Мои попытки редакторского вмешательства гневно отвергались либо переводчиком, либо Набоковой, либо обоими. Что касается «Бледного огня», то работа над ним просто зашла в тупик. Карл, не смевший ни в чём перечить вдове своего кумира, не без удовольствия передал мне её письмо, в котором мои поправки — а вернее восстановление текста Цветкова — были названы идиотскими. В ответ на это я написал ему:
«Веру Евсеевну от души жаль. Я всё же не думал, что ее горечь и озлобление дошли до такой степени. Болезнь, одиночество, нереализованные творческие амбиции... Её конфликт с Цветковым был действительно нелёгким — столкнулись два разных эстетических подхода. Со мной никакой сложности нет: я вмешивался только там, где предложенный ею перевод звучал бессмысленно или где был использован оборот, неприемлемый в современном русском языке».
На титульном листе ардисовского издания «Бледного огня» написано: «Перевод Веры Набоковой». Двухлетний труд Алексея Цветкова пропал даром. Роман «Пнин» вышел в переводе Барабтарло и Набоковой. Впоследствии в России, к столетию со дня рождения писателя, был выпущен его пятитомник, в котором «Пнин» и «Бледное пламя» (так в этом издании) даны в переводе Сергея Ильина. Но в 2010-м «Азбука» переиздала перевод Веры Набоковой. Имя Цветкова опять не упомянуто.
NB: Тайно-враждебное, коварно-заговорщическое отношение одного супруга к другому, доходящее до планирования убийства, подробнейшим образом описано во многих романах Набокова — «Король, дама, валет», «Соглядатай», «Приглашение на казнь», «Лолита», «Бледный огонь». Всякий, кому доводилось иметь дело с гневливой госпожой Набоковой, наверное, вскоре начинал почёсывать в затылке и приговаривать про себя: «A-а, теперь понимаю».
Да, «подставь правую щёку, когда тебя ударили в левую» — высокий призыв. Но там же, в Евангелии, Христос говорит: «Много званых, но мало избранных». На «избранного» я не потянул, правую щёку подставить не сумел. Кроме того, никак не мог ощутить свою семью, своих «домашних» — врагами. Мне надо было спасать себя и их — это сделалось главной задачей. И виделся единственный путь: превратить наше наборное дело в полноценное русское издательство.
В начале марта 1981 года я разослал письма знакомым писателям-эмигрантам, извещая их о своём намерении, приглашая присылать рукописи в новое издательство. Многие откликнулись, издательский портфель стал быстро наполняться. К маю мы смогли выпустить первый каталог, в котором объявляли о девяти запланированных книгах. Среди них были: сборник пьес Василия Аксёнова, роман Георгия Владимова «Три минуты молчания» (без цензурных изъятий, сделанных в советском издании), сборники рассказов Руфи Зерновой и Ильи Суслова. Список открывало имя Сергея Аверинцева — я давно мечтал издать под одной обложкой репринты его статей, печатавшихся в журнале «Вопросы литературы» в 1960-е годы. Он был единственным нашим автором, жившим в тот момент в России, но я полагал, что перепечатка на Западе материалов, одобренных советской цензурой, не может представлять никакой опасности для него.
В коротком предисловии к каталогу говорилось:
«Четверть века назад стена, разделившая русскую литературу в 1917 году на две части, дала первую трещину. С тех пор процесс разрушения этой стены шёл необратимо. Советская цензура не может уже больше никого приговорить к литературному небытию — рукописи и авторы получили возможность ускользать от неё на Запад. Русский читатель в России не обречён теперь довольствоваться подцензурным оскоплённым творчеством — почти любая книга, изданная на Западе, любой журнал прорываются обратно в Россию... Русская литература последней четверти века — вот главная сфера деятельности нового издательства “Эрмитаж”. Участие в процессе разрушения разделяющей стены — главная устремлённость. Поэтому в ближайшие годы мы планируем печатать романы и поэмы, литературоведческие сборники и философские исследования, пьесы и мемуары, написанные в после -сталинскую эпоху русскими авторами, живущими как по эту сторону границы, так и по ту».
