За домом, у сарая, мы нашли Фрасидема. Он пытался защищаться ножом для подрезки лозы. Его грудь была пробита в четырех местах и он был мертв. Мы не нашли и следа его жены и детей — может быть, они были в доме, а может, их вообще тут не было, хотя мы так и не смогли заставить себя в это поверить. Разглядывая мертвое тело земледельца, я увидел что-то блестящее под маленьким фиговым деревом и подошел поближе. Это был маленький кувшин, полный серебряных монет — кто-то разбил его. Мне стало интересно, почему спартанцы не взяли серебро; затем я вспомнил, что серебро у них не в ходу, а в качестве денег они используют железные бруски вроде вертелов, и потому никакого проку им с него не было. Возможно, один из спартанцев нашел кувшин, и их командир приказал его выбросить, как ту курицу. Спартанцы чрезвычайно высоко ставят честь и не занимаются грабежами.
— Ладно, — сказал Калликрат. — Тут уже ничего не поделаешь. Нам лучше вернуться в деревню и дать знать, что происходит.
Мне не терпелось покинуть это место, и мы быстро пошагали прочь. Ясное дело, мы не могли вернуться по дороге, поэтому двинулись через холмы, откуда были видны окрестности, а сами мы при определенной удаче остались бы невидимы. Примерно через полчаса мы оказались на вершине, следуя козьей тропинке, о которой вспомнил Калликрат и которая, по его словам, должна была закончиться в нескольких сотнях шагов от деревни. Таким образом, мы имели шансы с запасом обогнать спартанцев и успеть поднять тревогу — если ее уже не подняли. По дороге мы увидели еще один столб дыма, поднимавшийся из небольшой долины, но на сей раз не стали туда сворачивать.
— Калликрат, — сказал я, когда мы торопливо шагали по тропинке. — Спартанцы всегда творят такие вещи? Я никогда о таком не слышал.
— Только с год как, — сказал Калликарт. — С тех пор, как мы начали творить то же самое в Мессении.
Я пришел в ужас.
— Ты хочешь сказать — мы начали первые? — спросил я. — Что это мы плохие?
— Что ты имеешь в виду — плохие? — сказал Калликрат. — Это война, на ней такое случается. И случается только тогда, когда находятся вот такие дураки, которые медлят при приближении неприятеля.
Я не поверил своим ушам.
— То есть ты говоришь, что они сами виноваты, что их убили? — спросил я.
Калликарт остановился и посмотрел на меня.
— Ты что, ничего не понимаешь? — сказал он. — Никто не виноват. Просто дела обстоят вот таким образом, а не иначе. С какой стати во всем должен быть кто-то виноват?
Я собирался возразить, но обнаружил, что мне нечего сказать — в любых обстоятельствах самое необычное состояние для афинянина. Калликрат пошел дальше, прибавив шагу, а ноги у него были подлиннее моих.
Шли мы, казалось, очень долго. Чем ближе мы подходили к деревне, тем страшнее мне делалось, и я довел себя до головокружения, беспрерывно всматриваясь в горизонт в поисках дыма. Но дыма не было, и Калликрат, казалось, приободрился, надеясь, что нам удалось обогнать спартанцев.
— Думаю, мы наткнулись всего лишь на небольшой отряд. Если бы они хотели взять деревню, они бы сконцентрировали свои силы и окружили ее. Они не особенно ищут приключений — подозреваю, все это надоело им не меньше, чем нам, и они не желают рисковать жизнью, атакуя людные поселения небольшими силами. Их главная цель — причинить побольше ущерба посевам и скоту; деревням они дают время эвакуироваться.
— То, что мы видели, говорит о другом, — сказал я, но скорее, просто из духа противоречия. Я ничего так не желал, как обнаружить деревню невредимой; даже возможность переспорить Калликрата (чего мне никогда не удавалось), не казалась в тот момент особенно привлекательной.
Сейчас мы спустились пониже и шли между виноградников и оливковых рощ, не замечая никаких признаков присутствия спартанцев. Калликрат рассказывал, что он на войне занимался примерно тем же самым, и что через некоторое время занятие это становится невероятно скучным, когда никто не испытывает ни малейшего энтузиазма и не пытается делать свою работу быстрее и эффективнее. Я не стал спрашивать, убивал ли он земледельцев; я не желал этого знать.
Калликрат прекрасно ориентировался в пространстве, и вышли мы более-менее именно туда, куда и должны были — на вершину холма над самой деревней. Взглянув вниз, мы к величайшему облегчению увидели колонну мулов, бычьих повозок, людей с тюками на плечах — и все они со всей возможной скоростью покидали поселок. Спартанцы еще не пришли, и население эвакуировалось самым дисциплинированным и организованным образом, как того требуют обычаи войны.
Я уже собирался броситься вниз по склону, чтобы присоединиться к колонне, когда Калликрат схватил меня за плечо и пригнул к земле. Я не понял, зачем, и стал отбиваться, но он зажал мне рот и показал пальцем. Прямо за деревней поднималось облако пыли.
— Сиди тихо, — сказал он. — Может быть, это ничего и не значит, но лучше выждать.
Я отпихнул его руку.
— Не глупи, — сказал я. — А если деревенские ничего не видят? Надо предупредить их.
