Из донесений лазутчиков в Нью-Йорке он знал, в каких условиях содержался там пленник. Генералу Ли был предоставлен трехкомнатный апартамент в здании городского совета, придан личный слуга. Каждый вечер близлежащая таверна доставляла ему обед с вином и бренди, на шесть персон гостей по его выбору, за счет британской короны. Свечи и дрова тоже поставлялись бесперебойно. После возвращения из плена генерал Ли должен был заново присягнуть на верность Конгрессу. Гамильтон заметил, что, давая клятву, Ли дважды снимал руку с Библии. За спиной Вашингтона он неустанно критиковал его действия, объявлял неспособным вести за собой большую армию.
Рядом с генералом Ли на складном табурете с трудом пристроил свой объемистый зад Генри Нокс. Родился он в семье иммигрантов недавно прибывших сюда из Шотландии и Ирландии. Ирландский акцент иногда проскальзывал в его речи. Так же, как и Гамильтон, он должен был уже в двена-дцать лет пойти работать клерком в лавке, так же жадно зачитывался книгами по военной истории, так же рано был зачарован грозной мистикой артиллерийских стволов.
Ну а сам Гамильтон? Должен ли был он и себя считать иноземцем? Пришельцем, занесенным в Америку причудливыми ветрами судьбы? И кто, как не судьба, подстроила так, чтобы он и его батарея раз за разом попадались на глаза генералу Вашингтону в боях под Брунсвиком, Трентоном, Принстоном? Во время зимовки в Морристауне генерал предложил ему пост адъютанта, а весной 1777 года Гамильтон уже вел почти всю обширную переписку штаба армии, сортировал сообщения лазутчиков, допрашивал британских дезертиров. Вскоре главнокомандующий проникся таким доверием к суждениям и эпистолярным талантам своего молодого помощника, что стал доверять ему составление писем к Конгрессу и соперничающим генералам, ухитрявшимся интриговать друг против друга даже в разгар войны.
Нелегко далась Гамильтону поездка на север, в армию генерала Гейтса. Самолюбивый генерал был явно возмущен тем, что Вашингтон прислал для переговоров молоденького адъютанта, а не кого-нибудь чином повыше. Пришлось пустить в ход все приемы дипломатического и даже театрального искусства, чтобы уговорить Гейтса отправить две пехотные бригады на подкрепление армии Вашингтона. Зато в этой поездке Гамильтону удалось повидаться с другом студенческих лет Робертом Тропом. Тот служил в пехотном полку, а квартировал в доме генерала Скайлера. И глаза двадцатилетней дочери генерала Элайзы с тех пор всплывали в памяти Гамильтона в самые неожиданные и неподходящие минуты.
Самое трудное задание выпало ему после битвы при Брейнтри летом 1777 года, когда стало ясно, что Филадельфию отстоять не удастся. «Мне так же трудно отдавать вам этот приказ, — писал Вашингтон, — как вам будет трудно выполнять его. Но армия срочно нуждается в лошадях, обмундировании, продовольствии, одеялах. Возьмите сотню солдат и отправляйтесь в город, чтобы реквизировать все это у жителей, по возможности действуя деликатно и не озлобляя население против нас». Гамильтон и его солдаты двигались с подводами от дома к дому, и в каждом он оставлял расписку с обязательством от имени Конгресса возместить в будущем стоимость реквизированного добра.
В другой раз он был послан уничтожить запасы муки в складе на берегу реки Скулкил. Пока они с солдатами подтаскивали связки хвороста к деревянным стенам, выставленный часовой выстрелом предупредил их о приближении британского разъезда. Американцы бросились к заготовленной лодке, стали выгребать на середину реки. Драгуны открыли по ним стрельбу, убили одного солдата. Гамильтон вместе с остальными прыгнул в воду, до-плыл до другого берега. Но часовой, остававшийся на берегу, увидев пустую лодку, уносимую волнами, решил, что все погибли, и донес об этом в штаб. Вымокшего Гамильтона штабные встретили потом таким ликованием, будто он вернулся с того света. Именно в эту ночь он отправил в Филадельфию гонца с письмом, предупреждающим членов Конгресса о приближении британцев.
Штабным офицерам часто приходилось ютиться вчетвером, вшестером в одной комнате, рядом с кабинетом генерала, порой спать по двое в одной постели. Но, видимо, выбирая их, Вашингтон искал близких по духу себе — надежных, искренних, внимательных к нуждам окружающих, способных подавлять вспышки раздражения, — поэтому атмосфера дружелюбия и покладистости нарушалась крайне редко.
