— Уж это-то я заметил, — сказал я, а моя душа, что во мне, пела. — Иди во внутреннюю комнату и сиди там. И не вздумай высовываться, — добавил я сурово, — что бы ты не услышала.
Разумеется, я не собирался убивать Аристофана; для начала, он был крупнее и сильнее меня, и попытайся я его атаковать, то скорее всего не писал бы сейчас эти строки. Но я слишком наслаждался собой, чтобы не разыграть эту сцену до конца, и может быть, играл чересчур убедительно. В общем, не успел я договорить, Федра схватила блюдо грибов с чесноком и сыром и швырнула его в меня. Я присел, а Аристофан метнулся мимо меня к двери. Я медленно выпрямился и потрогал лезвие меча.
— Значит, остаешься ты, Федра, — начал было я, но тут меня накрыл приступ смеха и меч со звоном упал на пол. — Посмотри, до чего ты меня довела, — процитировал я.
— О, очень смешно, — сказала Федра и ушла во внутреннюю комнату, захлопнув за собой дверь. Я поднял меч и аккуратно повесил его на место; затем я последовал за ней.
— Твоя статуя Клитемнестры вся в чесноке и грибах, — сказал я. — Помоги-ка мне с сандалиями, будь хорошей девочкой.
Она прожгла меня взглядом, затем развязала ремешки сандалий и швырнула их в угол.
— Ты воняешь, как винный пресс, — сказала она. — Ты что, дрался?
— Меня ограбили, — ответил я. — Но мне дадут хор.
— У тебя кровь на лбу, — сказала она. — Принесу воды.
— Не трудись, — сказал я. — Ты что, на самом деле заплатила двадцать драхм за гобелен?
Она зарделась.
— Он того стоил, — пробормотала она. — Настоящий сидонский. Таких на все Афины два или три.
— Чушь, — ответил я. — Их изготавливают в Коринфе тысячами, а эгинцы возят их на своих кораблях в качестве балласта. Двадцать драхм!
Тут Федра попыталась поцеловать меня, но я отпихнул ее.
— Нет, пока я не напишу завещание, — сказал я. Ее сердитая гримаса слегка изменилась.
— Не думала, что ты придешь домой, — сказала она. — А то бы ждала тебя. С топором, как Клитемнестра.
— Ты рада, что мне дали хор? — спросил я, стаскивая грязную тунику через голову.
— Рада, если ты доволен, — сказала она, наливая воды и протягивая чашу мне. — И если из-за него ты будешь торчать подальше от дома. Полагаю, ты собираешься помыться, прежде чем ляжешь в постель. Я, может, и шлюха, но чистоплотная шлюха.
— Ты самая чистая шлюха во всех Афинах, — сказал я и зевнул. — Но я слишком устал, чтобы мыться. А кроме того, мытье лишает кожу естественных жиров, от которых она только здоровее.
— Ты хуже свиньи, — сказала она. — Ты хоть иногда моешься в своей деревне?
— Нет, никогда.
Она перекинула волосы через плечо — как будто молодое вино плеснули в кубок слоновой кости.
— Уж это-то я заметил, — сказал я, а моя душа, что во мне, пела. — Иди во внутреннюю комнату и сиди там. И не вздумай высовываться, — добавил я сурово, — что бы ты не услышала.
Разумеется, я не собирался убивать Аристофана; для начала, он был крупнее и сильнее меня, и попытайся я его атаковать, то скорее всего не писал бы сейчас эти строки. Но я слишком наслаждался собой, чтобы не разыграть эту сцену до конца, и может быть, играл чересчур убедительно. В общем, не успел я договорить, Федра схватила блюдо грибов с чесноком и сыром и швырнула его в меня. Я присел, а Аристофан метнулся мимо меня к двери. Я медленно выпрямился и потрогал лезвие меча.
— Значит, остаешься ты, Федра, — начал было я, но тут меня накрыл приступ смеха и меч со звоном упал на пол. — Посмотри, до чего ты меня довела, — процитировал я.
— О, очень смешно, — сказала Федра и ушла во внутреннюю комнату, захлопнув за собой дверь. Я поднял меч и аккуратно повесил его на место; затем я последовал за ней.
— Твоя статуя Клитемнестры вся в чесноке и грибах, — сказал я. — Помоги-ка мне с сандалиями, будь хорошей девочкой.
Она прожгла меня взглядом, затем развязала ремешки сандалий и швырнула их в угол.
— Ты воняешь, как винный пресс, — сказала она. — Ты что, дрался?
— Меня ограбили, — ответил я. — Но мне дадут хор.
— У тебя кровь на лбу, — сказала она. — Принесу воды.
— Не трудись, — сказал я. — Ты что, на самом деле заплатила двадцать драхм за гобелен?
Она зарделась.
— Он того стоил, — пробормотала она. — Настоящий сидонский. Таких на все Афины два или три.
— Чушь, — ответил я. — Их изготавливают в Коринфе тысячами, а эгинцы возят их на своих кораблях в качестве балласта. Двадцать драхм!
Тут Федра попыталась поцеловать меня, но я отпихнул ее.
— Нет, пока я не напишу завещание, — сказал я. Ее сердитая гримаса слегка изменилась.
— Не думала, что ты придешь домой, — сказала она. — А то бы ждала тебя. С топором, как Клитемнестра.
— Ты рада, что мне дали хор? — спросил я, стаскивая грязную тунику через голову.
— Рада, если ты доволен, — сказала она, наливая воды и протягивая чашу мне. — И если из-за него ты будешь торчать подальше от дома. Полагаю, ты собираешься помыться, прежде чем ляжешь в постель. Я, может, и шлюха, но чистоплотная шлюха.
— Ты самая чистая шлюха во всех Афинах, — сказал я и зевнул. — Но я слишком устал, чтобы мыться. А кроме того, мытье лишает кожу естественных жиров, от которых она только здоровее.
— Ты хуже свиньи, — сказала она. — Ты хоть иногда моешься в своей деревне?
— Нет, никогда.
Она перекинула волосы через плечо — как будто молодое вино плеснули в кубок слоновой кости.