— Потом, — сказал Андрей, — блин, ура, но все потом будем. Говорить. Ладно? Ты только не передумай. Хорошо?
— Не передумаю.
— Сегодня просто погуляем. Я тебе покажу. Одну вещь.
Вещь…
Ирина резко села на тахте, уставилась на белый подол Мэрилин, прижатый руками — на плакате. Что же он ей показал? И показал или нет? Совершенно вылетело из головы, а теперь кажется, это важно. Нужно бы вспомнить. Если все прочее вспоминается так неохотно. И что уж, не слишком оно и интересно.
Жили у его родителей, Ирка ездила оттуда в Багрово. Ждали новую квартиру. Дождались, и она вдруг ощутила такую свободу. Сама, в своем небольшом королевстве, где все можно сделать по-своему. Потом приехал из рейса Андрей и оказалось, с его точки зрения, она кинулась в некий хозяйственный гламур, забыла о нем, о его фотографиях, любимой чашке. Обиделся. А ей тогда было не слишком и до него, отвыкла. Хотя готова была поделиться, нехитрым девочковым счастьем. Квартира, мебель, да еще новая работа, такая — сверкающая. Он оказался не готов. Не принял. В ответ на обиду Ирка обиделась тоже.
— И так далее. Тому подобное…
Она потянулась, раскрыла школьный атлас с загнутыми от времени уголками страниц. Эта карта на развороте. И надписи. Неловкий старательный рисунок. Почему-то кажется ей, если поймет, что написано, то вспомнит, что упустила в человеке, который был рядом так долго. Хотя чаще из этого «рядом» был совсем далеко, на других сторонах земли. А может, она видела это нечто, которое маленький Андрей пытался нарисовать? Видела давно, может быть, как раз в этом атласе, он ведь лежит со всеми другими бумажками. И потому ей приснилась башня, о которой она поведала Тоне? Ах, Тоня. Ароматические палочки, камушки с рунами в замшевом мешочке, книги по эзотерике и популярной философии для скучающих домохозяек. Неловко трогательная замена обычному женскому счастью. Замена любви. Может быть, Иркина работа по улучшению живых тел, и своего тела тоже, — такая же замена? Получается, сердясь, подумала Ирина, все сводится к поискам и уловлению мужчины. А без него, значит, все фигня и замена. А вот нет!
Но если для меня «нет», значит и для Тони тоже. Придется из справедливости принять это. Тоня такая. А я такая же, только другая.
Ирина развеселилась. Эдак скоро она станет не другой, а такой же, как Тоня. Будет вертеть головой в поисках знаков, толковать сны и вдыхать дурманящий дым от коптящих палочек, купленных в магазинчике «Путь к себе»…
Через пару минут она стояла у соседской двери, нажимая кнопку звонка.
— Ирэночка! Как славно, заходи. Спасибо, что Вадика шуганула из парка, волнуюсь я, если он там один бродит.
Тоня пошла впереди, оглядываясь и спешно вытирая руки полотенцем. В кухне надсадно гудела центрифугой стиральная машина.
— Мне вообще-то с ним нужно. Поговорить.
Тоня остановилась, поворачиваясь. На бледном лице настороженное удивление меняло черты.
Ирина рассмеялась, чтоб успокоить. Подняла открытый атлас.
— Вот. Нашла у нас, в старых бумагах. Что нарисовано, не пойму, Андрей рисовал, в детстве. Подумала, ну, вдруг…
— Мальчики, — певуче сказала Тоня, осторожно беря тонкие страницы, — во все времена одинаковые, да? Слушай, как это здорово! Одно детство встретится с другим, одно давно кончилось, другое сейчас. Как раз. Происходит. Чудесный сюжет! Можно я напишу рассказ?
— Хоть роман, — разрешила Ирина, входя в знакомую теперь, захламленную комнату. А из нее следом за Тоней в крошечную комнатушку, где окно, узкая кровать, письменный стол и стеллаж с игрушками и книгами.
Тут было отчаянно светло. После темных драпировок в большой комнате у Ирины сами собой зажмуривались глаза, и через ресницы голова мальчика, склоненная над тетрадью, казалась осиянной солнечными лучами. Как стриженый одуванчик, подумала Ирина с нежностью, моргая, чтоб яснее видеть.
— Вадичка, — осторожно сказала Тоня, постукивая костяшками в деревянную притолоку, — извини, тетя Ирэна хотела тебя спросить.
Вадик не повернулся, еще ниже опустил голову и резче стал водить карандашом по темному от росчерков листу бумаги. Теперь Ирина разглядела — не тетрадь. Альбом, выпустивший чистый лист, не вырванный. Вернее, уже почти полностью разрисованный.