Адреса главных магазинов русской книги были собраны мною ещё в Вене, адреса главных американских библиотек мы без труда нашли в специальных справочниках. Наш каталог представлял собой просто рекламную листовку, без труда влезавшую в стандартный конверт, поэтому рассылка нескольких сотен экземпляров обошлась не очень дорого. И какое это было счастье — получить в конце апреля первые заказы!
Самым крупным покупателем русских книг была нью-йоркская организация «Международный книгообмен» (International Book Exchange), занимавшаяся засылкой зарубежных изданий в Россию. Ведавшая закупкой Вероника Штейн знала меня ещё по публикациям в «Гранях» и «Посеве» и сразу протянула руку помощи. Вскоре пришли и заказы из «Руссики», из мюнхенского «Нейманиса», из парижского Le Livre russe, из японского Nisso-Tosho. Оставалось только спешить с набором обещанных книг, с подготовкой макетов, с отправкой их в типографию.
Между тем в Лос-Анджелесе открылась конференция русских писателей в эмиграции. Профферы уехали на неё, «забыв» объяснить мне, куда они едут. Довлатов впоследствии забавно описал происходившее там в повести «Филиал». Имена участников спрятал за прозрачными псевдонимами: Владимир Максимов — Большаков, Андрей Синявский — Беляков, Виктор Некрасов — Панаев, Наум Коржавин — Ковригин. Только Эдуард Савенко был оставлен под своим собственным псевдонимом — Лимонов. Вот как в «Филиале» описана одна из дискуссий:
«Каждому участнику было предоставлено семь минут. Наступила очередь Ковригина. Свою речь он посвятил творчеству Эдуарда Лимонова. Семь минут Ковригин обвинял Лимонова в хулиганстве, порнографии и забвении русских гуманистических традиций. Наконец ему сказали:
— Время истекло.
— Я ещё не закончил.
Тут вмешался аморальный Лимонов:
— В постели можете долго не кончать, Рувим Исаевич. А тут извольте следовать регламенту.
Все закричали:
— Не обижайте Ковригина! Он такой ранимый!
— Время истекло, — повторил модератор.
Ковригин не уходил.
Тогда Лимонов обратился к модератору:
— Мне тоже полагается время?
Мои попытки редакторского вмешательства гневно отвергались либо переводчиком, либо Набоковой, либо обоими. Что касается «Бледного огня», то работа над ним просто зашла в тупик. Карл, не смевший ни в чём перечить вдове своего кумира, не без удовольствия передал мне её письмо, в котором мои поправки — а вернее восстановление текста Цветкова — были названы идиотскими. В ответ на это я написал ему:
«Веру Евсеевну от души жаль. Я всё же не думал, что ее горечь и озлобление дошли до такой степени. Болезнь, одиночество, нереализованные творческие амбиции... Её конфликт с Цветковым был действительно нелёгким — столкнулись два разных эстетических подхода. Со мной никакой сложности нет: я вмешивался только там, где предложенный ею перевод звучал бессмысленно или где был использован оборот, неприемлемый в современном русском языке».
На титульном листе ардисовского издания «Бледного огня» написано: «Перевод Веры Набоковой». Двухлетний труд Алексея Цветкова пропал даром. Роман «Пнин» вышел в переводе Барабтарло и Набоковой. Впоследствии в России, к столетию со дня рождения писателя, был выпущен его пятитомник, в котором «Пнин» и «Бледное пламя» (так в этом издании) даны в переводе Сергея Ильина. Но в 2010-м «Азбука» переиздала перевод Веры Набоковой. Имя Цветкова опять не упомянуто.
NB: Тайно-враждебное, коварно-заговорщическое отношение одного супруга к другому, доходящее до планирования убийства, подробнейшим образом описано во многих романах Набокова — «Король, дама, валет», «Соглядатай», «Приглашение на казнь», «Лолита», «Бледный огонь». Всякий, кому доводилось иметь дело с гневливой госпожой Набоковой, наверное, вскоре начинал почёсывать в затылке и приговаривать про себя: «A-а, теперь понимаю».
Да, «подставь правую щёку, когда тебя ударили в левую» — высокий призыв. Но там же, в Евангелии, Христос говорит: «Много званых, но мало избранных». На «избранного» я не потянул, правую щёку подставить не сумел. Кроме того, никак не мог ощутить свою семью, своих «домашних» — врагами. Мне надо было спасать себя и их — это сделалось главной задачей. И виделся единственный путь: превратить наше наборное дело в полноценное русское издательство.
