По такой же траве от наружной беленой стены вниз уходила узкая тропинка, стрелкой между сизых кустов полыни и ярко-зеленых, с красными ягодками, — гармалы. И терялась на подходах к уже полноценной улице, с ее крышами, кронами деревьев, квадратами огородов и дворов, которые можно было рассматривать сверху, будто открываешь крышку на ящике с игрушечными модельками.
Где-то там, за спиной, понял Женька, макушка холма, на ней обелиск, чуть поодаль — руины античного городища. А перед глазами сейчас — светло-оранжевая от солнца вода бухты, и солнце над ее левым краем, вышло из-за дальних холмов, что за городом. Вот, половину вопросов уже можно не задавать. Это западный склон, а дом, где внезапно оказался Женька, он вылез выше остальных, а его огороды, сараюшки, стеклянная кухня и волшебный белый лабиринт — еще выше, почти добрались до маковки не главного холма — что называется горой Митридат, а — до соседнего, он чуть ниже, но все равно во все стороны с него — почти весь город. Только женькина пятиэтажка скрыта сперва за склоном, а потом еще и за обелиском.
Он оглянулся, прослеживая взглядом мягкие переливы света на рыжих травах, дымку на витке грунтовой дороги, уходящей за седловину между двух холмов — первых в длинной гряде. Прикинул — метров триста пройти по дороге и оттуда можно показать. Где живет. Сейчас не хотелось, но домой все равно придется. Мама не станет волноваться до вечера, но днем нужно ей позвонить, они так условились.
— А… — он замялся, не продолжая.
— Уже можно, — засмеялась Женя, отходя от высокого наружного края беленой стены — выше человека, понял Женька, снизу, с травы, просто так не допрыгнуть. Потому, наверное, нет калитки.
И все равно, вопросов осталось так много, что он растерялся, забыв их все.
— А для чего это было? Раньше?
— Что было? — не поняла Женя, идя рядом и касаясь локтем его локтя.
— Ну, — он повел рукой, указывая на беленые стены, проходы и ниши, — тут вот. Оно для чего сделано?
— Для солнца, — удивилась Женя, складывая коврик и отправляя его обратно в нишу, где лежали еще какие-то вещички, — для света, в общем. Знаешь, как тут, когда полнолуние! И…
Она взяла кружки, снова чуть улыбнулась, словно решая — говорить ли.
— И для ветра.
— А, — у Женьки в голове образовалась каша. Вроде бы все просто она сказала, но в своей шестнадцатилетней жизни он с такой простотой столкнулся впервые. Оно что? Оно специально было сделано сразу вот, чтоб сидеть с кружками, смотреть в дырку в небеса?
— А кто делал? И для кого? И слушай, это сейчас солнце оттуда встает, так круто, да, а зимой оно почти над бухтой, так? И как же тогда?
— Потому лабиринт, — объяснила Женя, — там много мест.
— Угу. — Женька даже расстроился, соображая.
То есть, оно не просто построено, типа сидеть любоваться. Как лавочки ставят на обрыве над морем. А оно еще сделано так, чтобы во все времена года: находишь место себе и…, и — солнцу. Смотреть. Офигеть…
— Зачем? — но тут он увидел, как нахмурилось широкое лицо и ему стало неловко, — нет, я не то хотел, я хотел сказать, ну там… а! Я понял. Ты же фотки делаешь, да? Это можно целую серию сделать и куда-то послать. Повесить в сети.
Женя пожала плечами с широкими лямками светлого платья в цветочек. На плечах у нее тоже конопушки, отметил Женька, и тоже пятнами.
— Наверное, можно. У нас тут нет интернета.
— Как это? — он тут же вспомнил сортир с аккуратной дырой, прикрытой унитазным седалищем с крышкой и замолчал, сердясь на себя. Мама права, и Капча прав, все же он тормоз. Хотя, Капча как раз не стал бы деликатничать. Но может, поэтому здесь ты, а не Капча, напомнил себе утренние слова Жени — «сильный, и — добрый»… Если она про него, конечно.
— Кабеля нет, — сказала Женя спокойно, — и телефонной связи тоже нет. Чтоб позвонить, нужно на гору подняться. Или наоборот, вниз на две улицы.
