— Да. Можно войти?
— Да, да, пожалуйста, входите. — Она сняла цепочку с двери и отступила, пропуская меня. — Извините, что сразу не впустила вас, но я одна в доме: у горничной выходной.
— Конечно, конечно, — машинально ответил я, думая в ту минуту совсем о другом.
Обстановка в холле была непривычной — паркет обновлен, появился синий ковер; висевшая над дверью голова лося исчезла; выкрашенная эмалевой краской цвета слоновой кости лестница казалась какой-то невесомой, и вообще все представлялось каким-то бледным и слишком уж аккуратным.
— Вы ведь жили в этом доме, не так ли? — спросила она.
— Да. Но сейчас я подумал о том, что все здесь стало другим…
— Надеюсь, вам понравятся перемены, — заметила она голосом, в котором слышались нотки и высокомерия, и чисто женского кокетства. — Прошу вас сюда, мы посидим и выпьем чего-нибудь, — добавила она, направляясь в гостиную. — У нас есть о чем поговорить.
Я поблагодарил и прошел за ней. Усаживаясь напротив нее, я отметил про себя, что у нее хорошая фигура. На лице с тонкими чертами, отличавшемся своеобразной безжизненной красотой, проглядывало тщательно скрываемое беспокойство. Казалось, что вся ее жизнь и энергия сосредоточились в глубоко ввалившихся глазах. Рыжие волосы вздымались над бледным лицом, словно красный цветок на длинном стебле, давно не согревавшийся лучами солнца.
— Ну, вы закончили, наконец, изучение меня по системе Бертильона? — нервно улыбаясь, спросила она.
— Извините, пожалуйста, но меня, естественно, интересует последняя жена моего отца.
— Вот уж никак бы не сказала, что это очень любезно с вашей стороны!
— Да, любезность не принадлежит к числу моих достоинств.
— Пожалуй, это одна из особенностей всего вашего поколения, не так ли? А может быть, вы просто начитались современной литературы?
— Не начинайте разговаривать со мной, как мачеха. Ведь вы ненамного старше меня.
Она засмеялась, но лицо ее осталось неподвижным.
— Видимо, я ошиблась, говоря о вашей нелюбезности. Но все же я принадлежу к прошлому поколению… Простите..
Она отправилась к бару, находящемуся в углу, а я снова обвел взглядом комнату. Бар был устроен еще отцом, но все остальное было полностью переделано. Плотные светлые шторы на окнах, низенькая мебель, причудливо расставленная на огромной площади отполированного до блеска пола, девственно белые стены и мягкое скрытое освещение, казалось, наполняли комнату воздухом и делали потолок выше, чем он был в действительности. Единственной старомодной деталью, еще сохранившейся здесь, были раздвижные двери в столовую. От всех этих перемен комната показалась мне нежилой.
Миссис Вэзер подала бокал с виски, в котором было немножко содовой воды и много льда.
— За любезность! — подняла она свой бокал белой, все еще красивой рукой. Возможно, что я ошибался, определяя ее возраст, но, во всяком случае, она была не старше тридцати пяти лет.
— За женщин, которые привыкли не полагаться только на любезность, ответил я.
— А вы, видимо, довольно приятный мальчик, — заметила она, взглянув на меня и пригубляя бокал.
— Вас тоже никак нельзя назвать типичной мачехой. Или, может быть, в детстве я начитался сказок братьев Гримм?
— Да. Можно войти?
— Да, да, пожалуйста, входите. — Она сняла цепочку с двери и отступила, пропуская меня. — Извините, что сразу не впустила вас, но я одна в доме: у горничной выходной.
— Конечно, конечно, — машинально ответил я, думая в ту минуту совсем о другом.
Обстановка в холле была непривычной — паркет обновлен, появился синий ковер; висевшая над дверью голова лося исчезла; выкрашенная эмалевой краской цвета слоновой кости лестница казалась какой-то невесомой, и вообще все представлялось каким-то бледным и слишком уж аккуратным.
— Вы ведь жили в этом доме, не так ли? — спросила она.
— Да. Но сейчас я подумал о том, что все здесь стало другим…
— Надеюсь, вам понравятся перемены, — заметила она голосом, в котором слышались нотки и высокомерия, и чисто женского кокетства. — Прошу вас сюда, мы посидим и выпьем чего-нибудь, — добавила она, направляясь в гостиную. — У нас есть о чем поговорить.
Я поблагодарил и прошел за ней. Усаживаясь напротив нее, я отметил про себя, что у нее хорошая фигура. На лице с тонкими чертами, отличавшемся своеобразной безжизненной красотой, проглядывало тщательно скрываемое беспокойство. Казалось, что вся ее жизнь и энергия сосредоточились в глубоко ввалившихся глазах. Рыжие волосы вздымались над бледным лицом, словно красный цветок на длинном стебле, давно не согревавшийся лучами солнца.
— Ну, вы закончили, наконец, изучение меня по системе Бертильона? — нервно улыбаясь, спросила она.
— Извините, пожалуйста, но меня, естественно, интересует последняя жена моего отца.
— Вот уж никак бы не сказала, что это очень любезно с вашей стороны!
— Да, любезность не принадлежит к числу моих достоинств.
— Пожалуй, это одна из особенностей всего вашего поколения, не так ли? А может быть, вы просто начитались современной литературы?
— Не начинайте разговаривать со мной, как мачеха. Ведь вы ненамного старше меня.
Она засмеялась, но лицо ее осталось неподвижным.
— Видимо, я ошиблась, говоря о вашей нелюбезности. Но все же я принадлежу к прошлому поколению… Простите..
Она отправилась к бару, находящемуся в углу, а я снова обвел взглядом комнату. Бар был устроен еще отцом, но все остальное было полностью переделано. Плотные светлые шторы на окнах, низенькая мебель, причудливо расставленная на огромной площади отполированного до блеска пола, девственно белые стены и мягкое скрытое освещение, казалось, наполняли комнату воздухом и делали потолок выше, чем он был в действительности. Единственной старомодной деталью, еще сохранившейся здесь, были раздвижные двери в столовую. От всех этих перемен комната показалась мне нежилой.
Миссис Вэзер подала бокал с виски, в котором было немножко содовой воды и много льда.
— За любезность! — подняла она свой бокал белой, все еще красивой рукой. Возможно, что я ошибался, определяя ее возраст, но, во всяком случае, она была не старше тридцати пяти лет.
— За женщин, которые привыкли не полагаться только на любезность, ответил я.
— А вы, видимо, довольно приятный мальчик, — заметила она, взглянув на меня и пригубляя бокал.
— Вас тоже никак нельзя назвать типичной мачехой. Или, может быть, в детстве я начитался сказок братьев Гримм?