— Ивана? Ваньки что ли? Который мидии дерет на скалах и у магазина толкает?
— Угу. Так вот… дядька его. В Багрово — доктор. Ну, он молодой совсем, с нами тусовался каждое лето. Батя когда Марьяну привез, они ее там на рентген, то се. А потом я приехал. Пока они там консилиум свой проводили, я к Геннадию сунулся, в кабинет. Что да как, да расскажи. А он мне — какого хера за девкой не глядишь, мало того, что она аборт тогда сделала, щас вот еще с ногой.
— А… — Ника поставила поднятую было чашку. Пашка независимо посматривал по сторонам, и лицо его было почти веселым. Только глаза сузились, и стал отцовскими, с жестким тяжелым взглядом.
— Какой аборт, Паша? Когда? Он перевел взгляд на Нику, смотрел так, будто она виновата в чем-то.
— Я не стал спрашивать. Кивнул только и пообещал, что буду… глядеть буду получше.
— А как же? Ты не знал, да?
— Не знал! Другое знал, а этого нет! И что я? Стану у этого козла в белом халате спрашивать, ой-ай, а когда ж это моя бывшая девушка к вам наведалась! Положил на стол кулаки. Теперь Ника видела в косом солнечном свет из окна, как подергивается его лицо.
— Бедная Марьяша…
— Бедная! — кулак с треском обрушился на столешницу. В кухне мгновенно обнаружился кот Степан — мявкнув, вывернулся из-под Никиной ноги и укрылся за печкой.
— Она, значит, бедная! Незнамо, с кем шастала, пока я тут горбатился с отцом да планы всякие строил, вот Марьяша выучится, будет у нас с ней бар или туристическое потом агентство! Будет она в городском костюме с портфельчиком рассекать, на своей иномарке!
Приедет в сраную хату, которую ее батя загадил под самую крышу и плюнет на них, покажет, какая стала! Из ненужной пацанки — настоящая. А я буду гордиться, что помогал. Я…
— Паша, подожди ты. Я понимаю.
— Да что ты понимаешь! Ты кроме отца вообще ничего не видишь. Ах, мой Фотий. И он кроме тебя тоже. Ника опустила голову. Надо подождать. Пусть обругает, если ему станет легче. Но Пашка молчал, глядя как свет в окне, то уходит, прячась в облачной тени, то появляется снова.
— Прости. Ты прав.
— Что?
— Ты прав. Я должна была смотреть по сторонам. Вас вот видеть. Но я так обрадовалась счастью. И вы были такие — я ведь и за вас радовалась.
— Ладно. Кулаки, разжимаясь, легли на стол. А в лицо ему Ника не могла смотреть, боялась. Черт, такой молодой, мальчишка совсем, и вот так его придавило. Степан, в наступившей тишине плавно вышел из укрытия, постоял, задумчиво выбирая. Прыгнул на колени к Пашке. Бесстрашный мой кот, отметила Ника со стыдом и села ближе к столу, по-бабьи оперлась на ладошку, стала глядеть, как Пашка сводит брови, как дергается уголок рта.
— Ужасно, Паш. Как же ты все это время, а? Ты знал, что она — с другим? Пашка криво улыбнулся. Светлые брови поднялись, и плечи шевельнулись под растянутой футболкой.
— Да если бы! Она ведь жила на два считай дома — то у предков, вычищала там все, разок в неделю, у нас пахала, как конь. Ну, как лошадь. Потом поехала в Симф, там у тетки какой-то пятиюродной жила, когда поступила. Я к ней ездил, в гости не пустила, у нас там говорит, Паша, гадюшник, почти такой, как в поселке, но выучусь и буду жить, как человек. Так что в кафешке сидели или гуляли там.
— Паш… а ты. Вы с ней спали?
— Нет, — он усмехнулся, совсем по-отцовски побарабанил пальцами по столу, — в том и цимес. Подкатывался, а то, но она попросила, давай подождем. Я и ждал, как дурак.
— А еще с кем спал? Пока ждал-то?
