подбородок, прищурилась. Он кивнул: