— В холодильнике, достань, там уже разделано-разморожено мясо.
Угу. Да как сказать. Пока все еще только раскачивается. И знаешь, похуже, чем думали. Очень много уходит на хозяйство. А народ…
Фотий рекламы не хочет, едут только свои, и специфика такая — дайверы. Нужно, чтоб компрессорная станция работала. Акваланги заряжать. За электричество платим много. Вода пресная привозная. В общем, к концу сезона еле вышли по нулям, без прибыли. Ласочка фыркнула, сидя на старом деревянном табурете и следя, как Ника поворачивается от стола к печке, возя по раскаленной поверхности чугунную сковороду.
— Надо было в поселке строиться, — сказала наставительно, — ты ж видела, там сейчас в каждом дворе каждый закут сдают, а через дом отельчики мостят. Дорога туда более-менее есть, ресторанчиков наоткрывали. Бильярд, танцы, то-се. Пока рядом такое, кто ж к вам поедет. Так и будете сидеть на бобах.
— Так и будем, — легко согласилась Ника, — да и ладно. Главное в минус не падать, чтоб можно было на свою жизнь зарабатывать. И жить, как хотим. Ласочка пожала плечами под клетчатой рубахой, тряхнула белой гладкой волной волос.
— Странные вы. Если уж затеяли бизнес, так надо, чтоб прибыль. Лет пять поишачить, продать, с наваром, свалить за бугор. Или ладно, остаться, но крутиться, чтоб каждый сезон капало на счет. Станешь, Никиша, кататься в Париж, в ЛондОн, по магазинам там ходить, прибарахлишься. А то, смотри, время идет, так и будешь куковать в старой куртке и галошах.
— В галошах не буду, — решительно отказалась Ника, — терпеть не могу галош, я уж лучше еще одни военные ботинки попрошу, пусть Мишаня добудет. Мишаня знаешь какой? Что угодно достанет. Из-под земли. Буду прибарахленная, как американский солдат.
— Фу, — с отвращением сказала Ласочка и вытянула перед собой руки, пошевелила пальцами с крашеными ноготками, — да фу, ты, наверное, просто не была никогда, даже в Симфе, знаешь, как забуримся в элитный кабак, ликер кюрасао, черная икра, у меня платье есть — вся спина голая, и вместо лямочек — цепочки серебряные. Форины приглашают танцевать, о, май диар леди, бьютифул леди. Ника нарезала курятину на тонкие кусочки и быстро покидала в раскаленное масло. По кухне пошел дразнящий запах жареного.
Вспомнила Ваську, с таким же примерно английским. Улыбаясь, не услышала всего и удивилась концу фразы:
— Да я не пошла. Нахрена мне пилиться за баксы и половину отдавать. Я уж сама сниму, кого хочу, ну подарочек будет, а как же.
Надо только следить, чтоб валютные не выцепили и лица не попортили.
— Подожди. Ты сейчас про что? Золотистые кусочки легли на тарелки, рядом с горкой каши и овощей.
— Про то самое. А что такого-то? Если есть у меня внешность да умение, сидеть, что ли? Мужа выбирать? А он мне заплатит, муж этот?
А ему еще готовь, да носки его стирай. А он такой придет вечером, ах я устал, дорогая, ах у меня пробле-е-емы. Цепляя на вилку мясо, Ласочка язвительно проблеяла голосом предполагаемого мужа. Прожевав, и горячась все больше, добавила убежденно:
— А сам все равно будет по бабам бегать.
— Ой, ну не все же такие!
— Все! Я их, знаешь, сколько перевидала? Да хоть тыщу раз семейный, а как надо улыбнешься и готов. Ну, ломаются некоторые, но недолго, уж поверь. А главное, — она уставила вверх вилку с ломтиком перца, — мне же ничего не надо, замуж не тяну, вот слюни и роняют, понимают, будет отличный такой секс, а после можно к своей каракатице.
— Знаешь, — задумчиво сказала Ника, немного злясь на Ласочкину философию, — ты вот нас назвала ненормальными, а сама — такая же.
Вроде говоришь всякие циничные вещи, а потом, хлоп — я для своего удовольствия делаю.
— Да? Ласочка жевала, обдумывая новый угол зрения.
— Слушай, похоже, так. Ты умная. То-то я повелась, я люблю умных.
— В постель укладывать?
