— Тебе никогда не поставить ни одной, — вздохнула она, — после того, как ее услышали Аристофан и те другие идиоты. А люди будут показывать на меня на улицах и говорить...
— Да заткнись уже наконец, — голова моя была готова лопнуть. Я прямо чувствовал, как она раскалывается, будто полено, полное клиньев.
— И не смей так со мной говорить, — тявкнула она, — не то будешь спать на полу.
— Именно там и собираюсь спать, — ответил я.
— Прекрасно. — Она издала хлюпающий звук, который, вероятно, должен был означать рыдание, но я внезапно обнаружил, что мне все равно. Я перегнулся через нее, погасил лампу и со всей силы воткнул голову в подушку.
— И что ты сейчас делаешь? — спросила она.
— Засыпаю, — ответил я через подушку. — А ты можешь заняться, чем хочешь.
В ответ она произнесла длинную речь, которая оказалась странным образом успокаивающей, поскольку я провалился в некое подобие дремоты. Когда я очнулся от нее, головная боль совершенно прошла, а Федра крепко спала, прижавшись носом к моей шее. Очень осторожно, чтобы не разбудить, я повернулся и посмотрел на нее.
Один из соседей моего отца рассказывал, бывало, историю сотворения женщины — как Боги слепили ее тело из глины, сделав его прекраснее всего на свете, и оставили сохнуть на солнышке, и пока их не было рядом, явился Плохой Бог и ввел в это тело женскую душу, чтобы смертные мужчины не знали ни спокойствия, ни счастья. Никогда не забуду, какой прекрасной была тогда Федра. Прядь волос упала ей на глаза, и я отвел ее на лоб; затем я попытался поцеловать ее, но ее губы были наполовину закрыты подушкой, так что мне удалось прикоснуться только к уголку ее рта. Я подсунул палец под подбородок, чтобы приподнять его, но она проснулась, произнесла «Отстань» и повернулась на другой бок.
— Нет, — сказал я. — Повернись ко мне.
— Катись в преисподнюю, — зевнула она. — А еще ты храпишь. Надеюсь, самосцы с тобой разберутся.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Это значит, что если выбирать между тобой и полным отсутствием мужа...
— Послушай...
Она рывком передвинулась на самый край кровати.
— Если выбирать... — повторила она и внезапно замолчала. Моя душа прошептала мне что-то, и все вдруг встало на место, как колесо на ось, осталось только шплинт забить.
— Так вот что с тобой не так, — сказал я.
— Посмотрите, кто говорит.
Я сел и потер глаза.
— Нет, серьезно, — сказал я.
— Ну что такое опять?
— Сколько бы я не говорил о тебе с людьми, — сказал я, — у меня всякий раз возникало впечатление, что есть что-то такое, что мне следует знать и чего мне узнать никак не удается.
— Тебе никогда не поставить ни одной, — вздохнула она, — после того, как ее услышали Аристофан и те другие идиоты. А люди будут показывать на меня на улицах и говорить...
— Да заткнись уже наконец, — голова моя была готова лопнуть. Я прямо чувствовал, как она раскалывается, будто полено, полное клиньев.
— И не смей так со мной говорить, — тявкнула она, — не то будешь спать на полу.
— Именно там и собираюсь спать, — ответил я.
— Прекрасно. — Она издала хлюпающий звук, который, вероятно, должен был означать рыдание, но я внезапно обнаружил, что мне все равно. Я перегнулся через нее, погасил лампу и со всей силы воткнул голову в подушку.
— И что ты сейчас делаешь? — спросила она.
— Засыпаю, — ответил я через подушку. — А ты можешь заняться, чем хочешь.
В ответ она произнесла длинную речь, которая оказалась странным образом успокаивающей, поскольку я провалился в некое подобие дремоты. Когда я очнулся от нее, головная боль совершенно прошла, а Федра крепко спала, прижавшись носом к моей шее. Очень осторожно, чтобы не разбудить, я повернулся и посмотрел на нее.
Один из соседей моего отца рассказывал, бывало, историю сотворения женщины — как Боги слепили ее тело из глины, сделав его прекраснее всего на свете, и оставили сохнуть на солнышке, и пока их не было рядом, явился Плохой Бог и ввел в это тело женскую душу, чтобы смертные мужчины не знали ни спокойствия, ни счастья. Никогда не забуду, какой прекрасной была тогда Федра. Прядь волос упала ей на глаза, и я отвел ее на лоб; затем я попытался поцеловать ее, но ее губы были наполовину закрыты подушкой, так что мне удалось прикоснуться только к уголку ее рта. Я подсунул палец под подбородок, чтобы приподнять его, но она проснулась, произнесла «Отстань» и повернулась на другой бок.
— Нет, — сказал я. — Повернись ко мне.
— Катись в преисподнюю, — зевнула она. — А еще ты храпишь. Надеюсь, самосцы с тобой разберутся.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Это значит, что если выбирать между тобой и полным отсутствием мужа...
— Послушай...
Она рывком передвинулась на самый край кровати.
— Если выбирать... — повторила она и внезапно замолчала. Моя душа прошептала мне что-то, и все вдруг встало на место, как колесо на ось, осталось только шплинт забить.
— Так вот что с тобой не так, — сказал я.
— Посмотрите, кто говорит.
Я сел и потер глаза.
— Нет, серьезно, — сказал я.
— Ну что такое опять?
— Сколько бы я не говорил о тебе с людьми, — сказал я, — у меня всякий раз возникало впечатление, что есть что-то такое, что мне следует знать и чего мне узнать никак не удается.