По такой же траве от наружной беленой стены вниз уходила узкая тропинка, стрелкой между сизых кустов полыни и ярко-зеленых, с красными ягодками, — гармалы. И терялась на подходах к уже полноценной улице, с ее крышами, кронами деревьев, квадратами огородов и дворов, которые можно было рассматривать сверху, будто открываешь крышку на ящике с игрушечными модельками.
Где-то там, за спиной, понял Женька, макушка холма, на ней обелиск, чуть поодаль — руины античного городища. А перед глазами сейчас — светло-оранжевая от солнца вода бухты, и солнце над ее левым краем, вышло из-за дальних холмов, что за городом. Вот, половину вопросов уже можно не задавать. Это западный склон, а дом, где внезапно оказался Женька, он вылез выше остальных, а его огороды, сараюшки, стеклянная кухня и волшебный белый лабиринт — еще выше, почти добрались до маковки не главного холма — что называется горой Митридат, а — до соседнего, он чуть ниже, но все равно во все стороны с него — почти весь город. Только женькина пятиэтажка скрыта сперва за склоном, а потом еще и за обелиском.
Он оглянулся, прослеживая взглядом мягкие переливы света на рыжих травах, дымку на витке грунтовой дороги, уходящей за седловину между двух холмов — первых в длинной гряде. Прикинул — метров триста пройти по дороге и оттуда можно показать. Где живет. Сейчас не хотелось, но домой все равно придется. Мама не станет волноваться до вечера, но днем нужно ей позвонить, они так условились.
— А… — он замялся, не продолжая.
— Уже можно, — засмеялась Женя, отходя от высокого наружного края беленой стены — выше человека, понял Женька, снизу, с травы, просто так не допрыгнуть. Потому, наверное, нет калитки.
И все равно, вопросов осталось так много, что он растерялся, забыв их все.
— А для чего это было? Раньше?
— Что было? — не поняла Женя, идя рядом и касаясь локтем его локтя.
— Ну, — он повел рукой, указывая на беленые стены, проходы и ниши, — тут вот. Оно для чего сделано?
— Для солнца, — удивилась Женя, складывая коврик и отправляя его обратно в нишу, где лежали еще какие-то вещички, — для света, в общем. Знаешь, как тут, когда полнолуние! И…
Она взяла кружки, снова чуть улыбнулась, словно решая — говорить ли.
— И для ветра.
— А, — у Женьки в голове образовалась каша. Вроде бы все просто она сказала, но в своей шестнадцатилетней жизни он с такой простотой столкнулся впервые. Оно что? Оно специально было сделано сразу вот, чтоб сидеть с кружками, смотреть в дырку в небеса?
— А кто делал? И для кого? И слушай, это сейчас солнце оттуда встает, так круто, да, а зимой оно почти над бухтой, так? И как же тогда?
— Потому лабиринт, — объяснила Женя, — там много мест.
— Угу. — Женька даже расстроился, соображая.
То есть, оно не просто построено, типа сидеть любоваться. Как лавочки ставят на обрыве над морем. А оно еще сделано так, чтобы во все времена года: находишь место себе и…, и — солнцу. Смотреть. Офигеть…
— Зачем? — но тут он увидел, как нахмурилось широкое лицо и ему стало неловко, — нет, я не то хотел, я хотел сказать, ну там… а! Я понял. Ты же фотки делаешь, да? Это можно целую серию сделать и куда-то послать. Повесить в сети.
Женя пожала плечами с широкими лямками светлого платья в цветочек. На плечах у нее тоже конопушки, отметил Женька, и тоже пятнами.
— Наверное, можно. У нас тут нет интернета.
— Как это? — он тут же вспомнил сортир с аккуратной дырой, прикрытой унитазным седалищем с крышкой и замолчал, сердясь на себя. Мама права, и Капча прав, все же он тормоз. Хотя, Капча как раз не стал бы деликатничать. Но может, поэтому здесь ты, а не Капча, напомнил себе утренние слова Жени — «сильный, и — добрый»… Если она про него, конечно.
— Кабеля нет, — сказала Женя спокойно, — и телефонной связи тоже нет. Чтоб позвонить, нужно на гору подняться. Или наоборот, вниз на две улицы.