— Безусловно. Однако я еще не готов исключить в этом маневрировании все формы правления, кроме республиканского. Если подует холодный ветер анархии из тех туч мятежа, которые сейчас назревают в Массачусетсе, мы будем вынуждены снова задуматься о преимуществах монархического строя.
— Как?! Вы были бы готовы даже возродить власть короля?
— Я предпочел бы королеву. В последние месяцы мы с женой прочли много книг о правлении женщин и находимся под очень сильным впечатлением. Возможно, скрытое чувство мужского соперничества и недоверия, всегда существующее между монархом и его сановниками, ослабевает, когда на трон восходит женщина. Елизавета Английская и Мария Терезия Австрийская привели свои страны к мощи и процветанию. В Российской империи в нашем веке женщины восходят на трон одна за другой. Нынешняя императрица Екатерина расширила границы своей державы, победила вечного врага цивилизованного мира — турецкого султана, собрала в своей Академии наук лучших европейских ученых, переписывается с французскими мыслителями. Здесь есть над чем задуматься.
Лицо говорившего выражало мечтательность, но в интонациях можно было расслышать и нотки иронии.
«Не разыгрывает ли он меня? — подумал Гамильтон. — Императрица в Америке — хорошая тема для политической каррикатуры, для анекдота».
Но вслух сказал:
— Уверен, что миссис Бёрр при ее образованности могла бы справиться с такой ролью прекрасно. Не скажу того же о своей супруге. У нее серьезные проблемы с географией. Если бы сановники посоветовали ей завоевать Флориду, она могла бы послать армию через Канаду.
— При следующей встрече с миссис Гамильтон непременно передам ей, как муж клевещет на нее. Оправилась ли она после последних родов?
— Да, чувствует себя прекрасно. На сан импратрицы пока, слава богу, не претендует. Наоборот, в настоящий момент находится в тюрьме.
— Как?! За что? — изумился Бёрр.
— За доброту. Один бедный художник, Ралф Эрл, так пропился и проигрался, что оказался в камере за долги. И несколько сердобольных дам решили помочь ему — заказать свои портреты. Теперь по очереди навещают его и позируют в свете, падающем через решетку.
— Непременно расскажу об этом Феодосии. Уверен, что она захочет присоединиться.
Прощаясь, Гамильтон не удержался и обронил на пороге:
— Могу ли я похвастать друзьям, что мне на несколько секунд удалось чем-то удивить самого Аарона Бёрра?
Кисловатая ответная улыбка ясно дала ему понять, что иронию в этом доме приветствуют и ценят лишь до тех пор, пока она не обращена на хозяина.
Вернувшись домой, Гамильтон прошел в свой кабинет и перебрал полученную почту. Письма от Джеймса Мэдисона опять не было. Но его и не следовало ждать. То, что они замышляли, требовало пока строжайшей секретности, а служащие почтового ведомства не отличались большой щепетильностью.
Еще меньше надежды было на получение конверта из Лондона, от сестры жены. Но ожидание его всегда придавало разбору почты привкус волнующей тайны. Год назад Анджелика Черч с мужем и детьми посетила Америку, и ему удалось съездить в Филадельфию, чтобы повидать их. Пять прошедших лет не ослабили ни ее красоты, ни ожидания чудесного в блестящих глазах, ни его запретного чувства к ней. Вслед отплывавшему кораблю он отправил грустное письмо:
«Боюсь, что Вы окончательно покинули Америку и тех, кто любит Вас здесь. Тягостное предчувствие, что Вы никогда уже не вернетесь томило меня, когда я провожал Вас в Филадельфии. Если я только не выберусь в Европу, я могу никогда больше не увидеть Вас. Представьте себе горечь тех, кто связан с Вами узами близкого родства, но и мою тоже — ибо моя привязанность к Вам ничуть не слабее. Чувства Вашей доброй и любящей сестры Элизабет я даже не берусь описать». В зале, арендованном Обществом Цинциннати для празднования Дня независимости, все убранство было выдержано в белых и голубых тонах. Председательствовавший барон фон Штойбен восседал в кресле с голубым сиденьем и белой оторочкой. Оно было установлено на возвышении, к которому вели полукруглые ступени, выкрашенные в те же цвета. На квадратном столе белели две подушки со светло-синей бахромой. На одной лежали значки с изображением золотого орла, изготовленные во Франции инженером Ленфаном, на другой — пергаментные дипломы для новых членов общества. Фанфары и барабаны на балконе исполнили туш. Распорядитель подвел кандидата к возвышению. Фон Штойбен спросил его, готов ли он присоединиться к Обществу Цинциннати и служить его целям: укреплению дружбы между боевыми товарищами и благотворительной помощи семьям инвалидов и погибших. Кандидат торжественно пообещал следовать уставу, после чего ему дали в левую руку флаг общества и подвели к столу, где он правой рукой подписал соответствующее обязательство. Фон Штойбен прикрепил к его петлице значок с орлом, висевший на бело-голубой ленточке, вручил диплом и торжественно произнес: — Прими этот знак как признание твоих заслуг и в память о празднике нашей славной независимости.
Фанфары и барабаны сопровождали каждого кандидата, спускавшегося с возвышения.
Слуги разносили бокалы с вином.
После каждого тоста с улицы долетал залп артиллерийского салюта.
Пили за здоровье генерала Вашингтона, короля Людовика XVI, барона фон Штойбена.
