И услышал, как Анна Петровна говорит сама себе:
«Герой! Днем с огнем лучше не сыщешь». И все. Хотя Лесь повернулся к ней и ждал.
Он попросил Льва-Льва рассказать про папу. Лев-Лев ответил вопросом: «А что тебе говорила мама? — И, выслушав, согласился: — Значит, все так и было. Ты ее не тревожь, не спрашивай. Это очень больно, то, что она пережила, ты понимаешь?»
Конечно, он понимал. Больше не спрашивал.
Но с того разговора стал считать себя старшим и самым сильным в их семье. Мама не догадывалась, что он старший, но он знал это твердо, и жалел, и оберегал ее.
Иногда он думает про зимнее, свинцовое море. Видит косматые волны, бьющие в наветренный борт, и спасенное судно «Дельфин», приминающее форштевнем разъяренные валы.
И две заклепки на носу носит гордо…
— Ну, сыт, молчальник? — спрашивает Анна Петровна.
— Му-гу, — с полным ртом кивает Лесь.
— Вытри кефирные усы, вон бумажная салфетка в бокале! Не «мугу», а «спасибо» люди говорят.
А он и сказал «спасибо», только другими словами.
Она уходит к тестораскаточной машине, к веселым резцам-бегункам, которые вырезают из теста и сами сшивают ушастые кошельки, начиненные мясом, — ко всей своей технике, которая нравится Лесю. Теплобережные мальчишки часто сплющивают носы о стекла — поглядеть, как оно все тут действует. Действует отлично! Чебуреки скворчат в жиру и пахнут призывно, будто сбор трубят. И разные люди тянутся к павильону.
— Поел — иди гуляй!
Теперь, рядом со Львом-Львом в киоске она видит макушку Леся. Читает. Лев-Лев ему всегда книги дает. Конечно, Алевтина всех книг не накупит… Ах, я чертова разиня, чебурек прижгла! За что на стенке почетная грамота вывешена?
Подцепив чебурек вилкой, она выходит на порог. Щен не смеет сорваться с места, он нервно зевает, его приветливый хвост выметает на каменной плите чистый треугольник.
Кошка на фургоне подобралась. Сузились поперечные зрачки. Не зрачки — амбразуры. Прицел!
— Лови, Щен хвостатый…
Мясо! Жаркий дух! Взрыв! Рыжая молния обжигает Щена когтями. Его зубы, лязгнув, хватают только воздух. Визг, рев оскорбленной души. Васса, урча, пожирает добычу.
— Лопоухий, всяк тебе в рот въедет и выедет. Зубы у тебя на что? Хватать! Кто зевает, тот воду хлебает…
И слышит Анна Петровна голос Льва-Льва, незнакомо неприветливый:
— Не нравится мне ваша философия, Анна Петровна, нет!
Огорчена. Разве она не верно сказала? Взять хоть самого Льва-Льва… Надо же, какая фамилия неподходящая. Какой он лев? Ягненок! Сколько домов в нашем курортном городе выстроили. Он, ветеран войны, все в комнатушке ютится. На столе — книги, на койке — книги, не повернись. А другой бы, с клыками, давно бы квартиру схлопотал. Философия не нравится моя… И малый тоже глядит как волчонок. Я ж своими руками его Щена кормлю, и чаек, и эту чертову кошку…»
И услышал, как Анна Петровна говорит сама себе:
«Герой! Днем с огнем лучше не сыщешь». И все. Хотя Лесь повернулся к ней и ждал.
Он попросил Льва-Льва рассказать про папу. Лев-Лев ответил вопросом: «А что тебе говорила мама? — И, выслушав, согласился: — Значит, все так и было. Ты ее не тревожь, не спрашивай. Это очень больно, то, что она пережила, ты понимаешь?»
Конечно, он понимал. Больше не спрашивал.
Но с того разговора стал считать себя старшим и самым сильным в их семье. Мама не догадывалась, что он старший, но он знал это твердо, и жалел, и оберегал ее.
Иногда он думает про зимнее, свинцовое море. Видит косматые волны, бьющие в наветренный борт, и спасенное судно «Дельфин», приминающее форштевнем разъяренные валы.
И две заклепки на носу носит гордо…
— Ну, сыт, молчальник? — спрашивает Анна Петровна.
— Му-гу, — с полным ртом кивает Лесь.
— Вытри кефирные усы, вон бумажная салфетка в бокале! Не «мугу», а «спасибо» люди говорят.
А он и сказал «спасибо», только другими словами.
Она уходит к тестораскаточной машине, к веселым резцам-бегункам, которые вырезают из теста и сами сшивают ушастые кошельки, начиненные мясом, — ко всей своей технике, которая нравится Лесю. Теплобережные мальчишки часто сплющивают носы о стекла — поглядеть, как оно все тут действует. Действует отлично! Чебуреки скворчат в жиру и пахнут призывно, будто сбор трубят. И разные люди тянутся к павильону.
— Поел — иди гуляй!
Теперь, рядом со Львом-Львом в киоске она видит макушку Леся. Читает. Лев-Лев ему всегда книги дает. Конечно, Алевтина всех книг не накупит… Ах, я чертова разиня, чебурек прижгла! За что на стенке почетная грамота вывешена?
Подцепив чебурек вилкой, она выходит на порог. Щен не смеет сорваться с места, он нервно зевает, его приветливый хвост выметает на каменной плите чистый треугольник.
Кошка на фургоне подобралась. Сузились поперечные зрачки. Не зрачки — амбразуры. Прицел!
— Лови, Щен хвостатый…
Мясо! Жаркий дух! Взрыв! Рыжая молния обжигает Щена когтями. Его зубы, лязгнув, хватают только воздух. Визг, рев оскорбленной души. Васса, урча, пожирает добычу.
— Лопоухий, всяк тебе в рот въедет и выедет. Зубы у тебя на что? Хватать! Кто зевает, тот воду хлебает…
И слышит Анна Петровна голос Льва-Льва, незнакомо неприветливый:
— Не нравится мне ваша философия, Анна Петровна, нет!
Огорчена. Разве она не верно сказала? Взять хоть самого Льва-Льва… Надо же, какая фамилия неподходящая. Какой он лев? Ягненок! Сколько домов в нашем курортном городе выстроили. Он, ветеран войны, все в комнатушке ютится. На столе — книги, на койке — книги, не повернись. А другой бы, с клыками, давно бы квартиру схлопотал. Философия не нравится моя… И малый тоже глядит как волчонок. Я ж своими руками его Щена кормлю, и чаек, и эту чертову кошку…»