— Ну все, — сказала внизу Лариса Петровна. — Значит, судьба.
— Чего? — не понял Сережа.
— Да-да, не смотрите так. Другого-то ничего не осталось. Ну-ка, придержите здесь.
И, пролистав с его помощью записную книжку, она открыла ее на букве «Т» — Тимофеев Герман.
«Нет! Не надо! Прошу вас!» — Он не выкрикнул этого вслух только потому, что кто-то спускался мимо них по лестнице. Он засуетился, выдернул у нее книжку, уронил, бросился поднимать. Герман Тимофеев — ну, конечно, как он мог забьггь. Это имя точно острой иглой проткнуло его несбыточные надежды, и он в порыве отчаяния, цепляясь бессмысленными словами то за одно, то за другое, забормотал, что да, конечно, там ее наверняка примут, как они забыли, но это неудобно, то есть удобно, но не всегда, к нему ходят из школы, хотя это тоже, конечно, ерунда, ханжество, что и говорить, но вот здесь, совсем недалеко, есть еще один адрес, если б она согласилась, он ни за что не ручается, но вдруг выйдет, они уже столько изъездили, так еще один, ну, пожалуйста, это недалеко…
— Но я ужасно хочу спать, — сказала Лариса Петровна.
— Лишняя кровать-то там есть, это точно, — продолжал бормотать Сережа, — я уверен, что они согласятся, милейшие люди, грубоваты, но без злобы, и это же ненадолго, можно потерпеть, а завтра все обдумать и решить, чего-нибудь приищем, сейчас столько строят, не может быть, чтобы ничего не нашлось, я вам помогу, и главное, это совсем рядом, две остановки, на любом трамвае, не нужно даже ждать, очень удобно…
— Ох, как я хочу спать, — повторила Лариса Петровна.
Она не жаловалась, не взывала к состраданию, просто сообщала факт. С покорным засыпающим выражением на лице она пошла за Сережей и чемоданами, заботясь лишь о том, чтобы снег не залетал ей на забинтованный гипс. В трамвае ее и вовсе разморило, и вот такую, сонную и спотыкающуюся, он ввел ее в бывший ненастоящий дворец, в свою бездонную квартиру.
Он боялся, что она сразу все поймет и упрется, если он достанет ключ, и поэтому позвонил. На его счастье, открыл Троеверов. Они улыбнулись друг другу, Троеверов притопнул ногой, изобразив, должно быть, предельное изумление, и ушел, ни слова не сказав. Хуже было в коридорах. Несколько дверей разом приоткрылись, кто-то хихикнул, в ванной перестала литься вода. Сережа нажал плечом выключатель. Лариса Петровна зажмурилась и взяла его за рукав. Так, держась друг за друга, стукаясь чемоданами об углы, они миновали все опасные места — им просто повезло, что ни один проход в тот вечер не был заколочен.
Должно быть, увидав их, Мама Андреевна представила себе первым делом что-то ужасное и преступное — перевязанная рука, пошатывающаяся женщина, ее Сережа, — она вскрикнула и отпрыгнула за низко висящий абажур. Но там, за абажуром, ей стало еще страшнее от яркого света и неизвестности, и она сразу же выбежала назад, прижимая пальцы к груди, готовая то ли позвать на помощь, то ли запеть.
— Ну что ты, ну перестань, — сказал Сережа, морщась на эту суматоху и усаживая Ларису Петровну в кресло. — Нам нужен ключ. Ты можешь дать нам ключ? От саватеевской комнаты. Я же знаю, что он у тебя, — так дашь?
— Кто это? — прошептала Мама Андреевна, уставясь на засыпающую Ларису Петровну. — Какой ключ?
— Ну, боже мой, ключ от комнаты. Чтоб ей переночевать там, в этой пустой и никому не нужной комнате.
— Сережа, — позвала Лариса Петровна. — Это ваша мама?
— Да, да. Только не спите пока. Ей понадобится время, чтобы сообразить.
— Но кто это?!
— О господи! — воскликнул Сережа. — Так я и думал. — Но все же совладал и, весь дрожа, принялся тоже шепотом объяснять, кто такая Лариса Петровна, и что с ней случилось, и почему он привел ее сюда и хочет, чтоб она здесь ночевала. При этом выражение досады, которым он наполнял все слова и жесты, должно было показать, как ему противно говорить сейчас об этом, как его заставляют это делать ради какого-то ключа и как это гадко — пользоваться каким-то ключом, чтобы заставить его говорить.
— Но это же чужой человек! — воскликнула Мама Андреевна. — Совсем чужой.
— И Саватеевы совсем чужие.
— Но они мне доверились.
— И она мне тоже доверилась.