— Потом, — сказал Андрей, — блин, ура, но все потом будем. Говорить. Ладно? Ты только не передумай. Хорошо?
— Не передумаю.
— Сегодня просто погуляем. Я тебе покажу. Одну вещь.
Вещь…
Ирина резко села на тахте, уставилась на белый подол Мэрилин, прижатый руками — на плакате. Что же он ей показал? И показал или нет? Совершенно вылетело из головы, а теперь кажется, это важно. Нужно бы вспомнить. Если все прочее вспоминается так неохотно. И что уж, не слишком оно и интересно.
Жили у его родителей, Ирка ездила оттуда в Багрово. Ждали новую квартиру. Дождались, и она вдруг ощутила такую свободу. Сама, в своем небольшом королевстве, где все можно сделать по-своему. Потом приехал из рейса Андрей и оказалось, с его точки зрения, она кинулась в некий хозяйственный гламур, забыла о нем, о его фотографиях, любимой чашке. Обиделся. А ей тогда было не слишком и до него, отвыкла. Хотя готова была поделиться, нехитрым девочковым счастьем. Квартира, мебель, да еще новая работа, такая — сверкающая. Он оказался не готов. Не принял. В ответ на обиду Ирка обиделась тоже.
— И так далее. Тому подобное…
Она потянулась, раскрыла школьный атлас с загнутыми от времени уголками страниц. Эта карта на развороте. И надписи. Неловкий старательный рисунок. Почему-то кажется ей, если поймет, что написано, то вспомнит, что упустила в человеке, который был рядом так долго. Хотя чаще из этого «рядом» был совсем далеко, на других сторонах земли. А может, она видела это нечто, которое маленький Андрей пытался нарисовать? Видела давно, может быть, как раз в этом атласе, он ведь лежит со всеми другими бумажками. И потому ей приснилась башня, о которой она поведала Тоне? Ах, Тоня. Ароматические палочки, камушки с рунами в замшевом мешочке, книги по эзотерике и популярной философии для скучающих домохозяек. Неловко трогательная замена обычному женскому счастью. Замена любви. Может быть, Иркина работа по улучшению живых тел, и своего тела тоже, — такая же замена? Получается, сердясь, подумала Ирина, все сводится к поискам и уловлению мужчины. А без него, значит, все фигня и замена. А вот нет!
Но если для меня «нет», значит и для Тони тоже. Придется из справедливости принять это. Тоня такая. А я такая же, только другая.
Ирина развеселилась. Эдак скоро она станет не другой, а такой же, как Тоня. Будет вертеть головой в поисках знаков, толковать сны и вдыхать дурманящий дым от коптящих палочек, купленных в магазинчике «Путь к себе»…
Через пару минут она стояла у соседской двери, нажимая кнопку звонка.
— Ирэночка! Как славно, заходи. Спасибо, что Вадика шуганула из парка, волнуюсь я, если он там один бродит.
Тоня пошла впереди, оглядываясь и спешно вытирая руки полотенцем. В кухне надсадно гудела центрифугой стиральная машина.
— Мне вообще-то с ним нужно. Поговорить.
Тоня остановилась, поворачиваясь. На бледном лице настороженное удивление меняло черты.
Ирина рассмеялась, чтоб успокоить. Подняла открытый атлас.
— Вот. Нашла у нас, в старых бумагах. Что нарисовано, не пойму, Андрей рисовал, в детстве. Подумала, ну, вдруг…
— Мальчики, — певуче сказала Тоня, осторожно беря тонкие страницы, — во все времена одинаковые, да? Слушай, как это здорово! Одно детство встретится с другим, одно давно кончилось, другое сейчас. Как раз. Происходит. Чудесный сюжет! Можно я напишу рассказ?
— Хоть роман, — разрешила Ирина, входя в знакомую теперь, захламленную комнату. А из нее следом за Тоней в крошечную комнатушку, где окно, узкая кровать, письменный стол и стеллаж с игрушками и книгами.
Тут было отчаянно светло. После темных драпировок в большой комнате у Ирины сами собой зажмуривались глаза, и через ресницы голова мальчика, склоненная над тетрадью, казалась осиянной солнечными лучами. Как стриженый одуванчик, подумала Ирина с нежностью, моргая, чтоб яснее видеть.
— Вадичка, — осторожно сказала Тоня, постукивая костяшками в деревянную притолоку, — извини, тетя Ирэна хотела тебя спросить.
Вадик не повернулся, еще ниже опустил голову и резче стал водить карандашом по темному от росчерков листу бумаги. Теперь Ирина разглядела — не тетрадь. Альбом, выпустивший чистый лист, не вырванный. Вернее, уже почти полностью разрисованный.