В конце концов он поступил в педагогическое училище, которое находилось в городе Душань, где проучился пять лет. Он преуспевал там по тем предметам, которые привлекали его, и еле вытягивал на тройки по тем, которые не интересовали или не давались. Например, преподавателя рисования он просто доводил до отчаяния. Однажды ему было задано нарисовать пейзаж. Он провёл на листе черту, пририсовал к ней сверху полукруг и назвал это «Восход солнца». Но его невероятная начитанность и способность ясно артикулировать свои мысли перевесила все недостатки, и он закончил училище, получив диплом преподавателя.
Первая Мировая война совпала с годами его студенчества. Все политические события, связанные с ней, горячо обсуждались. Мао рассказывал потом Эдгару Сноу, что в ту пору они с друзьями говорили только о важном — о природе человека, о социальном устройстве общества, о месте Китая в мировой истории, о вселенной. Повседневная жизнь не была достойна обсуждения. Однажды приятель попробовал заговорить с ним о покупке куска мяса к обеду, да ещё позвал слугу и стал давать ему инструкции. Мао порвал с ним навсегда.
Другим увлечением молодых людей стали походы по стране. «Мы сделались страстными физкультурниками… Во время зимних каникул мы отправлялись в пешие походы по полям, взбирались на горы, шли вдоль городских стен и пересекали водные потоки и реки. Если шёл дождь, мы стаскивали рубахи и называли это дождевым душем. Если палило солнце, мы тоже раздевались и называли это солнечной ванной. Когда же дули весенние ветры, мы кричали, что это новый вид спорта — ветряной душ. В заморозки мы спали на голой земле и даже в ноябре купались в холодных реках. Всё это называлось закалкой тела».
Невольно вспоминается Рахметов из романа Чернышевского, закалявший себя спаньём на гвоздях. Другая перекличка с идеями русских революционных демократов — вера в то, что помогать ближнему человек стремится ради самого себя, то есть в «разумный эгоизм». Оправдания убийства ради благих целей сильно перекликаются с теориями Раскольникова. Вряд ли Достоевский был уже переведён тогда на китайский, но думается, что и Иван Карамазов мог бы привлечь внимание молодого Мао Цзедуна. Однако то, что русскому классику казалось моральным падением, в глазах китайского бунтаря выглядело нравственной высотой достойной поэзии:
Можно сказать, что первые шаги на международной политической арене Фидель Кастро сделал, когда ему исполнилось тринадцать лет. Учась в Колледже де Долорес в Сантьяго-де-Куба, он послал письмо президенту Соединённых Штатов Франклину Рузвельту на ломанном английском: «Мой добрый друг Рузвельт! Я люблю слушать радио и очень счастлив, потому что на нём сказали, что вы будете президентом новой эры. Я ещё мальчик, но много думаю и вот пишу президенту США. Если захотите, пошлите мне десятидолларовую купюру зелёных американских долларов, потому что я никогда не видел такой. И хорошо бы иметь её с вашей подписью».
Канцелярия Белого дома ответила кубинскому школьнику вежливым письмом, благодарила за слова поддержки. Это письмо было вывешено на стене в колледже. Правда, десятидолларовой купюры — с подписью или без — в конверте не оказалось. Не с этого ли эпизода начался пожизненный и страстный кастровский антиамериканизм?
В автобиографии Кастро сознаётся, что и в подготовительных колледжах, и в гаванском университете он был не самым старательным студентом, крайне редко появлялся на лекциях. Оказалось, что он, как и Гитлер, обладал фотографической памятью. «Он знал тексты наизусть, — вспоминает однокурсник. — Проделывал с нами такие номера: читает книгу по социологии, вырывает прочитанную страницу и выбрасывает. В конце от книги остаётся только указатель имён. Мы спрашиваем его: “Фидель, что написано на 53-й странице?” И он воспроизводит содержание близко к тексту». Это позволяло ему в конце семестра засесть за учебники и подготовиться к экзаменам. Пятьдесят лет спустя, давая интервью Игнасио Рамонету, он дважды точно называет шесть цифр номера автомобиля, который был у него в студенческие годы.