Гамильтон особенно сблизился с маркизом Лафайетом и Джоном Ло-уренсом. Все трое, несмотря на разницу происхождения и состояния, были страстными республиканцами, всем троим гибель в бою за правое дело представлялась достойным уделом, все трое были запойными книгочеями. Получая от своих друзей книги по истории Греции, Рима, Пруссии, Франции, труды Бэкона, Цицерона, Гоббса, Монтеня, Гамильтон не только ухитрялся прочитывать их при свете ночной свечи, но и конспектировать на пустых страницах своей расходной книги. Единственное, чему он завидовал в судьбе друзей, — тому, что оба уже успели жениться до начала войны. Хотя жены обоих оставались за океаном, в Европе, сам факт их существования там придавал Лафайету и Лоуренсу статус житейской умудренности, которой Гамильтон тоже мечтал достичь как можно скорее.
Отец Китти Ливингстон теперь был губернатором Нью-Джерси, и штаб Вашингтона поддерживал с ним постоянную связь. В своих письмах девушке Гамильтон старался не впадать в выскопарные излияния, держаться иронично-дружеского тона. «Когда мне откроется, какой стиль Вы предпочитаете в амурных отношениях — романтический или серьезный, — я подстроюсь и буду вести себя соответственно. Если Вы предпочтете роль богини, ждущей поклонения, я напрягу свое воображение, чтобы изыскать нужные доказательства, что Вы этого заслуживаете... Но если Вы удовлетворитесь тем, чтобы остаться обычной смертной, я буду обращаться к Вам по-дружески... В любом случае только конец революции сможет удалить препятствия, лежащие сегодня на пути к той сладостной цели, которую именуют супружество». Китти отвечала сдержанно, игривый тон ей, похоже, не давался.
Вашингтон вошел в комнату ровно в восемь, занял свое место во главе стола, обвел взглядом собравшихся.
— Кажется, все в сборе. Генерал Грин прислал мне записку, он вынужден задержаться на полчаса. Начнем без него. Джентльмены, мы уже не первый раз собираемся, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. Пора принимать решение. Полковник Гамильтон, доложите, что нам известно о намерениях и перемещениях неприятеля на сегодняшний день. Включите в свое сообщение вчерашние донесения лазутчиков.
— Вчера мы получили секретное письмо из Нью-Йорка от нашего агента, подтверждающее, что решение британцев оставить Филадельфию было согласовано с Лондоном. Получив известие о том, что Франция заключила союз с Америкой, Вестминстер опасается прибытия французского флота и экспедиционного корпуса к нашим берегам. Объединенная франко-американская армия легко смогла бы осадить Филадельфию. Поэтому новый командующий британскими войсками генерал Клинтон отдал приказ гарнизону вернуться в Нью-Йорк. Часть войск, артиллерия и снаряжение были отправлены морем неделю назад, но основной корпус численностью около десяти тысяч движется сейчас через Нью-Джерси. Из-за большого количества повозок движение происходит крайне медленно, колонны растянулись на двенадцать миль. Стоящая жара тоже тормозит марш, армия покрывает примерно шесть миль в день. Вопрос перед собравшимися: следует ли нам воспользоваться выгодным моментом и атаковать неприятеля или дать ему спокойно вернуться в Нью-Йорк?
Пока Гамильтон говорил, генерал Ли нервно кусал губы, подергивал головой, наклонялся к собаке, лежавшей у его ног, и что-то бормотал ей, будто призывая сохранять спокойствие. Он первым попросил слова и, едва дождавшись кивка Вашингтона, начал выстреливать одну за другой короткие фразы, не допускавшие возражений.
— Напасть на противника сейчас — безумие. Кого мы можем противопоставить регулярным европейским войскам? Этот сброд, который еще не пришел в себя после голодной зимовки в Вэлли Фордж? Да, барон фон Штойбен пытался привить им начатки дисциплины. Но на это требуются годы. Я здесь единственный, кто водил в бой британских гренадеров. Я знаю, какие это солдаты. Наши оборванцы бросятся бежать при виде их штыков. Кавалерия Корнваллиса пустится в погоню и перерубит половину нашей армии. Зачем идти на риск полного поражения, когда французы спешат нам на помощь? Нужно дождаться их и тогда ударить соединенными силами.
Гамильтон быстро двигал пером, занося речь генерала в журнал. Он вдруг припомнил, что индейцы дали Чарльзу Ли прозвище Кипящая Вода. Во время войны против французов и индейцев генерал, к которому пристало проз-вище Кипяток, удивил всех экстравагантным поступком: женился на индианке из племени мохавк. Легендарной также была страсть генерала к собакам. Он всюду являлся со сворой своих любимцев, которые вели себя без-образно: лаяли, кусались, дрались друг с другом. На левой руке у Кипятка не хватало двух пальцев — потерял во время дуэли в Италии.
