— Хотел убить. Если бы ты не… Но ты согласилась. По-настоящему. Теперь не хочу.
— Вот этим? — Анна повернула раковину, показывая ему побелевший палец на остром конце.
— Д-да.
— А потом?
— Потом я уплыл бы с тобой. Далеко, как могу. И там бы оставил.
Глаза-рыбы снова мелькнули перед ним, размываясь под толщей воды, которая так прозрачна, когда слой тонок, и так секретна потом, на большой глубине.
— А сам?
Павел пожал плечами.
— Не думал еще, да?
— Да.
И добавил:
— Мне все равно.
Теперь Анна улыбнулась. Положила раковину перед собой. Наклоняя голову, рассматривала, чуть сдвигая стакан, чтоб прорезавший шторы луч, преломляясь в стекле, падал на пятна, делая их яркими, почти горящими.
— Ты — мальчик.
Павел нахмурился, приготовившись услышать в голосе насмешку. Но голос женщины звучал тихо и серьезно.
— Так не проживешь долго. Надо чаще думать. Или чтоб кто-то думал вместе с тобой. Понимаешь? Тот, кто любит. Или кого любишь ты. Ты понял?
— Не знаю. Как можно думать? Рядом с тобой, как? Если ты — вот такая!
— Это не моя вина.
— Твоя! Я не могу жить! Сука! Я спать не могу, видеть ничего не могу! А тебе все равно, ты любишь этого вот!
Швырнул стакан и тот, кувыркаясь, врезался в фотографию. Снимок упал навзничь, осколки просыпались на пол, как странная угловатая вода, измазанная красным.
Солнце из-под шторы высветило лицо лежащей Анны, которое упавший поверх изогнутый осколок стакана превратил в морду с огромным глазом и острым выступом скулы.
— Пойдем в спальню.
— Хотел убить. Если бы ты не… Но ты согласилась. По-настоящему. Теперь не хочу.
— Вот этим? — Анна повернула раковину, показывая ему побелевший палец на остром конце.
— Д-да.
— А потом?
— Потом я уплыл бы с тобой. Далеко, как могу. И там бы оставил.
Глаза-рыбы снова мелькнули перед ним, размываясь под толщей воды, которая так прозрачна, когда слой тонок, и так секретна потом, на большой глубине.
— А сам?
Павел пожал плечами.
— Не думал еще, да?
— Да.
И добавил:
— Мне все равно.
Теперь Анна улыбнулась. Положила раковину перед собой. Наклоняя голову, рассматривала, чуть сдвигая стакан, чтоб прорезавший шторы луч, преломляясь в стекле, падал на пятна, делая их яркими, почти горящими.
— Ты — мальчик.
Павел нахмурился, приготовившись услышать в голосе насмешку. Но голос женщины звучал тихо и серьезно.
— Так не проживешь долго. Надо чаще думать. Или чтоб кто-то думал вместе с тобой. Понимаешь? Тот, кто любит. Или кого любишь ты. Ты понял?
— Не знаю. Как можно думать? Рядом с тобой, как? Если ты — вот такая!
— Это не моя вина.
— Твоя! Я не могу жить! Сука! Я спать не могу, видеть ничего не могу! А тебе все равно, ты любишь этого вот!
Швырнул стакан и тот, кувыркаясь, врезался в фотографию. Снимок упал навзничь, осколки просыпались на пол, как странная угловатая вода, измазанная красным.
Солнце из-под шторы высветило лицо лежащей Анны, которое упавший поверх изогнутый осколок стакана превратил в морду с огромным глазом и острым выступом скулы.
— Пойдем в спальню.