— Безусловно. Однако я еще не готов исключить в этом маневрировании все формы правления, кроме республиканского. Если подует холодный ветер анархии из тех туч мятежа, которые сейчас назревают в Массачусетсе, мы будем вынуждены снова задуматься о преимуществах монархического строя.
— Как?! Вы были бы готовы даже возродить власть короля?
— Я предпочел бы королеву. В последние месяцы мы с женой прочли много книг о правлении женщин и находимся под очень сильным впечатлением. Возможно, скрытое чувство мужского соперничества и недоверия, всегда существующее между монархом и его сановниками, ослабевает, когда на трон восходит женщина. Елизавета Английская и Мария Терезия Австрийская привели свои страны к мощи и процветанию. В Российской империи в нашем веке женщины восходят на трон одна за другой. Нынешняя императрица Екатерина расширила границы своей державы, победила вечного врага цивилизованного мира — турецкого султана, собрала в своей Академии наук лучших европейских ученых, переписывается с французскими мыслителями. Здесь есть над чем задуматься.
Лицо говорившего выражало мечтательность, но в интонациях можно было расслышать и нотки иронии.
«Не разыгрывает ли он меня? — подумал Гамильтон. — Императрица в Америке — хорошая тема для политической каррикатуры, для анекдота».
Но вслух сказал:
— Уверен, что миссис Бёрр при ее образованности могла бы справиться с такой ролью прекрасно. Не скажу того же о своей супруге. У нее серьезные проблемы с географией. Если бы сановники посоветовали ей завоевать Флориду, она могла бы послать армию через Канаду.
— При следующей встрече с миссис Гамильтон непременно передам ей, как муж клевещет на нее. Оправилась ли она после последних родов?
— Да, чувствует себя прекрасно. На сан импратрицы пока, слава богу, не претендует. Наоборот, в настоящий момент находится в тюрьме.
— Как?! За что? — изумился Бёрр.
— За доброту. Один бедный художник, Ралф Эрл, так пропился и проигрался, что оказался в камере за долги. И несколько сердобольных дам решили помочь ему — заказать свои портреты. Теперь по очереди навещают его и позируют в свете, падающем через решетку.
— Непременно расскажу об этом Феодосии. Уверен, что она захочет присоединиться.
Прощаясь, Гамильтон не удержался и обронил на пороге:
— Могу ли я похвастать друзьям, что мне на несколько секунд удалось чем-то удивить самого Аарона Бёрра?
Кисловатая ответная улыбка ясно дала ему понять, что иронию в этом доме приветствуют и ценят лишь до тех пор, пока она не обращена на хозяина.
Вернувшись домой, Гамильтон прошел в свой кабинет и перебрал полученную почту. Письма от Джеймса Мэдисона опять не было. Но его и не следовало ждать. То, что они замышляли, требовало пока строжайшей секретности, а служащие почтового ведомства не отличались большой щепетильностью.
Еще меньше надежды было на получение конверта из Лондона, от сестры жены. Но ожидание его всегда придавало разбору почты привкус волнующей тайны. Год назад Анджелика Черч с мужем и детьми посетила Америку, и ему удалось съездить в Филадельфию, чтобы повидать их. Пять прошедших лет не ослабили ни ее красоты, ни ожидания чудесного в блестящих глазах, ни его запретного чувства к ней. Вслед отплывавшему кораблю он отправил грустное письмо:
«Боюсь, что Вы окончательно покинули Америку и тех, кто любит Вас здесь. Тягостное предчувствие, что Вы никогда уже не вернетесь томило меня, когда я провожал Вас в Филадельфии. Если я только не выберусь в Европу, я могу никогда больше не увидеть Вас. Представьте себе горечь тех, кто связан с Вами узами близкого родства, но и мою тоже — ибо моя привязанность к Вам ничуть не слабее. Чувства Вашей доброй и любящей сестры Элизабет я даже не берусь описать». В зале, арендованном Обществом Цинциннати для празднования Дня независимости, все убранство было выдержано в белых и голубых тонах. Председательствовавший барон фон Штойбен восседал в кресле с голубым сиденьем и белой оторочкой. Оно было установлено на возвышении, к которому вели полукруглые ступени, выкрашенные в те же цвета. На квадратном столе белели две подушки со светло-синей бахромой. На одной лежали значки с изображением золотого орла, изготовленные во Франции инженером Ленфаном, на другой — пергаментные дипломы для новых членов общества. Фанфары и барабаны на балконе исполнили туш. Распорядитель подвел кандидата к возвышению. Фон Штойбен спросил его, готов ли он присоединиться к Обществу Цинциннати и служить его целям: укреплению дружбы между боевыми товарищами и благотворительной помощи семьям инвалидов и погибших. Кандидат торжественно пообещал следовать уставу, после чего ему дали в левую руку флаг общества и подвели к столу, где он правой рукой подписал соответствующее обязательство. Фон Штойбен прикрепил к его петлице значок с орлом, висевший на бело-голубой ленточке, вручил диплом и торжественно произнес: — Прими этот знак как признание твоих заслуг и в память о празднике нашей славной независимости.
Фанфары и барабаны сопровождали каждого кандидата, спускавшегося с возвышения.
Слуги разносили бокалы с вином.
После каждого тоста с улицы долетал залп артиллерийского салюта.
Пили за здоровье генерала Вашингтона, короля Людовика XVI, барона фон Штойбена.