Офицеры один за другим высказывали свое мнение. Некоторые соглашались с аргументами генерала, другие возражали. Горячо выступил за атаку Лафайет.
— На военных советах мы стараемся держаться в рамках логики. Но на поле боя логика улетучивается в пушечном дыму. Невозможно предсказать, как поведут себя войска. Под Брейнтри американцы отступили, а под Саратогой три дня выдерживали атаки тех же британских гренадеров и победили. Единственное, что абсолютно предсказуемо: если мы упустим такой выгодный момент, не атакуем противника, оставившего укрепленные стены и редуты, весь мир будет иметь право усомниться в боеспособности американской армии.
Присоединившийся к совещанию генерал Грин тоже решительно высказался за нападение. Подводя итог, Вашингтон указал на карте местечко под названием Монмут.
— Британцы достигнут его через два дня. Наша армия не перегружена обозом и вполне может настичь их там. Командовать передовым отрядом в четыре тысячи человек я поручаю вам, маркиз. Вы вступите в бой, британцы будут вынуждены перестраиваться из походного порядка в боевой. Тут подоспеем мы с остальной армией. Посмотрим, удалось ли барону фон Штойбену превратить замерзающих новобранцев в настоящих солдат.
Утром 28 июня солнце, выползавшее из-за лесистого гребня, обещало такую же беспощадную жару, какой оно мучило обе армии накануне. Еще не настигнув противника, американцы потеряли несколько солдат и лошадей, умершими от теплового удара.
Гамильтону было поручено осуществлять связь между авангардом и главнокомандующим. В сопровождении Редвуда он скакал вдоль тянувшейся колонны, вглядываясь в силуэты нескольких всадников, ехавших впереди. По плюмажу на шляпе узнал Лафайета, нагнал, поехал рядом.
— Что происходит?
Из донесений лазутчиков в Нью-Йорке он знал, в каких условиях содержался там пленник. Генералу Ли был предоставлен трехкомнатный апартамент в здании городского совета, придан личный слуга. Каждый вечер близлежащая таверна доставляла ему обед с вином и бренди, на шесть персон гостей по его выбору, за счет британской короны. Свечи и дрова тоже поставлялись бесперебойно. После возвращения из плена генерал Ли должен был заново присягнуть на верность Конгрессу. Гамильтон заметил, что, давая клятву, Ли дважды снимал руку с Библии. За спиной Вашингтона он неустанно критиковал его действия, объявлял неспособным вести за собой большую армию.
Рядом с генералом Ли на складном табурете с трудом пристроил свой объемистый зад Генри Нокс. Родился он в семье иммигрантов недавно прибывших сюда из Шотландии и Ирландии. Ирландский акцент иногда проскальзывал в его речи. Так же, как и Гамильтон, он должен был уже в двена-дцать лет пойти работать клерком в лавке, так же жадно зачитывался книгами по военной истории, так же рано был зачарован грозной мистикой артиллерийских стволов.
Ну а сам Гамильтон? Должен ли был он и себя считать иноземцем? Пришельцем, занесенным в Америку причудливыми ветрами судьбы? И кто, как не судьба, подстроила так, чтобы он и его батарея раз за разом попадались на глаза генералу Вашингтону в боях под Брунсвиком, Трентоном, Принстоном? Во время зимовки в Морристауне генерал предложил ему пост адъютанта, а весной 1777 года Гамильтон уже вел почти всю обширную переписку штаба армии, сортировал сообщения лазутчиков, допрашивал британских дезертиров. Вскоре главнокомандующий проникся таким доверием к суждениям и эпистолярным талантам своего молодого помощника, что стал доверять ему составление писем к Конгрессу и соперничающим генералам, ухитрявшимся интриговать друг против друга даже в разгар войны.
Нелегко далась Гамильтону поездка на север, в армию генерала Гейтса. Самолюбивый генерал был явно возмущен тем, что Вашингтон прислал для переговоров молоденького адъютанта, а не кого-нибудь чином повыше. Пришлось пустить в ход все приемы дипломатического и даже театрального искусства, чтобы уговорить Гейтса отправить две пехотные бригады на подкрепление армии Вашингтона. Зато в этой поездке Гамильтону удалось повидаться с другом студенческих лет Робертом Тропом. Тот служил в пехотном полку, а квартировал в доме генерала Скайлера. И глаза двадцатилетней дочери генерала Элайзы с тех пор всплывали в памяти Гамильтона в самые неожиданные и неподходящие минуты.
