— Ну а ты-то, ты, в собственной семье, ты — ноль без палочки. С тобой не считаются. Даже не смотрят на тебя. Что же ты такое выкинул?
Он быстро вскинул вверх руки, сжал кулаки и угрожающе двинулся ко мне. Я выпрямился и вовсе не выглядел (как я надеялся) человеком, которого достаточно толкнуть, чтобы он упал, каким я на самом деле был, и, несмотря на опасность нападения, что было очень вероятным, если учесть разгоряченность противника, бросил ему в лицо дерзкую колкость:
— Наверное, вбухали целое состояние, чтобы ты гулял на свободе, а не сидел за решеткой.
Он завопил:
— Заткнитесь! Заткнитесь! Я пожалуюсь тете Марджори.
Его кулак чуть было не угодил мне в подбородок.
— Пожалуйста, пожалуйста, — подначивал я.
Хоть я и пытался взять себя в руки, вернуть самообладание, но даже для моих собственных ушей то, что я сказал, прозвучало грубо и обидно.
— Какой же ты дурак, Форсайт, да еще наверняка мошенник. Марджори и без того уже презирает тебя, а ты еще хочешь, чтобы она вытирала твои сопли. А видел бы ты, какая у тебя от ненависти сделалась рожа, милю дул бы отсюда и спрятался, чтобы никто не видел.
Моя по-детски незатейливая насмешка совсем доконала его. По-видимому, он был очень высокого мнения о своей внешности. С лица у него сползла презрительная злобная гримаса, губы разжались, обнажив зубы, нездоровая желтоватая кожа порозовела.
— Ах ты, дерьмо! — От пережитых только что унижений его била дрожь. Кулаки разжались и безвольно упали. За какие-то несколько секунд он превратился в жалкую фигуру, одни слова и поза, никакой воли.
Мне вдруг стало стыдно. «Молодец, — подумал я, — ударил из пушки по самому ничтожному из Стрэттонов. Где были твои храбрые слова вчера, когда ты стоял перед Китом?»
— Меня лучше иметь в союзниках, чем в числе врагов, — сказал я, остывая. — Может, поговорим?
Совсем потерянный, он теперь еще и смутился, сделался мягче, пожалуй, был вполне в состоянии, чтобы ответить на несколько вопросов.
Я начал:
— Это Кит сказал тебе, что я приехал сюда, чтобы выжать из вас деньги?
— А кто же еще, — безвольно кивнул он. — А с какой еще другой стати вам сюда было приезжать?
Я не сказал: «Потому что твой дед дал денег на мое образование». Я не сказал: «Может быть, чтобы отомстить за свою мать». Меня занимало другое:
— Он сказал это до или после того, как взорвались трибуны?
— Что?
Я не стал повторять вопрос. Помолчав с угрюмым видом, он наконец промямлил:
— Я думаю, после.
— Ну а ты-то, ты, в собственной семье, ты — ноль без палочки. С тобой не считаются. Даже не смотрят на тебя. Что же ты такое выкинул?
Он быстро вскинул вверх руки, сжал кулаки и угрожающе двинулся ко мне. Я выпрямился и вовсе не выглядел (как я надеялся) человеком, которого достаточно толкнуть, чтобы он упал, каким я на самом деле был, и, несмотря на опасность нападения, что было очень вероятным, если учесть разгоряченность противника, бросил ему в лицо дерзкую колкость:
— Наверное, вбухали целое состояние, чтобы ты гулял на свободе, а не сидел за решеткой.
Он завопил:
— Заткнитесь! Заткнитесь! Я пожалуюсь тете Марджори.
Его кулак чуть было не угодил мне в подбородок.
— Пожалуйста, пожалуйста, — подначивал я.
Хоть я и пытался взять себя в руки, вернуть самообладание, но даже для моих собственных ушей то, что я сказал, прозвучало грубо и обидно.
— Какой же ты дурак, Форсайт, да еще наверняка мошенник. Марджори и без того уже презирает тебя, а ты еще хочешь, чтобы она вытирала твои сопли. А видел бы ты, какая у тебя от ненависти сделалась рожа, милю дул бы отсюда и спрятался, чтобы никто не видел.
Моя по-детски незатейливая насмешка совсем доконала его. По-видимому, он был очень высокого мнения о своей внешности. С лица у него сползла презрительная злобная гримаса, губы разжались, обнажив зубы, нездоровая желтоватая кожа порозовела.
— Ах ты, дерьмо! — От пережитых только что унижений его била дрожь. Кулаки разжались и безвольно упали. За какие-то несколько секунд он превратился в жалкую фигуру, одни слова и поза, никакой воли.
Мне вдруг стало стыдно. «Молодец, — подумал я, — ударил из пушки по самому ничтожному из Стрэттонов. Где были твои храбрые слова вчера, когда ты стоял перед Китом?»
— Меня лучше иметь в союзниках, чем в числе врагов, — сказал я, остывая. — Может, поговорим?
Совсем потерянный, он теперь еще и смутился, сделался мягче, пожалуй, был вполне в состоянии, чтобы ответить на несколько вопросов.
Я начал:
— Это Кит сказал тебе, что я приехал сюда, чтобы выжать из вас деньги?
— А кто же еще, — безвольно кивнул он. — А с какой еще другой стати вам сюда было приезжать?
Я не сказал: «Потому что твой дед дал денег на мое образование». Я не сказал: «Может быть, чтобы отомстить за свою мать». Меня занимало другое:
— Он сказал это до или после того, как взорвались трибуны?
— Что?
Я не стал повторять вопрос. Помолчав с угрюмым видом, он наконец промямлил:
— Я думаю, после.