— Не беспокойтесь, Бочаров. — Офицер машинально глянул на небо, достал платок. — Моросит… Не беспокойтесь, на вашу долю войны хватит с остатком. Дети-то есть?
Иван чуть было не сказал правду — есть, и еще скоро будет, но вовремя спохватился: еще подумает, что разжалобить хочет, и, непроизвольно ухмыльнувшись (такое с ним бывало всегда, когда врал), буркнул:
— Нету, жена одна…
— Вот и ладно, идите готовьтесь. Скоро поедем, — капитан еще что-то хотел добавить, но лишь махнул рукой и пошел к большой штабной палатке.
Иван пока трясся в кузове полуторки до штаба дивизии, вспоминал начало войны и последние свои мирные деньки перед отправкой на фронт.
22 июня, с утра, он ездил в контору геологоразведывательной партии в районное село получать письмо-благодарность от угольного наркома. Вручали в торжественной обстановке. Ради этого случая он новый костюм надел и хромовые сапоги, которые получил еще в тридцать восьмом году за хорошую работу. Домой в деревню, где стояла его бригада, вернулся в полдень. День был с утра солнечный, а тут вдруг тучи пошли, ветер задул, вроде как дождик собирался, да прошел стороной.
В большой комнате возле тарелки динамика стояла Наталья и плакала.
— Чего ты? — недовольно спросил Иван и подкрутил радио погромче.
Передавали правительственное сообщение.
Прослушав, Иван вышел во двор.
Он ходил по двору, не зная к чему приложить руки. Постепенно понимал, что война эта будет не каким-нибудь конфликтом, много крови прольется, пока германец уберется в свои мюнхены и берлины.
Ему дали броню, как геологоразведчику. Уголь стал стратегическим сырьем. Но было стыдно. Из деревни на фронт уезжали один за другим соседи — колхозники и ребята из его бригады. Стали приходить первые похоронки. Пошел проситься. Отказали. Ходил все лето — выпросился. Взяли.
— Товарищ капитан, куда ж меня, я по-немецки ни гугу! — Иван заходил то с одной, то с другой стороны, поспешая за капитаном. Но тот шел молча, решительно отмахивая правой рукой, левая же была прижата: привычка кавалериста придерживать ножны.
Капитан привел Бочарова на вещевой склад, приказал выдать матрац, одеяло, подушку и даже простыни и наволочку, а сам вышел. Когда Иван, обняв свернутые рулоном постельные принадлежности, вышел из склада, офицер сидел на трухлявом бревне и мирно покуривал, поглядывая рассеянно по сторонам.
— Получил, — доложил Иван, отворачиваясь от матраца, пахнувшего сыростью и прелью, — склад не отапливался, а на дворе уже была поздняя осень.
— Прекрасно. Идите вот в тот дом, найдите лейтенанта Попова, скажите, капитан Кайгородов прислал, а я в штаб, ваши документы оформлю.
— Может, я сам потом схожу?
— Нет, болтаться возле штаба да и вообще по селу ни к чему. Ждите меня в доме. Знакомьтесь с людьми.
Во дворе большого бревенчатого дома с резными ставнями и карнизом на распотрошенной поленнице сидел старшина в расстегнутой, несмотря на прохладную погоду, гимнастерке и кальсонах. На веревке сушились галифе. Старшина лениво щипал струны гитары и фальшиво напевал.
Иван бросил матрац на траву и сел. Он хотел спросить старшину, где найти лейтенанта Попова, да и вообще узнать, что тут за дело такое намечается, по селу даже пройтись нельзя, но не стал перебивать песню. Впрочем, ни песня, ни сам старшина ему не понравились. Старшина, это чувствовалось за версту, был парнем приблатненным, а с блатными у Ивана еще по геологоразведке были свои счеты.
«…Но и там, быть может, счастья нету. Может быть, откуда же мне знать?!» — пел старшина, искоса поглядывая на слушателя.
