Но завтракать в итоге пришлось вдвоем. Женя вернулась молчаливая, решительно прикусив губу, разделила третью порцию по их двум тарелкам. Села, указывая Женьке вилкой на место за столом, покрытым клетчатой скатеркой. Сердитость избавила ее от стеснения и на осторожное замечание Женьки:
— Не лопнем?
Она ответила чуть звенящим голосом:
— Не дождется. Ешь, давай.
Женька послушно принялся жевать, стараясь не показывать, как больно зубам. Но девочка, мельком глянув, распорядилась ближайшим его будущим:
— Синяки уберем, когда поешь. И опухоль снимем.
— Э-э… Ты, что ли, уберешь? — улыбаться было тоже больно.
— Мы с тобой, — поправила Женя, глядя поверх его плеча в стеклянную стену, — одна я не смогу, так быстро.
Он кивнул, чтоб не перечить. Яичница была вкусной, как надо: чернели на белом крупинки молотого перца, желток сверкал солнышками, а поджаренные кольца перца болгарского пахли так, что кажется, насыщали просто запахом.
Один только раз он перестал жевать, посмотрев на Женю с вопросом и держа вилку в руке — за стеклом прошагала большая фигура, мелькнула над зернистой плиткой сломанная стеклянной преградой голова странной формы, мужской голос промурлыкал что-то воинственное, на непонятном языке. Уходя в сторону сараюшек, снова рявкнул на свою Меотиду, обругав ее, и с хозяйственным раздражением загремел у сарайной стены железяками.
— Коза, — сказала Женя и засмеялась, — это коза — Меотида. Они все время ругаются.
— С козой? — уточнил Женька, подбирая корочкой желто-белые разводы на темном стекле рифленой тарелки.
— Ну да. Спорят вечно.
Он сел прямо, вперяя в хозяйку пристальный взгляд. Ему даже вслух не хотелось спрашивать, ну, о чем можно спорить — с козой???
Но Женя осталась спокойна.
— Он хочет, чтобы Меотида ела разные травы, каждый день. И давала молоко разного вкуса. А она не хочет.
Девочка собрала тарелки, встала.
— Так что, побеждает в спорах Меотида. А когда он ее достает, она ест только полынь, ту самую, из которой делают абсент, горчайшую. И тогда молоко — тоже. Горчайшее.
Женька расхохотался, представив себе вредную козу, которая запихивается кустами невкусной полыни. Девочка засмеялась тоже, он снова заметил сколотый передний зуб, она заметила, что он заметил, и перестала смеяться, дернула рукой, словно пытаясь прикрыть рот, но не стала, только запылали скулы.
— Жень, — сказал он, — а что с зубом? Ты упала? Или как меня — стукнул кто? Ты вот зря. Так вот. Это же с каждым может. У меня знаешь, какие пломбы стоят, на коренных? Целые дома, а не пломбы.
Она сидела, опустив лицо, в легких прядях волос светились рубином уши, и из-за молчания он все говорил и говорил, уже путаясь в словах, думая сердито, да что за бред несу. Потому выдохнул и закруглился:
— А если денег нет. Ну, их же можно. Заработать как-то. Давай вместе!
Но завтракать в итоге пришлось вдвоем. Женя вернулась молчаливая, решительно прикусив губу, разделила третью порцию по их двум тарелкам. Села, указывая Женьке вилкой на место за столом, покрытым клетчатой скатеркой. Сердитость избавила ее от стеснения и на осторожное замечание Женьки:
— Не лопнем?
Она ответила чуть звенящим голосом:
— Не дождется. Ешь, давай.
Женька послушно принялся жевать, стараясь не показывать, как больно зубам. Но девочка, мельком глянув, распорядилась ближайшим его будущим:
— Синяки уберем, когда поешь. И опухоль снимем.
— Э-э… Ты, что ли, уберешь? — улыбаться было тоже больно.
— Мы с тобой, — поправила Женя, глядя поверх его плеча в стеклянную стену, — одна я не смогу, так быстро.
Он кивнул, чтоб не перечить. Яичница была вкусной, как надо: чернели на белом крупинки молотого перца, желток сверкал солнышками, а поджаренные кольца перца болгарского пахли так, что кажется, насыщали просто запахом.
Один только раз он перестал жевать, посмотрев на Женю с вопросом и держа вилку в руке — за стеклом прошагала большая фигура, мелькнула над зернистой плиткой сломанная стеклянной преградой голова странной формы, мужской голос промурлыкал что-то воинственное, на непонятном языке. Уходя в сторону сараюшек, снова рявкнул на свою Меотиду, обругав ее, и с хозяйственным раздражением загремел у сарайной стены железяками.
— Коза, — сказала Женя и засмеялась, — это коза — Меотида. Они все время ругаются.
— С козой? — уточнил Женька, подбирая корочкой желто-белые разводы на темном стекле рифленой тарелки.
— Ну да. Спорят вечно.
Он сел прямо, вперяя в хозяйку пристальный взгляд. Ему даже вслух не хотелось спрашивать, ну, о чем можно спорить — с козой???
Но Женя осталась спокойна.
— Он хочет, чтобы Меотида ела разные травы, каждый день. И давала молоко разного вкуса. А она не хочет.
Девочка собрала тарелки, встала.
— Так что, побеждает в спорах Меотида. А когда он ее достает, она ест только полынь, ту самую, из которой делают абсент, горчайшую. И тогда молоко — тоже. Горчайшее.
Женька расхохотался, представив себе вредную козу, которая запихивается кустами невкусной полыни. Девочка засмеялась тоже, он снова заметил сколотый передний зуб, она заметила, что он заметил, и перестала смеяться, дернула рукой, словно пытаясь прикрыть рот, но не стала, только запылали скулы.
— Жень, — сказал он, — а что с зубом? Ты упала? Или как меня — стукнул кто? Ты вот зря. Так вот. Это же с каждым может. У меня знаешь, какие пломбы стоят, на коренных? Целые дома, а не пломбы.
Она сидела, опустив лицо, в легких прядях волос светились рубином уши, и из-за молчания он все говорил и говорил, уже путаясь в словах, думая сердито, да что за бред несу. Потому выдохнул и закруглился:
— А если денег нет. Ну, их же можно. Заработать как-то. Давай вместе!