— Ну все, — сказала внизу Лариса Петровна. — Значит, судьба.
— Чего? — не понял Сережа.
— Да-да, не смотрите так. Другого-то ничего не осталось. Ну-ка, придержите здесь.
И, пролистав с его помощью записную книжку, она открыла ее на букве «Т» — Тимофеев Герман.
«Нет! Не надо! Прошу вас!» — Он не выкрикнул этого вслух только потому, что кто-то спускался мимо них по лестнице. Он засуетился, выдернул у нее книжку, уронил, бросился поднимать. Герман Тимофеев — ну, конечно, как он мог забьггь. Это имя точно острой иглой проткнуло его несбыточные надежды, и он в порыве отчаяния, цепляясь бессмысленными словами то за одно, то за другое, забормотал, что да, конечно, там ее наверняка примут, как они забыли, но это неудобно, то есть удобно, но не всегда, к нему ходят из школы, хотя это тоже, конечно, ерунда, ханжество, что и говорить, но вот здесь, совсем недалеко, есть еще один адрес, если б она согласилась, он ни за что не ручается, но вдруг выйдет, они уже столько изъездили, так еще один, ну, пожалуйста, это недалеко…
— Но я ужасно хочу спать, — сказала Лариса Петровна.
— Лишняя кровать-то там есть, это точно, — продолжал бормотать Сережа, — я уверен, что они согласятся, милейшие люди, грубоваты, но без злобы, и это же ненадолго, можно потерпеть, а завтра все обдумать и решить, чего-нибудь приищем, сейчас столько строят, не может быть, чтобы ничего не нашлось, я вам помогу, и главное, это совсем рядом, две остановки, на любом трамвае, не нужно даже ждать, очень удобно…
— Ох, как я хочу спать, — повторила Лариса Петровна.
Она не жаловалась, не взывала к состраданию, просто сообщала факт. С покорным засыпающим выражением на лице она пошла за Сережей и чемоданами, заботясь лишь о том, чтобы снег не залетал ей на забинтованный гипс. В трамвае ее и вовсе разморило, и вот такую, сонную и спотыкающуюся, он ввел ее в бывший ненастоящий дворец, в свою бездонную квартиру.
Он боялся, что она сразу все поймет и упрется, если он достанет ключ, и поэтому позвонил. На его счастье, открыл Троеверов. Они улыбнулись друг другу, Троеверов притопнул ногой, изобразив, должно быть, предельное изумление, и ушел, ни слова не сказав. Хуже было в коридорах. Несколько дверей разом приоткрылись, кто-то хихикнул, в ванной перестала литься вода. Сережа нажал плечом выключатель. Лариса Петровна зажмурилась и взяла его за рукав. Так, держась друг за друга, стукаясь чемоданами об углы, они миновали все опасные места — им просто повезло, что ни один проход в тот вечер не был заколочен.
Должно быть, увидав их, Мама Андреевна представила себе первым делом что-то ужасное и преступное — перевязанная рука, пошатывающаяся женщина, ее Сережа, — она вскрикнула и отпрыгнула за низко висящий абажур. Но там, за абажуром, ей стало еще страшнее от яркого света и неизвестности, и она сразу же выбежала назад, прижимая пальцы к груди, готовая то ли позвать на помощь, то ли запеть.
— Ну что ты, ну перестань, — сказал Сережа, морщась на эту суматоху и усаживая Ларису Петровну в кресло. — Нам нужен ключ. Ты можешь дать нам ключ? От саватеевской комнаты. Я же знаю, что он у тебя, — так дашь?
— Кто это? — прошептала Мама Андреевна, уставясь на засыпающую Ларису Петровну. — Какой ключ?
— Ну, боже мой, ключ от комнаты. Чтоб ей переночевать там, в этой пустой и никому не нужной комнате.
— Сережа, — позвала Лариса Петровна. — Это ваша мама?
— Да, да. Только не спите пока. Ей понадобится время, чтобы сообразить.
— Но кто это?!
— О господи! — воскликнул Сережа. — Так я и думал. — Но все же совладал и, весь дрожа, принялся тоже шепотом объяснять, кто такая Лариса Петровна, и что с ней случилось, и почему он привел ее сюда и хочет, чтоб она здесь ночевала. При этом выражение досады, которым он наполнял все слова и жесты, должно было показать, как ему противно говорить сейчас об этом, как его заставляют это делать ради какого-то ключа и как это гадко — пользоваться каким-то ключом, чтобы заставить его говорить.
— Но это же чужой человек! — воскликнула Мама Андреевна. — Совсем чужой.
— И Саватеевы совсем чужие.
— Но они мне доверились.
— И она мне тоже доверилась.