За домом, у сарая, мы нашли Фрасидема. Он пытался защищаться ножом для подрезки лозы. Его грудь была пробита в четырех местах и он был мертв. Мы не нашли и следа его жены и детей — может быть, они были в доме, а может, их вообще тут не было, хотя мы так и не смогли заставить себя в это поверить. Разглядывая мертвое тело земледельца, я увидел что-то блестящее под маленьким фиговым деревом и подошел поближе. Это был маленький кувшин, полный серебряных монет — кто-то разбил его. Мне стало интересно, почему спартанцы не взяли серебро; затем я вспомнил, что серебро у них не в ходу, а в качестве денег они используют железные бруски вроде вертелов, и потому никакого проку им с него не было. Возможно, один из спартанцев нашел кувшин, и их командир приказал его выбросить, как ту курицу. Спартанцы чрезвычайно высоко ставят честь и не занимаются грабежами.
— Ладно, — сказал Калликрат. — Тут уже ничего не поделаешь. Нам лучше вернуться в деревню и дать знать, что происходит.
Мне не терпелось покинуть это место, и мы быстро пошагали прочь. Ясное дело, мы не могли вернуться по дороге, поэтому двинулись через холмы, откуда были видны окрестности, а сами мы при определенной удаче остались бы невидимы. Примерно через полчаса мы оказались на вершине, следуя козьей тропинке, о которой вспомнил Калликрат и которая, по его словам, должна была закончиться в нескольких сотнях шагов от деревни. Таким образом, мы имели шансы с запасом обогнать спартанцев и успеть поднять тревогу — если ее уже не подняли. По дороге мы увидели еще один столб дыма, поднимавшийся из небольшой долины, но на сей раз не стали туда сворачивать.
— Калликрат, — сказал я, когда мы торопливо шагали по тропинке. — Спартанцы всегда творят такие вещи? Я никогда о таком не слышал.
— Только с год как, — сказал Калликарт. — С тех пор, как мы начали творить то же самое в Мессении.
Я пришел в ужас.
— Ты хочешь сказать — мы начали первые? — спросил я. — Что это мы плохие?
— Что ты имеешь в виду — плохие? — сказал Калликрат. — Это война, на ней такое случается. И случается только тогда, когда находятся вот такие дураки, которые медлят при приближении неприятеля.
Я не поверил своим ушам.
— То есть ты говоришь, что они сами виноваты, что их убили? — спросил я.
Калликарт остановился и посмотрел на меня.
— Ты что, ничего не понимаешь? — сказал он. — Никто не виноват. Просто дела обстоят вот таким образом, а не иначе. С какой стати во всем должен быть кто-то виноват?
Я собирался возразить, но обнаружил, что мне нечего сказать — в любых обстоятельствах самое необычное состояние для афинянина. Калликрат пошел дальше, прибавив шагу, а ноги у него были подлиннее моих.
Шли мы, казалось, очень долго. Чем ближе мы подходили к деревне, тем страшнее мне делалось, и я довел себя до головокружения, беспрерывно всматриваясь в горизонт в поисках дыма. Но дыма не было, и Калликрат, казалось, приободрился, надеясь, что нам удалось обогнать спартанцев.
— Думаю, мы наткнулись всего лишь на небольшой отряд. Если бы они хотели взять деревню, они бы сконцентрировали свои силы и окружили ее. Они не особенно ищут приключений — подозреваю, все это надоело им не меньше, чем нам, и они не желают рисковать жизнью, атакуя людные поселения небольшими силами. Их главная цель — причинить побольше ущерба посевам и скоту; деревням они дают время эвакуироваться.
— То, что мы видели, говорит о другом, — сказал я, но скорее, просто из духа противоречия. Я ничего так не желал, как обнаружить деревню невредимой; даже возможность переспорить Калликрата (чего мне никогда не удавалось), не казалась в тот момент особенно привлекательной.
Сейчас мы спустились пониже и шли между виноградников и оливковых рощ, не замечая никаких признаков присутствия спартанцев. Калликрат рассказывал, что он на войне занимался примерно тем же самым, и что через некоторое время занятие это становится невероятно скучным, когда никто не испытывает ни малейшего энтузиазма и не пытается делать свою работу быстрее и эффективнее. Я не стал спрашивать, убивал ли он земледельцев; я не желал этого знать.
Калликрат прекрасно ориентировался в пространстве, и вышли мы более-менее именно туда, куда и должны были — на вершину холма над самой деревней. Взглянув вниз, мы к величайшему облегчению увидели колонну мулов, бычьих повозок, людей с тюками на плечах — и все они со всей возможной скоростью покидали поселок. Спартанцы еще не пришли, и население эвакуировалось самым дисциплинированным и организованным образом, как того требуют обычаи войны.
Я уже собирался броситься вниз по склону, чтобы присоединиться к колонне, когда Калликрат схватил меня за плечо и пригнул к земле. Я не понял, зачем, и стал отбиваться, но он зажал мне рот и показал пальцем. Прямо за деревней поднималось облако пыли.
— Сиди тихо, — сказал он. — Может быть, это ничего и не значит, но лучше выждать.
Я отпихнул его руку.
— Не глупи, — сказал я. — А если деревенские ничего не видят? Надо предупредить их.