— Пей.
Он пил, не понимая вкуса. С каминной полки смотрел муж, смеясь с большой фотографии, в этой самой футболке. И она там была, положив голову мужу на плечо, тоже смеялась, выставив руку с теннисной ракеткой.
— Ты его любишь? — сок оставлял на стекле красные разводы, пачкал, как кровью. Наверное, томатный, холодный и без соли.
— Я… Ты не слишком торопишься? Пей.
— Не хочу больше, — донышко стакана оставляло на скатерти влажные кружки.
— А чего же ты хочешь?
Ее ноги, положенные одна на другую, продолжались куда-то в бесконечность, в которой не было ничего, кроме них двоих — Павла и Анны. Не дождавшись ответа, протянула руку к лежащему на краю стола свертку:
— Что ты принес?
— Не трогай!
Ее рука отдернулась, как у школьницы. Длинные глаза, полные скрытого смеха, бесили. Павел положил сверток на колени и сжал, хрустнув полиэтиленом. Грубые очертания тяжести внутри успокоили, и соль безумия в голове растворилась, позволив, наконец, говорить.
— Я обещал тебе море вчера. А вы все смеялись. Не надо смеяться. Надо мной — не надо.
Анна послушно кивнула и замерла. Руки, сложенные вместе, держала на голых коленях. Ее неподвижность вдруг испугала его. Что-то нечеловеческое проступило в чертах светлого лица с большими глазами, маленьким ртом и тенями на впалых щеках. И — в угловатых очертаниях застывшей фигуры с абсолютно симметрично поставленными коленями и так же ровно лежащими на них руками.
— Если ты приняла меня, одна. То мы сейчас тут, одни. Так?
— Да, — маленький рот чуть приоткрылся, выпустив слово.
— Значит, вот.
Он оглянулся. Комната стояла молча, шторы хранили прохладу, делая шум дня далеким и ненастоящим. Вокруг было полно дорогих и изящных предметов, каких, наверное, никогда не будет у него. Потому что это не его жизнь и не его цель. А у нее все это есть. Только потому, что она — Анна. С телом, которое, двигаясь, танцует, и танец этот говорит все без слов.
— Я отдам тебе подарок. Если мы будем говорить правду, сейчас. Все время, пока я тут. Ты спрашиваешь, я отвечаю. Правду. И наоборот. Согласна?
Узкое к подбородку лицо, в неподвижности казалось почти некрасивым из-за того, что скулы широки, а сам подбородок маленький и слабый. Но ведь нужно было природе место, чтоб поместить на нежном лице эти глаза, полные обещания. Сейчас лицо молчало. И молчали руки, сложенные на коленях, — неожиданно сильные руки с длинными пальцами. Павел ждал ответа спокойно. Она не сумеет задать нужного вопроса.
Глаза-рыбы вдруг ожили, метнулись, уводя взгляд в сторону, и вернулись к его лицу уже без тайного смеха.
— Согласна.
— Хорошо. Кто начинает?
— Ты принес правила, и ты уже задал вопрос. Да, я люблю его. Очень.
— Пей.
Он пил, не понимая вкуса. С каминной полки смотрел муж, смеясь с большой фотографии, в этой самой футболке. И она там была, положив голову мужу на плечо, тоже смеялась, выставив руку с теннисной ракеткой.
— Ты его любишь? — сок оставлял на стекле красные разводы, пачкал, как кровью. Наверное, томатный, холодный и без соли.
— Я… Ты не слишком торопишься? Пей.
— Не хочу больше, — донышко стакана оставляло на скатерти влажные кружки.
— А чего же ты хочешь?
Ее ноги, положенные одна на другую, продолжались куда-то в бесконечность, в которой не было ничего, кроме них двоих — Павла и Анны. Не дождавшись ответа, протянула руку к лежащему на краю стола свертку:
— Что ты принес?
— Не трогай!
Ее рука отдернулась, как у школьницы. Длинные глаза, полные скрытого смеха, бесили. Павел положил сверток на колени и сжал, хрустнув полиэтиленом. Грубые очертания тяжести внутри успокоили, и соль безумия в голове растворилась, позволив, наконец, говорить.
— Я обещал тебе море вчера. А вы все смеялись. Не надо смеяться. Надо мной — не надо.
Анна послушно кивнула и замерла. Руки, сложенные вместе, держала на голых коленях. Ее неподвижность вдруг испугала его. Что-то нечеловеческое проступило в чертах светлого лица с большими глазами, маленьким ртом и тенями на впалых щеках. И — в угловатых очертаниях застывшей фигуры с абсолютно симметрично поставленными коленями и так же ровно лежащими на них руками.
— Если ты приняла меня, одна. То мы сейчас тут, одни. Так?
— Да, — маленький рот чуть приоткрылся, выпустив слово.
— Значит, вот.
Он оглянулся. Комната стояла молча, шторы хранили прохладу, делая шум дня далеким и ненастоящим. Вокруг было полно дорогих и изящных предметов, каких, наверное, никогда не будет у него. Потому что это не его жизнь и не его цель. А у нее все это есть. Только потому, что она — Анна. С телом, которое, двигаясь, танцует, и танец этот говорит все без слов.
— Я отдам тебе подарок. Если мы будем говорить правду, сейчас. Все время, пока я тут. Ты спрашиваешь, я отвечаю. Правду. И наоборот. Согласна?
Узкое к подбородку лицо, в неподвижности казалось почти некрасивым из-за того, что скулы широки, а сам подбородок маленький и слабый. Но ведь нужно было природе место, чтоб поместить на нежном лице эти глаза, полные обещания. Сейчас лицо молчало. И молчали руки, сложенные на коленях, — неожиданно сильные руки с длинными пальцами. Павел ждал ответа спокойно. Она не сумеет задать нужного вопроса.
Глаза-рыбы вдруг ожили, метнулись, уводя взгляд в сторону, и вернулись к его лицу уже без тайного смеха.
— Согласна.
— Хорошо. Кто начинает?
— Ты принес правила, и ты уже задал вопрос. Да, я люблю его. Очень.