— Ваша мать заходила в суиндонский салон делать прическу, — продолжала она. — Я бы, конечно, предупредила ее, чтобы она не вздумала выходить за эту грязную свинью, Кита, но она уже была за ним замужем. Бывало, она приходила в салон с синяками и ссадинами на лице и просила лично меня уложить волосы так, чтобы прикрыть их. Я отводила ее в специальный кабинет, и она иногда просто прижималась ко мне и давала волю слезам. Мы были примерно одного возраста и симпатизировали друг другу.
— Я рад, что у нее хоть кто-то был, — сказал я.
— Чудно получается, правда? Никогда не думала, что буду сидеть здесь и разговаривать с вами.
— Вы знаете обо мне?
— Мне рассказал лорд Стрэттон во время маникюра.
— Сколько же времени вы… ухаживали за его руками?
— Пока он не умер, — сказала она очень просто. — Но, знаете, все меняется. Я встретила моего мужа, родила Пенелопу, и Уильям, я хочу сказать, лорд Стрэттон, конечно, становился все старее и не мог… ну… но по-прежнему любил, чтобы у него были ухоженные ногти, и мы беседовали. Как очень старые, добрые друзья, понимаете?
Я понимал.
— Он дал мне акции одновременно с тем, как дал их вашей матери. Они хранились у его поверенных, которым было поручено следить за ними. Он говорил, что когда-нибудь они будут иметь ценность. В этом не было ничего особенного. Так, обыкновенный подарок. Лучше, чем деньги. Я никогда не хотела, чтобы он давал мне деньги. Он это знал.
— Ему повезло, — произнес я.
— Ах, дорогой вы мой. Вы такой же милый, как Мадлен.
Я потер ладонью висок, думая, что бы такое ответить ей.
— Пенелопа знает, — спросил я, — о вас и лорде Стрэттоне?
— Пен — ребенок, — ответила она. — Ей восемнадцать лет. Конечно, она ничего не знает. Как и ее отец. Я никогда никому об этом не рассказывала. И Уильям тоже… Лорд Стрэттон. Он не хотел причинять боль своей жене, и я тоже не хотела, чтобы он сделал это.
— Но Марджори догадывается.
Она кивнула.
— Она знала все эти годы. Приезжала посмотреть на меня в оксфордский салон. Специально договорилась о приезде. Думаю, ей просто хотелось увидеть, какая я. Мы с ней немного поговорили, так, ни о чем особенном. После этого она ничего никому не рассказывала. Она любила Уильяма так же, как любила его я. Она ни за что на свете не выдала бы его. Так ведь она и не выдала. До сих пор не выдала, так ведь?
— Да, так.
Помолчав, Филиппа уже другим голосом, стряхнув ностальгию, заговорила о деле:
— Так что мы теперь будем делать с ипподромом Уильяма?
— Если ипподром продадут под застройку, — сказал я, — вы получите кругленькую сумму.
— Сколько?
— Ваша мать заходила в суиндонский салон делать прическу, — продолжала она. — Я бы, конечно, предупредила ее, чтобы она не вздумала выходить за эту грязную свинью, Кита, но она уже была за ним замужем. Бывало, она приходила в салон с синяками и ссадинами на лице и просила лично меня уложить волосы так, чтобы прикрыть их. Я отводила ее в специальный кабинет, и она иногда просто прижималась ко мне и давала волю слезам. Мы были примерно одного возраста и симпатизировали друг другу.
— Я рад, что у нее хоть кто-то был, — сказал я.
— Чудно получается, правда? Никогда не думала, что буду сидеть здесь и разговаривать с вами.
— Вы знаете обо мне?
— Мне рассказал лорд Стрэттон во время маникюра.
— Сколько же времени вы… ухаживали за его руками?
— Пока он не умер, — сказала она очень просто. — Но, знаете, все меняется. Я встретила моего мужа, родила Пенелопу, и Уильям, я хочу сказать, лорд Стрэттон, конечно, становился все старее и не мог… ну… но по-прежнему любил, чтобы у него были ухоженные ногти, и мы беседовали. Как очень старые, добрые друзья, понимаете?
Я понимал.
— Он дал мне акции одновременно с тем, как дал их вашей матери. Они хранились у его поверенных, которым было поручено следить за ними. Он говорил, что когда-нибудь они будут иметь ценность. В этом не было ничего особенного. Так, обыкновенный подарок. Лучше, чем деньги. Я никогда не хотела, чтобы он давал мне деньги. Он это знал.
— Ему повезло, — произнес я.
— Ах, дорогой вы мой. Вы такой же милый, как Мадлен.
Я потер ладонью висок, думая, что бы такое ответить ей.
— Пенелопа знает, — спросил я, — о вас и лорде Стрэттоне?
— Пен — ребенок, — ответила она. — Ей восемнадцать лет. Конечно, она ничего не знает. Как и ее отец. Я никогда никому об этом не рассказывала. И Уильям тоже… Лорд Стрэттон. Он не хотел причинять боль своей жене, и я тоже не хотела, чтобы он сделал это.
— Но Марджори догадывается.
Она кивнула.
— Она знала все эти годы. Приезжала посмотреть на меня в оксфордский салон. Специально договорилась о приезде. Думаю, ей просто хотелось увидеть, какая я. Мы с ней немного поговорили, так, ни о чем особенном. После этого она ничего никому не рассказывала. Она любила Уильяма так же, как любила его я. Она ни за что на свете не выдала бы его. Так ведь она и не выдала. До сих пор не выдала, так ведь?
— Да, так.
Помолчав, Филиппа уже другим голосом, стряхнув ностальгию, заговорила о деле:
— Так что мы теперь будем делать с ипподромом Уильяма?
— Если ипподром продадут под застройку, — сказал я, — вы получите кругленькую сумму.
— Сколько?