— Между прочим, — сказала от плиты Женя, перемешивая картошку с мясом, — витамины где?
— В огороде, — вздохнул Отан, подбирая ноги и отъезжая со стулом от стола. Встал, расправляя широкие плечи, продрал пятерней бороду:
— Юджин, подай корзинку. На полу там. Будут вам витамины, через мгновение.
Когда он вышел, Женька уселся, как и позволено — на деревянный старинный стул с высокой спинкой и крепкими подлокотниками. С вопросом на лице уставился на Женю, вернее, в спину и сердито отставленные локти.
— Моряна — это что?
— Услышал, — деликатно не стала обвинять в подслушивании Женя, ухватила тяжелую сковородку за ручку и понесла к столу, — сиди, я сама, деревяшку подложи только.
Установила сковороду в центр стола и села напротив, вытирая руки кухонным полотенечком. Вытерев, внимательно сложила его на коленках в квадрат. Потом в квадратик. Потом развернула, и стала складывать снова. Подняла на мальчика прозрачные глаза под спутанной челкой.
— Отан скоро вернется, — предупредил Женька, начиная обижаться, — мне у него спросить? Тем более, он кажется, за, а ты почему-то против. А всегда — наоборот.
— Две недели, — вместо ответа сказала девочка, оставив полотенце в покое и сплетая пальцы, — две недели всего. Мне кажется, нет, я уверена, что тебе туда рано. А он, Аргест, вдруг решил, что пора. Может быть, тебе вовсе не надо туда!
— Куда? Ты хоть сказала бы! И вообще, чего вы за меня решаете. Я может сам. Хочу сам.
— Сам с усам, — пропел в дверях Отан, унося к мойке корзинку с помидорами и желтым огромным перцем, присыпанным зеленью укропа и петрушки, — он сам у нас с усам, ясно? И жаждет знать. А также — познать, узнать и, и… ладно — вызнать и дознаться. А что? Имеет право! Половину месяца пахал на благо трепетов, нежностей и веселостей, совершая грубые мужеские дела. Починил дверь в курятнике. Раз.
В мойке заплескалась вода. Перцы сверкали и блестели, как детские игрушки.
— Помогал мне с лестницей в куполе. Два! Трижды, я повторяю — триж-ды копал огород и даже заработал первую в жизни мозоль от лопаты с тяпкой! Три! Не сосчитать, куда я успел сгонять вашего юного раба, дражайшая Эжени. Кстати, ежели раб юный, то он — рабенок? Или рабчонок? Наш вот — точно не рабишко. При слове «рабишко» на ум приходит слово «умишко». И с этим тоже у мастера Юджина намечается порядок. Не полный, разумеется, как подразумевается в устойчивом словосочетании, но полного порядка где найдешь? Тем более…
— Норзер-Аргест-Этезий-Отан! — перебила болтовню Женя, уперев в спину хозяина пристальный взгляд.
Тот сразу умолк, а Женька приоткрыл рот, мучительно вспоминая, где же он слышал этот голос и произнесенное им сложное имя? Разве Женя хоть раз называла его так? И голос — не ее, вернее, не совсем ее. Взрослый. Глубокий. Но если в тот раз (в какой, вспомнить бы!) он был теплым, то сейчас у Женьки по спине прокатились мурашки.
Рядом со сковородой встала глубокая миска, полная огородных витаминов. Отан снова уселся на легкий стул и уставился на девочку преданным взглядом, показывая — послушен и слушает.
А та пристально смотрела на Женьку, что-то решая, и он выпрямился, стараясь нахмурить брови. В ее глазах не было теплоты, на месте привычной ему прозрачной то ли зелени, то ли бледной лаванды явилась ледяная голубизна, кажется, даже температура в кухне понизилась.
Отан одобрительно щелкнул языком, и Женька, спохватившись, расслабился. Да что он, в конце-концов. Две недели они постоянно вместе. Работают по дому, гуляют, получая от Отана смешные и странные задания. Болтают за чаем, а еще — на лавке ночью, под Женькиными окнами. И вдруг такое ощущение, что ее нужно бояться. Я что, испугался? — пристыдил себя Женька и преисполнился благодарности к Отану, который своим поведением разрядил обстановку и в кухне снова потеплело.
Потеплели и синие морозные глаза, принимая мягкий сиреневый оттенок. Женя улыбнулась, беря вилку и двигая к себе пустую тарелку. Напомнила:
— Накладывай. У тебя сегодня — право первой ложки. Поедим и я расскажу. Аргест? Ты позволишь, я расскажу сама?
— Буду счастлив, моя дорогая.
— И еще. Пусть он тогда — с самого-самого начала.
