– Голубушка! – промолвил я ласково: – Ты дверью ошиблась. Душевнобольных пользуют направо по коридору, за поворотом.
– Ничего ты не понял, – невозмутимо изрекла Диана. – Я, видишь ли, призвание свое отыскала – здесь, в этой мерзкой, тесной каютке; а сидела, между прочим, не скидывая одежды, которую с Эвелины содрали. Вон теми нежными лапками. Я десять раз умирала от испуга; не пришло в голову, а, Мэттью Хелм? И наслаждалась каждой минутой невыразимого страха, между прочим!
Диана успела подняться. И сунуть револьвер за пояс. И пройтись от стены к стене.
– Я мысленно уложила десятка два нападающих: всякий раз, когда шаги в коридоре звучали. Не подумал?
– Великолепное достижение, – хмыкнул я. – Особенно учитывая, что в револьвере всего пять зарядов.
– Пять?.. Я полагала, шесть...
– Всеобщее заблуждение, – уведомил я. – Запас патронов зависит исключительно от модели. Бывает пять, шесть, восемь выстрелов... Иногда – очень редко – семь. Не подозревала?
– О чем? – негромко спросила Диана.
– Прекрасно знаешь, о чем.
– О чем, бишь, мы беседовали?..
– Не о том, любезная. Но сразу отвечаю: кукиш. С маком. Опиумным.
– Да?
– Да. Не собираюсь отправляться с вами в постель, госпожа Лоуренс, хотя сие было бы отличной закуской к незабываемому вечеру.
Воспоследовала краткая тишина. Затем Диана заразительно расхохоталась.
– Помилуйте! – провозгласила она. – Да неужто к этому одному все и сводится? Пожалуй, да... Она лукаво ухмыльнулась".
– И вы, разумеется, абсолютно правы, не желая потворствовать прихотям женщины, которой самое место в обитой войлоком палате, за прочной решеткой. То есть... Если вы преступно воспользуетесь минутным помрачением душевнобольной особы – как после этого собственную совесть угомоните?
– Совесть ослабла и охрипла, – уведомил я. И снова припомнил те же слова, сказанные другой женщине, при других обстоятельствах, много лет назад... О, как молод я был тогда! Сравнительно молод. И как непринужденно отправил женщину к праотцам... Все течет, и все переменяется; но прежние фразы сплошь и рядом звучат свежо...
Что-то в тесной каютке переменилось. Точно в атмосфере, когда грозовой фронт уносится прочь. Диана смотрела в упор: бесстыжими, наглыми, зелеными, безудержно смеющимися глазами – изумрудными на почти меловом лице. Я машинально подметил: дьявольщина, ведь ни малейшего резона сражаться со своею собственной добродетелью – коль скоро таковая наличествовала, в чем весьма сомневаюсь, – нет! Девица, безусловно, страдала помешательством, но таким же помешательством томятся девяносто девять процентов западного населения, достигшего зрелости, а вместе с нею удостоившегося положенных по закону гражданских прав...
Предстояло плавание длиною в несколько суток. И, если девице казалось невтерпеж ускорить естественный ход событий – помилуйте. Я весьма снисходителен в подобных вещах и, сам не будучи ангелом, чужую натуру склонен разуметь и прощать.
Во всяком случае, роль целомудренной невесты разыгрывать не склонен...
Приличий ради, я заметил:
– М-м-м... Ты, голубушка, все-таки числишься под именем покойной Мадлен Барт. Устрашающе благовоспитанной особы, которая старательно позаботилась обеспечить себя и меня раздельными, отменно целомудренными обиталищами... Пять с плюсом за добродетель. Покойнице... Она, вероятнее всего, уцелела бы, согласившись на развратную двуспальную каюту. Просто не выскользнула бы из-под надежного присмотра. Это в порядке примечания. Походя...
– Голубушка! – промолвил я ласково: – Ты дверью ошиблась. Душевнобольных пользуют направо по коридору, за поворотом.
– Ничего ты не понял, – невозмутимо изрекла Диана. – Я, видишь ли, призвание свое отыскала – здесь, в этой мерзкой, тесной каютке; а сидела, между прочим, не скидывая одежды, которую с Эвелины содрали. Вон теми нежными лапками. Я десять раз умирала от испуга; не пришло в голову, а, Мэттью Хелм? И наслаждалась каждой минутой невыразимого страха, между прочим!
Диана успела подняться. И сунуть револьвер за пояс. И пройтись от стены к стене.
– Я мысленно уложила десятка два нападающих: всякий раз, когда шаги в коридоре звучали. Не подумал?
– Великолепное достижение, – хмыкнул я. – Особенно учитывая, что в револьвере всего пять зарядов.
– Пять?.. Я полагала, шесть...
– Всеобщее заблуждение, – уведомил я. – Запас патронов зависит исключительно от модели. Бывает пять, шесть, восемь выстрелов... Иногда – очень редко – семь. Не подозревала?
– О чем? – негромко спросила Диана.
– Прекрасно знаешь, о чем.
– О чем, бишь, мы беседовали?..
– Не о том, любезная. Но сразу отвечаю: кукиш. С маком. Опиумным.
– Да?
– Да. Не собираюсь отправляться с вами в постель, госпожа Лоуренс, хотя сие было бы отличной закуской к незабываемому вечеру.
Воспоследовала краткая тишина. Затем Диана заразительно расхохоталась.
– Помилуйте! – провозгласила она. – Да неужто к этому одному все и сводится? Пожалуй, да... Она лукаво ухмыльнулась".
– И вы, разумеется, абсолютно правы, не желая потворствовать прихотям женщины, которой самое место в обитой войлоком палате, за прочной решеткой. То есть... Если вы преступно воспользуетесь минутным помрачением душевнобольной особы – как после этого собственную совесть угомоните?
– Совесть ослабла и охрипла, – уведомил я. И снова припомнил те же слова, сказанные другой женщине, при других обстоятельствах, много лет назад... О, как молод я был тогда! Сравнительно молод. И как непринужденно отправил женщину к праотцам... Все течет, и все переменяется; но прежние фразы сплошь и рядом звучат свежо...
Что-то в тесной каютке переменилось. Точно в атмосфере, когда грозовой фронт уносится прочь. Диана смотрела в упор: бесстыжими, наглыми, зелеными, безудержно смеющимися глазами – изумрудными на почти меловом лице. Я машинально подметил: дьявольщина, ведь ни малейшего резона сражаться со своею собственной добродетелью – коль скоро таковая наличествовала, в чем весьма сомневаюсь, – нет! Девица, безусловно, страдала помешательством, но таким же помешательством томятся девяносто девять процентов западного населения, достигшего зрелости, а вместе с нею удостоившегося положенных по закону гражданских прав...
Предстояло плавание длиною в несколько суток. И, если девице казалось невтерпеж ускорить естественный ход событий – помилуйте. Я весьма снисходителен в подобных вещах и, сам не будучи ангелом, чужую натуру склонен разуметь и прощать.
Во всяком случае, роль целомудренной невесты разыгрывать не склонен...
Приличий ради, я заметил:
– М-м-м... Ты, голубушка, все-таки числишься под именем покойной Мадлен Барт. Устрашающе благовоспитанной особы, которая старательно позаботилась обеспечить себя и меня раздельными, отменно целомудренными обиталищами... Пять с плюсом за добродетель. Покойнице... Она, вероятнее всего, уцелела бы, согласившись на развратную двуспальную каюту. Просто не выскользнула бы из-под надежного присмотра. Это в порядке примечания. Походя...