В рассказах о своей молодости Кастро многократно обращается к теме влияния на него классиков марксизма-ленинизма. Он перечисляет их труды, оставившие неизгладимый след в памяти: «Критика готской программы», «18-е брюмера Наполеона Бонапарта», «Коммунистический манифест» Карла Маркса, «Происхождение семьи, частной собственности и государства» и «Антидюринг» Энгельса, «Государство и революция», «Империализм как высшая стадия капитализма», «Что делать?» Ленина.
«До чтения этих книг я был как человек с завязанными глазами, не знающий, где север, где юг… Так как я рос в латифундии и видел такие же латифундии кругом, я знал, какую жизнь люди ведут там. На собственном опыте я узнавал, что такое империализм, доминирование, коррупция, репрессии. Во мне укоренилось чувство отвращения к несправедливости, неравенству, угнетению… Я был захвачен марксистской литературой, она принесла озарение».
Но современники запомнили юного Кастро совсем другим. Его кумирами были исключительно новейшие диктаторы. Гуляя по кампусу колледжа Белен, он не расставался с книгой Гитлера «Мейн Кампф», на стене его комнаты висела карта Европы, на которой он отмечал продвижение немецких армий. У него были записи с речами Муссолини, и он пытался иммитировать ораторские приёмы дуче. Моделью поведения стал для него создатель испанской фашистской партии — фаланги — Хосе Антонио Примо де Ривера. Коммунисты среди студентов держались в стороне от него, он был в их глазах слишком непредсказуем, неуправляем. Одному из них он в шутку сказал: «Да, я готов присоединиться к вам. Но при одном условии — что я стану Сталиным».
Что было настоящей страстью Кастро в студенческие годы — это спорт. Плавание, альпинизм, велосипед, бейсбол — он готов был участвовать во всём. В колледже Белен отец Лоренте организовал клуб «Эксплорадорес», члены которого должны были демонстрировать выносливость и смелость в противоборстве с природой. Фидель вскоре стал одним из лидеров этого клуба. В одной из экспедиций возникла необходимость пересечь бурную реку. Фидель взял в зубы верёвку, переплыл поток, закрепил верёвку на другом берегу. Отец Лоренте последовал за ним, держась за верёвку, но в какой-то момент сорвался и мог бы утонуть, если бы Фидель не бросился в волны и не спас его.
В те годы большую популярность среди молодых кубинцев завоевал баскетбол. Фидель кинулся овладевать новым для него видом спорта, тренировался днём и ночью. Идя ему навстречу, администрация колледжа установила ночное освещение на площадке. Вскоре юный энтузиаст сделался отличным баскетболистом. Правда, у него был один недостаток: порой он входил в такой раж, что забывал, на какой стороне играет его команда, и забрасывал мяч в своё кольцо.
Готовность к состязанию в любой форме и по любому поводу ввергала Фиделя в опасные ситуации. Однажды он заключил пари с приятелем на пять долларов: поеду на велосипеде, врежусь в стену и останусь цел. Испытание проходило в большом зале с колоннами. Видимо, Фидель разогнался на совесть, потому что после столкновения с одной из колонн был отправлен в больницу на несколько дней.
Были две вещи, которые он совершенно не переносил и не прощал: насмешки и поражения. Сокурсник назвал его «сумасшедшим», он накинулся на него с кулаками, но — редкий случай — проиграл схватку. Вне себя от ярости укусил противника за руку, потом навёл на него пистолет. Отцы-иезуиты едва успели развести врагов. Однако много лет спустя, в «освобождённой» Кубе этот сокурсник оказался в тюрьме.
Парадоксально, но человек, впоследствии гипнотизировавший своими речами миллионы слушателей, в юности не блистал красноречием. Он очень хотел поступить в студенческий ораторский кружок. Но для этого, в качестве вступительного теста, нужно было произнести десятиминутную речь без заметок. Фидель пытался несколько раз и проваливался. Он начинал нервничать, отвлекаться, терять нить изложения. Его, в конце концов, приняли, но с трудом. Интересно было бы проследить дальнейшие судьбы членов приёмной комиссии.
Зато у Фиделя был один накатанный приём привлечения сторонников. Он отводил в сторону нужного кандидата и говорил ему: «Педро, ты же знаешь, что в этом университете есть только два человека, способные видеть корень проблемы, — ты и я». Полчаса спустя, в противоположном конце коридора, он мог говорить кому-то другому: «Хозе, ты же знаешь, что в этом университете…» Пару дней спустя Педро и Хозе, встретясь, могли рассказывать друг другу об этой нехитрой стратегии, посмеиваться — но только за спиной Фиделя. Его необузданный нрав уже тогда был хорошо известен окружающим.