— Ивана? Ваньки что ли? Который мидии дерет на скалах и у магазина толкает?
— Угу. Так вот… дядька его. В Багрово — доктор. Ну, он молодой совсем, с нами тусовался каждое лето. Батя когда Марьяну привез, они ее там на рентген, то се. А потом я приехал. Пока они там консилиум свой проводили, я к Геннадию сунулся, в кабинет. Что да как, да расскажи. А он мне — какого хера за девкой не глядишь, мало того, что она аборт тогда сделала, щас вот еще с ногой.
— А… — Ника поставила поднятую было чашку. Пашка независимо посматривал по сторонам, и лицо его было почти веселым. Только глаза сузились, и стал отцовскими, с жестким тяжелым взглядом.
— Какой аборт, Паша? Когда? Он перевел взгляд на Нику, смотрел так, будто она виновата в чем-то.
— Я не стал спрашивать. Кивнул только и пообещал, что буду… глядеть буду получше.
— А как же? Ты не знал, да?
— Не знал! Другое знал, а этого нет! И что я? Стану у этого козла в белом халате спрашивать, ой-ай, а когда ж это моя бывшая девушка к вам наведалась! Положил на стол кулаки. Теперь Ника видела в косом солнечном свет из окна, как подергивается его лицо.
— Бедная Марьяша…
— Бедная! — кулак с треском обрушился на столешницу. В кухне мгновенно обнаружился кот Степан — мявкнув, вывернулся из-под Никиной ноги и укрылся за печкой.
— Она, значит, бедная! Незнамо, с кем шастала, пока я тут горбатился с отцом да планы всякие строил, вот Марьяша выучится, будет у нас с ней бар или туристическое потом агентство! Будет она в городском костюме с портфельчиком рассекать, на своей иномарке!
Приедет в сраную хату, которую ее батя загадил под самую крышу и плюнет на них, покажет, какая стала! Из ненужной пацанки — настоящая. А я буду гордиться, что помогал. Я…
— Паша, подожди ты. Я понимаю.
— Да что ты понимаешь! Ты кроме отца вообще ничего не видишь. Ах, мой Фотий. И он кроме тебя тоже. Ника опустила голову. Надо подождать. Пусть обругает, если ему станет легче. Но Пашка молчал, глядя как свет в окне, то уходит, прячась в облачной тени, то появляется снова.
— Прости. Ты прав.
— Что?
— Ты прав. Я должна была смотреть по сторонам. Вас вот видеть. Но я так обрадовалась счастью. И вы были такие — я ведь и за вас радовалась.
— Ладно. Кулаки, разжимаясь, легли на стол. А в лицо ему Ника не могла смотреть, боялась. Черт, такой молодой, мальчишка совсем, и вот так его придавило. Степан, в наступившей тишине плавно вышел из укрытия, постоял, задумчиво выбирая. Прыгнул на колени к Пашке. Бесстрашный мой кот, отметила Ника со стыдом и села ближе к столу, по-бабьи оперлась на ладошку, стала глядеть, как Пашка сводит брови, как дергается уголок рта.
— Ужасно, Паш. Как же ты все это время, а? Ты знал, что она — с другим? Пашка криво улыбнулся. Светлые брови поднялись, и плечи шевельнулись под растянутой футболкой.
— Да если бы! Она ведь жила на два считай дома — то у предков, вычищала там все, разок в неделю, у нас пахала, как конь. Ну, как лошадь. Потом поехала в Симф, там у тетки какой-то пятиюродной жила, когда поступила. Я к ней ездил, в гости не пустила, у нас там говорит, Паша, гадюшник, почти такой, как в поселке, но выучусь и буду жить, как человек. Так что в кафешке сидели или гуляли там.
— Паш… а ты. Вы с ней спали?
— Нет, — он усмехнулся, совсем по-отцовски побарабанил пальцами по столу, — в том и цимес. Подкатывался, а то, но она попросила, давай подождем. Я и ждал, как дурак.
— А еще с кем спал? Пока ждал-то?