В начале марта 1981 года я разослал письма знакомым писателям-эмигрантам, извещая их о своём намерении, приглашая присылать рукописи в новое издательство. Многие откликнулись, издательский портфель стал быстро наполняться. К маю мы смогли выпустить первый каталог, в котором объявляли о девяти запланированных книгах. Среди них были: сборник пьес Василия Аксёнова, роман Георгия Владимова «Три минуты молчания» (без цензурных изъятий, сделанных в советском издании), сборники рассказов Руфи Зерновой и Ильи Суслова. Список открывало имя Сергея Аверинцева — я давно мечтал издать под одной обложкой репринты его статей, печатавшихся в журнале «Вопросы литературы» в 1960-е годы. Он был единственным нашим автором, жившим в тот момент в России, но я полагал, что перепечатка на Западе материалов, одобренных советской цензурой, не может представлять никакой опасности для него.
В коротком предисловии к каталогу говорилось:
«Четверть века назад стена, разделившая русскую литературу в 1917 году на две части, дала первую трещину. С тех пор процесс разрушения этой стены шёл необратимо. Советская цензура не может уже больше никого приговорить к литературному небытию — рукописи и авторы получили возможность ускользать от неё на Запад. Русский читатель в России не обречён теперь довольствоваться подцензурным оскоплённым творчеством — почти любая книга, изданная на Западе, любой журнал прорываются обратно в Россию... Русская литература последней четверти века — вот главная сфера деятельности нового издательства “Эрмитаж”. Участие в процессе разрушения разделяющей стены — главная устремлённость. Поэтому в ближайшие годы мы планируем печатать романы и поэмы, литературоведческие сборники и философские исследования, пьесы и мемуары, написанные в после -сталинскую эпоху русскими авторами, живущими как по эту сторону границы, так и по ту».
Адреса главных магазинов русской книги были собраны мною ещё в Вене, адреса главных американских библиотек мы без труда нашли в специальных справочниках. Наш каталог представлял собой просто рекламную листовку, без труда влезавшую в стандартный конверт, поэтому рассылка нескольких сотен экземпляров обошлась не очень дорого. И какое это было счастье — получить в конце апреля первые заказы!
Самым крупным покупателем русских книг была нью-йоркская организация «Международный книгообмен» (International Book Exchange), занимавшаяся засылкой зарубежных изданий в Россию. Ведавшая закупкой Вероника Штейн знала меня ещё по публикациям в «Гранях» и «Посеве» и сразу протянула руку помощи. Вскоре пришли и заказы из «Руссики», из мюнхенского «Нейманиса», из парижского Le Livre russe, из японского Nisso-Tosho. Оставалось только спешить с набором обещанных книг, с подготовкой макетов, с отправкой их в типографию.
Между тем в Лос-Анджелесе открылась конференция русских писателей в эмиграции. Профферы уехали на неё, «забыв» объяснить мне, куда они едут. Довлатов впоследствии забавно описал происходившее там в повести «Филиал». Имена участников спрятал за прозрачными псевдонимами: Владимир Максимов — Большаков, Андрей Синявский — Беляков, Виктор Некрасов — Панаев, Наум Коржавин — Ковригин. Только Эдуард Савенко был оставлен под своим собственным псевдонимом — Лимонов. Вот как в «Филиале» описана одна из дискуссий:
«Каждому участнику было предоставлено семь минут. Наступила очередь Ковригина. Свою речь он посвятил творчеству Эдуарда Лимонова. Семь минут Ковригин обвинял Лимонова в хулиганстве, порнографии и забвении русских гуманистических традиций. Наконец ему сказали:
— Время истекло.
— Я ещё не закончил.
Тут вмешался аморальный Лимонов:
— В постели можете долго не кончать, Рувим Исаевич. А тут извольте следовать регламенту.
Все закричали:
— Не обижайте Ковригина! Он такой ранимый!
— Время истекло, — повторил модератор.
Ковригин не уходил.
Тогда Лимонов обратился к модератору:
— Мне тоже полагается время?