— В холодильнике, достань, там уже разделано-разморожено мясо.
Угу. Да как сказать. Пока все еще только раскачивается. И знаешь, похуже, чем думали. Очень много уходит на хозяйство. А народ…
Фотий рекламы не хочет, едут только свои, и специфика такая — дайверы. Нужно, чтоб компрессорная станция работала. Акваланги заряжать. За электричество платим много. Вода пресная привозная. В общем, к концу сезона еле вышли по нулям, без прибыли. Ласочка фыркнула, сидя на старом деревянном табурете и следя, как Ника поворачивается от стола к печке, возя по раскаленной поверхности чугунную сковороду.
— Надо было в поселке строиться, — сказала наставительно, — ты ж видела, там сейчас в каждом дворе каждый закут сдают, а через дом отельчики мостят. Дорога туда более-менее есть, ресторанчиков наоткрывали. Бильярд, танцы, то-се. Пока рядом такое, кто ж к вам поедет. Так и будете сидеть на бобах.
— Так и будем, — легко согласилась Ника, — да и ладно. Главное в минус не падать, чтоб можно было на свою жизнь зарабатывать. И жить, как хотим. Ласочка пожала плечами под клетчатой рубахой, тряхнула белой гладкой волной волос.
— Странные вы. Если уж затеяли бизнес, так надо, чтоб прибыль. Лет пять поишачить, продать, с наваром, свалить за бугор. Или ладно, остаться, но крутиться, чтоб каждый сезон капало на счет. Станешь, Никиша, кататься в Париж, в ЛондОн, по магазинам там ходить, прибарахлишься. А то, смотри, время идет, так и будешь куковать в старой куртке и галошах.
— В галошах не буду, — решительно отказалась Ника, — терпеть не могу галош, я уж лучше еще одни военные ботинки попрошу, пусть Мишаня добудет. Мишаня знаешь какой? Что угодно достанет. Из-под земли. Буду прибарахленная, как американский солдат.
— Фу, — с отвращением сказала Ласочка и вытянула перед собой руки, пошевелила пальцами с крашеными ноготками, — да фу, ты, наверное, просто не была никогда, даже в Симфе, знаешь, как забуримся в элитный кабак, ликер кюрасао, черная икра, у меня платье есть — вся спина голая, и вместо лямочек — цепочки серебряные. Форины приглашают танцевать, о, май диар леди, бьютифул леди. Ника нарезала курятину на тонкие кусочки и быстро покидала в раскаленное масло. По кухне пошел дразнящий запах жареного.
Вспомнила Ваську, с таким же примерно английским. Улыбаясь, не услышала всего и удивилась концу фразы:
— Да я не пошла. Нахрена мне пилиться за баксы и половину отдавать. Я уж сама сниму, кого хочу, ну подарочек будет, а как же.
Надо только следить, чтоб валютные не выцепили и лица не попортили.
— Подожди. Ты сейчас про что? Золотистые кусочки легли на тарелки, рядом с горкой каши и овощей.
— Про то самое. А что такого-то? Если есть у меня внешность да умение, сидеть, что ли? Мужа выбирать? А он мне заплатит, муж этот?
А ему еще готовь, да носки его стирай. А он такой придет вечером, ах я устал, дорогая, ах у меня пробле-е-емы. Цепляя на вилку мясо, Ласочка язвительно проблеяла голосом предполагаемого мужа. Прожевав, и горячась все больше, добавила убежденно:
— А сам все равно будет по бабам бегать.
— Ой, ну не все же такие!
— Все! Я их, знаешь, сколько перевидала? Да хоть тыщу раз семейный, а как надо улыбнешься и готов. Ну, ломаются некоторые, но недолго, уж поверь. А главное, — она уставила вверх вилку с ломтиком перца, — мне же ничего не надо, замуж не тяну, вот слюни и роняют, понимают, будет отличный такой секс, а после можно к своей каракатице.
— Знаешь, — задумчиво сказала Ника, немного злясь на Ласочкину философию, — ты вот нас назвала ненормальными, а сама — такая же.
Вроде говоришь всякие циничные вещи, а потом, хлоп — я для своего удовольствия делаю.
— Да? Ласочка жевала, обдумывая новый угол зрения.
— Слушай, похоже, так. Ты умная. То-то я повелась, я люблю умных.
— В постель укладывать?