Он провел пальцем по струнам, закончив высокой, томительно-жалобной нотой, и спросил:
— Не беспокойтесь, Бочаров. — Офицер машинально глянул на небо, достал платок. — Моросит… Не беспокойтесь, на вашу долю войны хватит с остатком. Дети-то есть?
Иван чуть было не сказал правду — есть, и еще скоро будет, но вовремя спохватился: еще подумает, что разжалобить хочет, и, непроизвольно ухмыльнувшись (такое с ним бывало всегда, когда врал), буркнул:
— Нету, жена одна…
— Вот и ладно, идите готовьтесь. Скоро поедем, — капитан еще что-то хотел добавить, но лишь махнул рукой и пошел к большой штабной палатке.
Иван пока трясся в кузове полуторки до штаба дивизии, вспоминал начало войны и последние свои мирные деньки перед отправкой на фронт.
22 июня, с утра, он ездил в контору геологоразведывательной партии в районное село получать письмо-благодарность от угольного наркома. Вручали в торжественной обстановке. Ради этого случая он новый костюм надел и хромовые сапоги, которые получил еще в тридцать восьмом году за хорошую работу. Домой в деревню, где стояла его бригада, вернулся в полдень. День был с утра солнечный, а тут вдруг тучи пошли, ветер задул, вроде как дождик собирался, да прошел стороной.
В большой комнате возле тарелки динамика стояла Наталья и плакала.
— Чего ты? — недовольно спросил Иван и подкрутил радио погромче.
Передавали правительственное сообщение.
Прослушав, Иван вышел во двор.
Он ходил по двору, не зная к чему приложить руки. Постепенно понимал, что война эта будет не каким-нибудь конфликтом, много крови прольется, пока германец уберется в свои мюнхены и берлины.
Ему дали броню, как геологоразведчику. Уголь стал стратегическим сырьем. Но было стыдно. Из деревни на фронт уезжали один за другим соседи — колхозники и ребята из его бригады. Стали приходить первые похоронки. Пошел проситься. Отказали. Ходил все лето — выпросился. Взяли.
— Товарищ капитан, куда ж меня, я по-немецки ни гугу! — Иван заходил то с одной, то с другой стороны, поспешая за капитаном. Но тот шел молча, решительно отмахивая правой рукой, левая же была прижата: привычка кавалериста придерживать ножны.
Капитан привел Бочарова на вещевой склад, приказал выдать матрац, одеяло, подушку и даже простыни и наволочку, а сам вышел. Когда Иван, обняв свернутые рулоном постельные принадлежности, вышел из склада, офицер сидел на трухлявом бревне и мирно покуривал, поглядывая рассеянно по сторонам.
— Получил, — доложил Иван, отворачиваясь от матраца, пахнувшего сыростью и прелью, — склад не отапливался, а на дворе уже была поздняя осень.
— Прекрасно. Идите вот в тот дом, найдите лейтенанта Попова, скажите, капитан Кайгородов прислал, а я в штаб, ваши документы оформлю.
— Может, я сам потом схожу?
— Нет, болтаться возле штаба да и вообще по селу ни к чему. Ждите меня в доме. Знакомьтесь с людьми.
Во дворе большого бревенчатого дома с резными ставнями и карнизом на распотрошенной поленнице сидел старшина в расстегнутой, несмотря на прохладную погоду, гимнастерке и кальсонах. На веревке сушились галифе. Старшина лениво щипал струны гитары и фальшиво напевал.
Иван бросил матрац на траву и сел. Он хотел спросить старшину, где найти лейтенанта Попова, да и вообще узнать, что тут за дело такое намечается, по селу даже пройтись нельзя, но не стал перебивать песню. Впрочем, ни песня, ни сам старшина ему не понравились. Старшина, это чувствовалось за версту, был парнем приблатненным, а с блатными у Ивана еще по геологоразведке были свои счеты.
«…Но и там, быть может, счастья нету. Может быть, откуда же мне знать?!» — пел старшина, искоса поглядывая на слушателя.
Он провел пальцем по струнам, закончив высокой, томительно-жалобной нотой, и спросил: