— Надеюсь, записал, ты записывал почти все.
Он улыбнулся.
— Пустое занятие, я думал, что жизнь будет идти и идти, и я все позабуду, если не буду все записывать.
— Возможно, ты не ошибался.
Он покачал головой.
— Запоминается все равно только прекрасное или, наоборот, отвратительное. Остальное не имеет значения.
— Мои дневники — финансовые отчеты, — сказал я. — Я смотрю в старые записи и вспоминаю, что я делал и когда.
— Все продолжаешь лечить развалины?
— Ага.
— Я бы не смог.
— А я не смог бы работать в конторе. Я пробовал.
Мы сокрушенно улыбнулись друг другу, такие разные старые друзья, ни в чем не схожие, если не считать знаний.
— Я захватил с собой конверт, — сказал я. — Пока я читаю дневники, посмотри, как, по мысли Ярроу, следует строить трибуны для ипподрома. Скажешь, что ты думаешь.
— Ладно.
Идея моя была разумной, но осуществить ее было очень трудно. Я с ужасом посмотрел на Картерета, когда он притащил дневники и вывалил передо мной. Там было штук двадцать больших, сшитых металлической спиралью тетрадей, восемь дюймов на десять с половиной, буквально тысячи страниц, заполненных его аккуратным, но неразборчивым почерком. Для того чтобы прочитать их, понадобятся дни, а не жалкие полчаса.
— Я не представлял себе, — промямлил я. — Я не помнил…
— Я же сказал тебе, что ты не знаешь, чего просишь.
— А ты не мог бы… Я хочу сказать, ты бы не дал их мне?
— Ты хочешь сказать, с собой?
— Я верну.
— Клянешься? — с недоверием проговорил он.
— Дипломом.
— Надеюсь, записал, ты записывал почти все.
Он улыбнулся.
— Пустое занятие, я думал, что жизнь будет идти и идти, и я все позабуду, если не буду все записывать.
— Возможно, ты не ошибался.
Он покачал головой.
— Запоминается все равно только прекрасное или, наоборот, отвратительное. Остальное не имеет значения.
— Мои дневники — финансовые отчеты, — сказал я. — Я смотрю в старые записи и вспоминаю, что я делал и когда.
— Все продолжаешь лечить развалины?
— Ага.
— Я бы не смог.
— А я не смог бы работать в конторе. Я пробовал.
Мы сокрушенно улыбнулись друг другу, такие разные старые друзья, ни в чем не схожие, если не считать знаний.
— Я захватил с собой конверт, — сказал я. — Пока я читаю дневники, посмотри, как, по мысли Ярроу, следует строить трибуны для ипподрома. Скажешь, что ты думаешь.
— Ладно.
Идея моя была разумной, но осуществить ее было очень трудно. Я с ужасом посмотрел на Картерета, когда он притащил дневники и вывалил передо мной. Там было штук двадцать больших, сшитых металлической спиралью тетрадей, восемь дюймов на десять с половиной, буквально тысячи страниц, заполненных его аккуратным, но неразборчивым почерком. Для того чтобы прочитать их, понадобятся дни, а не жалкие полчаса.
— Я не представлял себе, — промямлил я. — Я не помнил…
— Я же сказал тебе, что ты не знаешь, чего просишь.
— А ты не мог бы… Я хочу сказать, ты бы не дал их мне?
— Ты хочешь сказать, с собой?
— Я верну.
— Клянешься? — с недоверием проговорил он.
— Дипломом.