— Между прочим, — сказала от плиты Женя, перемешивая картошку с мясом, — витамины где?
— В огороде, — вздохнул Отан, подбирая ноги и отъезжая со стулом от стола. Встал, расправляя широкие плечи, продрал пятерней бороду:
— Юджин, подай корзинку. На полу там. Будут вам витамины, через мгновение.
Когда он вышел, Женька уселся, как и позволено — на деревянный старинный стул с высокой спинкой и крепкими подлокотниками. С вопросом на лице уставился на Женю, вернее, в спину и сердито отставленные локти.
— Моряна — это что?
— Услышал, — деликатно не стала обвинять в подслушивании Женя, ухватила тяжелую сковородку за ручку и понесла к столу, — сиди, я сама, деревяшку подложи только.
Установила сковороду в центр стола и села напротив, вытирая руки кухонным полотенечком. Вытерев, внимательно сложила его на коленках в квадрат. Потом в квадратик. Потом развернула, и стала складывать снова. Подняла на мальчика прозрачные глаза под спутанной челкой.
— Отан скоро вернется, — предупредил Женька, начиная обижаться, — мне у него спросить? Тем более, он кажется, за, а ты почему-то против. А всегда — наоборот.
— Две недели, — вместо ответа сказала девочка, оставив полотенце в покое и сплетая пальцы, — две недели всего. Мне кажется, нет, я уверена, что тебе туда рано. А он, Аргест, вдруг решил, что пора. Может быть, тебе вовсе не надо туда!
— Куда? Ты хоть сказала бы! И вообще, чего вы за меня решаете. Я может сам. Хочу сам.
— Сам с усам, — пропел в дверях Отан, унося к мойке корзинку с помидорами и желтым огромным перцем, присыпанным зеленью укропа и петрушки, — он сам у нас с усам, ясно? И жаждет знать. А также — познать, узнать и, и… ладно — вызнать и дознаться. А что? Имеет право! Половину месяца пахал на благо трепетов, нежностей и веселостей, совершая грубые мужеские дела. Починил дверь в курятнике. Раз.
В мойке заплескалась вода. Перцы сверкали и блестели, как детские игрушки.
— Помогал мне с лестницей в куполе. Два! Трижды, я повторяю — триж-ды копал огород и даже заработал первую в жизни мозоль от лопаты с тяпкой! Три! Не сосчитать, куда я успел сгонять вашего юного раба, дражайшая Эжени. Кстати, ежели раб юный, то он — рабенок? Или рабчонок? Наш вот — точно не рабишко. При слове «рабишко» на ум приходит слово «умишко». И с этим тоже у мастера Юджина намечается порядок. Не полный, разумеется, как подразумевается в устойчивом словосочетании, но полного порядка где найдешь? Тем более…
— Норзер-Аргест-Этезий-Отан! — перебила болтовню Женя, уперев в спину хозяина пристальный взгляд.
Тот сразу умолк, а Женька приоткрыл рот, мучительно вспоминая, где же он слышал этот голос и произнесенное им сложное имя? Разве Женя хоть раз называла его так? И голос — не ее, вернее, не совсем ее. Взрослый. Глубокий. Но если в тот раз (в какой, вспомнить бы!) он был теплым, то сейчас у Женьки по спине прокатились мурашки.
Рядом со сковородой встала глубокая миска, полная огородных витаминов. Отан снова уселся на легкий стул и уставился на девочку преданным взглядом, показывая — послушен и слушает.
А та пристально смотрела на Женьку, что-то решая, и он выпрямился, стараясь нахмурить брови. В ее глазах не было теплоты, на месте привычной ему прозрачной то ли зелени, то ли бледной лаванды явилась ледяная голубизна, кажется, даже температура в кухне понизилась.
Отан одобрительно щелкнул языком, и Женька, спохватившись, расслабился. Да что он, в конце-концов. Две недели они постоянно вместе. Работают по дому, гуляют, получая от Отана смешные и странные задания. Болтают за чаем, а еще — на лавке ночью, под Женькиными окнами. И вдруг такое ощущение, что ее нужно бояться. Я что, испугался? — пристыдил себя Женька и преисполнился благодарности к Отану, который своим поведением разрядил обстановку и в кухне снова потеплело.
Потеплели и синие морозные глаза, принимая мягкий сиреневый оттенок. Женя улыбнулась, беря вилку и двигая к себе пустую тарелку. Напомнила:
— Накладывай. У тебя сегодня — право первой ложки. Поедим и я расскажу. Аргест? Ты позволишь, я расскажу сама?
— Буду счастлив, моя дорогая.
— И еще. Пусть он тогда — с самого-самого начала.