Отец Лоренте благоволил энергичному и предприимчивому студенту, он считал, что именно такие лидеры нужны будущей Кубе. «Он не был глубоким человеком, но брал интуицией, — вспоминал иезуит. — Настоящий радар! И ещё в нём была испанская жестокость… Кубинцы мягче… Кубинец скорее уступит, чем заставит страдать окружающих. Испанец, особенно с севера, из Галисии, жесток».
Независимая, освобождённая от Испанской империи Куба не стала страной, на примере которой можно было бы знакомиться с преимуществами демократического правления. Разгул насилия не утихал, смена власти сопровождалась кровопролитиями, диктатуру Джерарда Мачадо сменяла диктатура Фульгенсио Батисты. В латифундии отца Кастро мог наблюдать, как легко покупались и продавались голоса на местных выборах, какими бесправными оставались рядовые граждане. На таком фоне всякий легко мог вообразить себя принципиальным высокнравственным защитником права и справедливости.
Что и произошло с Фиделем Кастро к концу его окончания учёбы на юридическом факультете Гаванского университета (1950). Есть соблазн выстроить цепочку знаменитых адвокатов — Робеспьер, Ленин, Кастро — и покатить очередной обвинительный шар в сторону этого «крапивного семени». Но на это нам ответят напоминанием о том, что почти половина подписантов американской Декларации независимости тоже были адвокатами. Вот если бы существовал на свете некий невидимый международный «Университет бунта», тогда мы имели бы право объявить, что в 24 года Фидель Кастро закончил его, получив диплом с отличием.
Владеешь ты всерадостною тайной:
Бессильно зло; мы вечны; с нами Бог.
Именно так следует объяснять глубинный смысл всех религиозных войн, всех историй о добровольном мученичестве за свою веру, всех массовых самосжиганий, также как и свирепых преследований еретиков и иноверцев. Чужое бессмертие угрожает моему тем, что оно ставит моё бессмертие под сомнение, обесценивает его, лишает уникальности, открывет атакам рационализма и скепсиса.
В конце концов он поступил в педагогическое училище, которое находилось в городе Душань, где проучился пять лет. Он преуспевал там по тем предметам, которые привлекали его, и еле вытягивал на тройки по тем, которые не интересовали или не давались. Например, преподавателя рисования он просто доводил до отчаяния. Однажды ему было задано нарисовать пейзаж. Он провёл на листе черту, пририсовал к ней сверху полукруг и назвал это «Восход солнца». Но его невероятная начитанность и способность ясно артикулировать свои мысли перевесила все недостатки, и он закончил училище, получив диплом преподавателя.
Первая Мировая война совпала с годами его студенчества. Все политические события, связанные с ней, горячо обсуждались. Мао рассказывал потом Эдгару Сноу, что в ту пору они с друзьями говорили только о важном — о природе человека, о социальном устройстве общества, о месте Китая в мировой истории, о вселенной. Повседневная жизнь не была достойна обсуждения. Однажды приятель попробовал заговорить с ним о покупке куска мяса к обеду, да ещё позвал слугу и стал давать ему инструкции. Мао порвал с ним навсегда.
Другим увлечением молодых людей стали походы по стране. «Мы сделались страстными физкультурниками… Во время зимних каникул мы отправлялись в пешие походы по полям, взбирались на горы, шли вдоль городских стен и пересекали водные потоки и реки. Если шёл дождь, мы стаскивали рубахи и называли это дождевым душем. Если палило солнце, мы тоже раздевались и называли это солнечной ванной. Когда же дули весенние ветры, мы кричали, что это новый вид спорта — ветряной душ. В заморозки мы спали на голой земле и даже в ноябре купались в холодных реках. Всё это называлось закалкой тела».
