Всё же машина постояла-постояла и уехала. Мне нужно было съездить по делам, вернулся затемно. Позвонила соседка Кэрол и сказала, что меня спрашивал какой-то человек. Нет, послания не оставил, сказал, что заедет в другой раз.
Потянулись томительные часы. Ночь, утро субботы, день. И только в начале двенадцатого вечером над дверью задребезжал звонок.
Урча животом от страха, но собрав все уроки героев Хемингуэя и Джека Лондона, я пошёл к дверям. Остановился в крошечной прихожей перед стеклянной дверью. За ней увидел вполне благообразного молодого человека, в пиджаке, галстуке и кипе.
— Вы Игорь Ефимов? (По-английски.)
— А кто его спрашивает?
— Мне поручено передать ему важные бумаги.
— Ничего себе вы выбрали время для передачи бумаг.
— Другого времени у меня не было, — отвечает ночной визитёр и вдруг рывком открывает хлипкую стеклянную дверь. После этого наглец достал толстый конверт и швырнул мне под ноги. Потом повернулся и пошёл к своему автомобилю.
Ничего умнее ошеломлённый Ефимов придумать не мог, как схватить конверт и швырнуть его вслед уходящему. А тот, не поворачивая головы, поднимает палец, качает им и говорит со спокойной уверенностью: «Нет, на вашем месте я бы этого не делал».
Автомобиль уезжает. Я смотрю на конверт, лежащий в траве, словно это свернувшаяся кобра. Наконец подхожу, поднимаю, открываю. И в свете уличного фонаря читаю на первой странице толстой пачки бумаг: «Дело № 90-CIV-3400KC. Федеральный суд Южного района штата Нью-Йорк. Шемякин против Ефимова».
«Ага, — подумал тут догадливый автор детективных расследований. — Кипа. От заката в пятницу до заката в субботу верующий еврей не мог совершить своё гнусное дело». Которое на ихнем юридическом жаргоне называется «вручение иска». Те, кто смотрел фильм «Вердикт», вспомнят, на какие трюки пускаются американские адвокаты, чтобы заполучить нужный адрес или номер телефона.
Итак, машина адвокатского посланца уехала в ночь. Я возвращаюсь в дом, открываю конверт, начинаю читать вложенные в него документы. И постепенно до меня доходит смысл происходящего. Хотя смысла — не больше, чем в романе Кафки «Процесс».
Издательство «Эрмитаж» опубликовало два сборника интервью журналистки Беллы Езерской, которые она брала в 1980-е годы у различных деятелей культуры — русских эмигрантов. Среди её собеседников: Аксёнов, Бродский, Вишневская, Юрий Любимов, Владимир Максимов, Михайло Михайлов, Эрнст Неизвестный — всего двадцать два человека. Включая Михаила Шемякина. Естественно, все мастера представлены в самом благоприятном свете. Но Шемякину не понравились два абзаца в восхвалениях журналистки. Он посчитал, что они бросают тень на его репутацию. И он просит суд наказать автора и издателя книги «Мастера» штрафом в десять миллионов долларов каждого.
Какие же это абзацы?
А) Приведя отрывок из интервью Шемякина советской журналистке, в котором он с любовью и гордостью говорит о своём отце — офицере советской армии, Белла Езерская пишет: «Портрет отца действительно висит на стене в студии, раньше его вроде не было». Шемякин утверждает, что портрет висел всегда.
Б) В 1987 году десять виднейших деятелей российской культуры за рубежом обратились к Горбачёву с призывом доверять своему народу и способствовать культурному диалогу на основе свободного обмена и уважения к правам человека. Езерская посмела утверждать, что Шемякин был среди десяти подписавших, а на самом деле его там не было. (Подписали обращение: Василий Аксёнов, Владимир Буковский, Эдуард Кузнецов, Юрий Любимов, Владимир Максимов, Эрнст Неизвестный, Юрий Орлов, Леонид Плющ, Александр Зиновьев и его жена Ольга.)
То есть Шемякин всегда любил отца-героя, а злая журналистка представляет дело таким образом, будто он только недавно стал демонстрировать эту любовь, пытаясь привлечь благорасположение советских властей, чтобы они разрешили ему выставку в Москве. То же самое и с «Письмом десяти»: она хочет клеветнически приписать ему единомыслие с группой убеждённых антисоветчиков. За такую клевету меньше десяти миллионов требовать как-то даже смешно.