Невольно вспоминается Рахметов из романа Чернышевского, закалявший себя спаньём на гвоздях. Другая перекличка с идеями русских революционных демократов — вера в то, что помогать ближнему человек стремится ради самого себя, то есть в «разумный эгоизм». Оправдания убийства ради благих целей сильно перекликаются с теориями Раскольникова. Вряд ли Достоевский был уже переведён тогда на китайский, но думается, что и Иван Карамазов мог бы привлечь внимание молодого Мао Цзедуна. Однако то, что русскому классику казалось моральным падением, в глазах китайского бунтаря выглядело нравственной высотой достойной поэзии:
Можно сказать, что первые шаги на международной политической арене Фидель Кастро сделал, когда ему исполнилось тринадцать лет. Учась в Колледже де Долорес в Сантьяго-де-Куба, он послал письмо президенту Соединённых Штатов Франклину Рузвельту на ломанном английском: «Мой добрый друг Рузвельт! Я люблю слушать радио и очень счастлив, потому что на нём сказали, что вы будете президентом новой эры. Я ещё мальчик, но много думаю и вот пишу президенту США. Если захотите, пошлите мне десятидолларовую купюру зелёных американских долларов, потому что я никогда не видел такой. И хорошо бы иметь её с вашей подписью».
Канцелярия Белого дома ответила кубинскому школьнику вежливым письмом, благодарила за слова поддержки. Это письмо было вывешено на стене в колледже. Правда, десятидолларовой купюры — с подписью или без — в конверте не оказалось. Не с этого ли эпизода начался пожизненный и страстный кастровский антиамериканизм?
В автобиографии Кастро сознаётся, что и в подготовительных колледжах, и в гаванском университете он был не самым старательным студентом, крайне редко появлялся на лекциях. Оказалось, что он, как и Гитлер, обладал фотографической памятью. «Он знал тексты наизусть, — вспоминает однокурсник. — Проделывал с нами такие номера: читает книгу по социологии, вырывает прочитанную страницу и выбрасывает. В конце от книги остаётся только указатель имён. Мы спрашиваем его: “Фидель, что написано на 53-й странице?” И он воспроизводит содержание близко к тексту». Это позволяло ему в конце семестра засесть за учебники и подготовиться к экзаменам. Пятьдесят лет спустя, давая интервью Игнасио Рамонету, он дважды точно называет шесть цифр номера автомобиля, который был у него в студенческие годы.
В рассказах о своей молодости Кастро многократно обращается к теме влияния на него классиков марксизма-ленинизма. Он перечисляет их труды, оставившие неизгладимый след в памяти: «Критика готской программы», «18-е брюмера Наполеона Бонапарта», «Коммунистический манифест» Карла Маркса, «Происхождение семьи, частной собственности и государства» и «Антидюринг» Энгельса, «Государство и революция», «Империализм как высшая стадия капитализма», «Что делать?» Ленина.
«До чтения этих книг я был как человек с завязанными глазами, не знающий, где север, где юг… Так как я рос в латифундии и видел такие же латифундии кругом, я знал, какую жизнь люди ведут там. На собственном опыте я узнавал, что такое империализм, доминирование, коррупция, репрессии. Во мне укоренилось чувство отвращения к несправедливости, неравенству, угнетению… Я был захвачен марксистской литературой, она принесла озарение».
Но современники запомнили юного Кастро совсем другим. Его кумирами были исключительно новейшие диктаторы. Гуляя по кампусу колледжа Белен, он не расставался с книгой Гитлера «Мейн Кампф», на стене его комнаты висела карта Европы, на которой он отмечал продвижение немецких армий. У него были записи с речами Муссолини, и он пытался иммитировать ораторские приёмы дуче. Моделью поведения стал для него создатель испанской фашистской партии — фаланги — Хосе Антонио Примо де Ривера. Коммунисты среди студентов держались в стороне от него, он был в их глазах слишком непредсказуем, неуправляем. Одному из них он в шутку сказал: «Да, я готов присоединиться к вам. Но при одном условии — что я стану Сталиным».
Что было настоящей страстью Кастро в студенческие годы — это спорт. Плавание, альпинизм, велосипед, бейсбол — он готов был участвовать во всём. В колледже Белен отец Лоренте организовал клуб «Эксплорадорес», члены которого должны были демонстрировать выносливость и смелость в противоборстве с природой. Фидель вскоре стал одним из лидеров этого клуба. В одной из экспедиций возникла необходимость пересечь бурную реку. Фидель взял в зубы верёвку, переплыл поток, закрепил верёвку на другом берегу. Отец Лоренте последовал за ним, держась за верёвку, но в какой-то момент сорвался и мог бы утонуть, если бы Фидель не бросился в волны и не спас его.