Я вспомнил, что год назад Шемякин уже пытался затеять эту свару. Мы получили письмо от его адвоката, перечислявшие те же отрывки из книги Езерской как обидные. В ответном письме я разъяснил неосновательность обвинений, и адвокат умолк. Мне казалось, что дело на этом закончилось. Что же заставило Шемякина возобновить эту нелепую тяжбу?
На счастье, у Езерской сохранилась магнитофонная запись интервью с Шемякиным, взятого ещё в 1982 году, где он объясняет, как оказался с семьёй (отец — осетин, мать — русская) в Восточной Германии, где офицер Шемякин-старший служил комендантом оккупированного городка, и говорит следующее: «У меня не было детства. Кровавое месиво. Пьяные дебоши отца, крушившего кавалерийской шашкой всё вокруг, — вот всё, что я помню. Детство началось в отрочестве, когда родители развелись, и я с матерью вернулся в Россию».
По поводу второго «пункта обвинения» можно было сказать — спросить — только одно: «Так вы считаете, что сообщение — пусть даже ошибочное — о солидарности с такими людьми, как Василий Аксёнов, Владимир Буковский, Александр Зиновьев, Юрий Любимов, Владимир Максимов, Эрнст Неизвестный и другими участниками “Письма десяти”, покрывает человека несмываемым позором?»
Но нелепость предъявленных обвинений не принесла мне облегчения. Ибо двенадцать лет жизни в Америке меня кое-чему научили. Я уже знал, что влиятельный адвокат может так повернуть любое дело, что добьётся победы для своего нанимателя мыслимыми или немыслимыми трюками. И если мощная нью-йоркская фирма «Маллой, Констан, Хагер и Фишер» взялась вести дело «оклеветанного» художника, она сделает всё возможное, чтобы виновные понесли суровое наказание.
Потянулись тягостные дни. Испуганная Езерская наняла русского адвоката Дранова, потому что английский язык был у неё явно недостаточным для судебных баталий. Я решил отбиваться в одиночку, выступать в роли defendant pro se («ответчик за себя»). Писал какие-то бумаги и запросы, ездил в здание Федерального суда в Нью-Йорке ставить какие-то подписи. Оказалось, нелепо задранная сумма компенсации была необходима адвокатам для того, чтобы живущий в штате Нью-Йорк Шемякин мог предъявить гражданский иск живущему в штате Нью-Джерси Ефимову — так сказать, «цена пересечения границы».
Всё же машина постояла-постояла и уехала. Мне нужно было съездить по делам, вернулся затемно. Позвонила соседка Кэрол и сказала, что меня спрашивал какой-то человек. Нет, послания не оставил, сказал, что заедет в другой раз.
Потянулись томительные часы. Ночь, утро субботы, день. И только в начале двенадцатого вечером над дверью задребезжал звонок.
Урча животом от страха, но собрав все уроки героев Хемингуэя и Джека Лондона, я пошёл к дверям. Остановился в крошечной прихожей перед стеклянной дверью. За ней увидел вполне благообразного молодого человека, в пиджаке, галстуке и кипе.
— Вы Игорь Ефимов? (По-английски.)
— А кто его спрашивает?
— Мне поручено передать ему важные бумаги.
— Ничего себе вы выбрали время для передачи бумаг.
— Другого времени у меня не было, — отвечает ночной визитёр и вдруг рывком открывает хлипкую стеклянную дверь. После этого наглец достал толстый конверт и швырнул мне под ноги. Потом повернулся и пошёл к своему автомобилю.
Ничего умнее ошеломлённый Ефимов придумать не мог, как схватить конверт и швырнуть его вслед уходящему. А тот, не поворачивая головы, поднимает палец, качает им и говорит со спокойной уверенностью: «Нет, на вашем месте я бы этого не делал».
Автомобиль уезжает. Я смотрю на конверт, лежащий в траве, словно это свернувшаяся кобра. Наконец подхожу, поднимаю, открываю. И в свете уличного фонаря читаю на первой странице толстой пачки бумаг: «Дело № 90-CIV-3400KC. Федеральный суд Южного района штата Нью-Йорк. Шемякин против Ефимова».
«Ага, — подумал тут догадливый автор детективных расследований. — Кипа. От заката в пятницу до заката в субботу верующий еврей не мог совершить своё гнусное дело». Которое на ихнем юридическом жаргоне называется «вручение иска». Те, кто смотрел фильм «Вердикт», вспомнят, на какие трюки пускаются американские адвокаты, чтобы заполучить нужный адрес или номер телефона.
Итак, машина адвокатского посланца уехала в ночь. Я возвращаюсь в дом, открываю конверт, начинаю читать вложенные в него документы. И постепенно до меня доходит смысл происходящего. Хотя смысла — не больше, чем в романе Кафки «Процесс».
Издательство «Эрмитаж» опубликовало два сборника интервью журналистки Беллы Езерской, которые она брала в 1980-е годы у различных деятелей культуры — русских эмигрантов. Среди её собеседников: Аксёнов, Бродский, Вишневская, Юрий Любимов, Владимир Максимов, Михайло Михайлов, Эрнст Неизвестный — всего двадцать два человека. Включая Михаила Шемякина. Естественно, все мастера представлены в самом благоприятном свете. Но Шемякину не понравились два абзаца в восхвалениях журналистки. Он посчитал, что они бросают тень на его репутацию. И он просит суд наказать автора и издателя книги «Мастера» штрафом в десять миллионов долларов каждого.
Какие же это абзацы?
А) Приведя отрывок из интервью Шемякина советской журналистке, в котором он с любовью и гордостью говорит о своём отце — офицере советской армии, Белла Езерская пишет: «Портрет отца действительно висит на стене в студии, раньше его вроде не было». Шемякин утверждает, что портрет висел всегда.
Б) В 1987 году десять виднейших деятелей российской культуры за рубежом обратились к Горбачёву с призывом доверять своему народу и способствовать культурному диалогу на основе свободного обмена и уважения к правам человека. Езерская посмела утверждать, что Шемякин был среди десяти подписавших, а на самом деле его там не было. (Подписали обращение: Василий Аксёнов, Владимир Буковский, Эдуард Кузнецов, Юрий Любимов, Владимир Максимов, Эрнст Неизвестный, Юрий Орлов, Леонид Плющ, Александр Зиновьев и его жена Ольга.)
То есть Шемякин всегда любил отца-героя, а злая журналистка представляет дело таким образом, будто он только недавно стал демонстрировать эту любовь, пытаясь привлечь благорасположение советских властей, чтобы они разрешили ему выставку в Москве. То же самое и с «Письмом десяти»: она хочет клеветнически приписать ему единомыслие с группой убеждённых антисоветчиков. За такую клевету меньше десяти миллионов требовать как-то даже смешно.
Я вспомнил, что год назад Шемякин уже пытался затеять эту свару. Мы получили письмо от его адвоката, перечислявшие те же отрывки из книги Езерской как обидные. В ответном письме я разъяснил неосновательность обвинений, и адвокат умолк. Мне казалось, что дело на этом закончилось. Что же заставило Шемякина возобновить эту нелепую тяжбу?
На счастье, у Езерской сохранилась магнитофонная запись интервью с Шемякиным, взятого ещё в 1982 году, где он объясняет, как оказался с семьёй (отец — осетин, мать — русская) в Восточной Германии, где офицер Шемякин-старший служил комендантом оккупированного городка, и говорит следующее: «У меня не было детства. Кровавое месиво. Пьяные дебоши отца, крушившего кавалерийской шашкой всё вокруг, — вот всё, что я помню. Детство началось в отрочестве, когда родители развелись, и я с матерью вернулся в Россию».
По поводу второго «пункта обвинения» можно было сказать — спросить — только одно: «Так вы считаете, что сообщение — пусть даже ошибочное — о солидарности с такими людьми, как Василий Аксёнов, Владимир Буковский, Александр Зиновьев, Юрий Любимов, Владимир Максимов, Эрнст Неизвестный и другими участниками “Письма десяти”, покрывает человека несмываемым позором?»
Но нелепость предъявленных обвинений не принесла мне облегчения. Ибо двенадцать лет жизни в Америке меня кое-чему научили. Я уже знал, что влиятельный адвокат может так повернуть любое дело, что добьётся победы для своего нанимателя мыслимыми или немыслимыми трюками. И если мощная нью-йоркская фирма «Маллой, Констан, Хагер и Фишер» взялась вести дело «оклеветанного» художника, она сделает всё возможное, чтобы виновные понесли суровое наказание.
Потянулись тягостные дни. Испуганная Езерская наняла русского адвоката Дранова, потому что английский язык был у неё явно недостаточным для судебных баталий. Я решил отбиваться в одиночку, выступать в роли defendant pro se («ответчик за себя»). Писал какие-то бумаги и запросы, ездил в здание Федерального суда в Нью-Йорке ставить какие-то подписи. Оказалось, нелепо задранная сумма компенсации была необходима адвокатам для того, чтобы живущий в штате Нью-Йорк Шемякин мог предъявить гражданский иск живущему в штате Нью-Джерси Ефимову — так сказать, «цена пересечения границы».