В те годы большую популярность среди молодых кубинцев завоевал баскетбол. Фидель кинулся овладевать новым для него видом спорта, тренировался днём и ночью. Идя ему навстречу, администрация колледжа установила ночное освещение на площадке. Вскоре юный энтузиаст сделался отличным баскетболистом. Правда, у него был один недостаток: порой он входил в такой раж, что забывал, на какой стороне играет его команда, и забрасывал мяч в своё кольцо.
Готовность к состязанию в любой форме и по любому поводу ввергала Фиделя в опасные ситуации. Однажды он заключил пари с приятелем на пять долларов: поеду на велосипеде, врежусь в стену и останусь цел. Испытание проходило в большом зале с колоннами. Видимо, Фидель разогнался на совесть, потому что после столкновения с одной из колонн был отправлен в больницу на несколько дней.
Были две вещи, которые он совершенно не переносил и не прощал: насмешки и поражения. Сокурсник назвал его «сумасшедшим», он накинулся на него с кулаками, но — редкий случай — проиграл схватку. Вне себя от ярости укусил противника за руку, потом навёл на него пистолет. Отцы-иезуиты едва успели развести врагов. Однако много лет спустя, в «освобождённой» Кубе этот сокурсник оказался в тюрьме.
Парадоксально, но человек, впоследствии гипнотизировавший своими речами миллионы слушателей, в юности не блистал красноречием. Он очень хотел поступить в студенческий ораторский кружок. Но для этого, в качестве вступительного теста, нужно было произнести десятиминутную речь без заметок. Фидель пытался несколько раз и проваливался. Он начинал нервничать, отвлекаться, терять нить изложения. Его, в конце концов, приняли, но с трудом. Интересно было бы проследить дальнейшие судьбы членов приёмной комиссии.
Зато у Фиделя был один накатанный приём привлечения сторонников. Он отводил в сторону нужного кандидата и говорил ему: «Педро, ты же знаешь, что в этом университете есть только два человека, способные видеть корень проблемы, — ты и я». Полчаса спустя, в противоположном конце коридора, он мог говорить кому-то другому: «Хозе, ты же знаешь, что в этом университете…» Пару дней спустя Педро и Хозе, встретясь, могли рассказывать друг другу об этой нехитрой стратегии, посмеиваться — но только за спиной Фиделя. Его необузданный нрав уже тогда был хорошо известен окружающим.
Отец Лоренте благоволил энергичному и предприимчивому студенту, он считал, что именно такие лидеры нужны будущей Кубе. «Он не был глубоким человеком, но брал интуицией, — вспоминал иезуит. — Настоящий радар! И ещё в нём была испанская жестокость… Кубинцы мягче… Кубинец скорее уступит, чем заставит страдать окружающих. Испанец, особенно с севера, из Галисии, жесток».
Независимая, освобождённая от Испанской империи Куба не стала страной, на примере которой можно было бы знакомиться с преимуществами демократического правления. Разгул насилия не утихал, смена власти сопровождалась кровопролитиями, диктатуру Джерарда Мачадо сменяла диктатура Фульгенсио Батисты. В латифундии отца Кастро мог наблюдать, как легко покупались и продавались голоса на местных выборах, какими бесправными оставались рядовые граждане. На таком фоне всякий легко мог вообразить себя принципиальным высокнравственным защитником права и справедливости.
Что и произошло с Фиделем Кастро к концу его окончания учёбы на юридическом факультете Гаванского университета (1950). Есть соблазн выстроить цепочку знаменитых адвокатов — Робеспьер, Ленин, Кастро — и покатить очередной обвинительный шар в сторону этого «крапивного семени». Но на это нам ответят напоминанием о том, что почти половина подписантов американской Декларации независимости тоже были адвокатами. Вот если бы существовал на свете некий невидимый международный «Университет бунта», тогда мы имели бы право объявить, что в 24 года Фидель Кастро закончил его, получив диплом с отличием.
Владеешь ты всерадостною тайной:
Бессильно зло; мы вечны; с нами Бог.
Именно так следует объяснять глубинный смысл всех религиозных войн, всех историй о добровольном мученичестве за свою веру, всех массовых самосжиганий, также как и свирепых преследований еретиков и иноверцев. Чужое бессмертие угрожает моему тем, что оно ставит моё бессмертие под сомнение, обесценивает его, лишает уникальности, открывет атакам рационализма и скепсиса.