Самое трудное задание выпало ему после битвы при Брейнтри летом 1777 года, когда стало ясно, что Филадельфию отстоять не удастся. «Мне так же трудно отдавать вам этот приказ, — писал Вашингтон, — как вам будет трудно выполнять его. Но армия срочно нуждается в лошадях, обмундировании, продовольствии, одеялах. Возьмите сотню солдат и отправляйтесь в город, чтобы реквизировать все это у жителей, по возможности действуя деликатно и не озлобляя население против нас». Гамильтон и его солдаты двигались с подводами от дома к дому, и в каждом он оставлял расписку с обязательством от имени Конгресса возместить в будущем стоимость реквизированного добра.
В другой раз он был послан уничтожить запасы муки в складе на берегу реки Скулкил. Пока они с солдатами подтаскивали связки хвороста к деревянным стенам, выставленный часовой выстрелом предупредил их о приближении британского разъезда. Американцы бросились к заготовленной лодке, стали выгребать на середину реки. Драгуны открыли по ним стрельбу, убили одного солдата. Гамильтон вместе с остальными прыгнул в воду, до-плыл до другого берега. Но часовой, остававшийся на берегу, увидев пустую лодку, уносимую волнами, решил, что все погибли, и донес об этом в штаб. Вымокшего Гамильтона штабные встретили потом таким ликованием, будто он вернулся с того света. Именно в эту ночь он отправил в Филадельфию гонца с письмом, предупреждающим членов Конгресса о приближении британцев.
Штабным офицерам часто приходилось ютиться вчетвером, вшестером в одной комнате, рядом с кабинетом генерала, порой спать по двое в одной постели. Но, видимо, выбирая их, Вашингтон искал близких по духу себе — надежных, искренних, внимательных к нуждам окружающих, способных подавлять вспышки раздражения, — поэтому атмосфера дружелюбия и покладистости нарушалась крайне редко.
Гамильтон особенно сблизился с маркизом Лафайетом и Джоном Ло-уренсом. Все трое, несмотря на разницу происхождения и состояния, были страстными республиканцами, всем троим гибель в бою за правое дело представлялась достойным уделом, все трое были запойными книгочеями. Получая от своих друзей книги по истории Греции, Рима, Пруссии, Франции, труды Бэкона, Цицерона, Гоббса, Монтеня, Гамильтон не только ухитрялся прочитывать их при свете ночной свечи, но и конспектировать на пустых страницах своей расходной книги. Единственное, чему он завидовал в судьбе друзей, — тому, что оба уже успели жениться до начала войны. Хотя жены обоих оставались за океаном, в Европе, сам факт их существования там придавал Лафайету и Лоуренсу статус житейской умудренности, которой Гамильтон тоже мечтал достичь как можно скорее.
Отец Китти Ливингстон теперь был губернатором Нью-Джерси, и штаб Вашингтона поддерживал с ним постоянную связь. В своих письмах девушке Гамильтон старался не впадать в выскопарные излияния, держаться иронично-дружеского тона. «Когда мне откроется, какой стиль Вы предпочитаете в амурных отношениях — романтический или серьезный, — я подстроюсь и буду вести себя соответственно. Если Вы предпочтете роль богини, ждущей поклонения, я напрягу свое воображение, чтобы изыскать нужные доказательства, что Вы этого заслуживаете... Но если Вы удовлетворитесь тем, чтобы остаться обычной смертной, я буду обращаться к Вам по-дружески... В любом случае только конец революции сможет удалить препятствия, лежащие сегодня на пути к той сладостной цели, которую именуют супружество». Китти отвечала сдержанно, игривый тон ей, похоже, не давался.
Вашингтон вошел в комнату ровно в восемь, занял свое место во главе стола, обвел взглядом собравшихся.
— Кажется, все в сборе. Генерал Грин прислал мне записку, он вынужден задержаться на полчаса. Начнем без него. Джентльмены, мы уже не первый раз собираемся, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. Пора принимать решение. Полковник Гамильтон, доложите, что нам известно о намерениях и перемещениях неприятеля на сегодняшний день. Включите в свое сообщение вчерашние донесения лазутчиков.
— Вчера мы получили секретное письмо из Нью-Йорка от нашего агента, подтверждающее, что решение британцев оставить Филадельфию было согласовано с Лондоном. Получив известие о том, что Франция заключила союз с Америкой, Вестминстер опасается прибытия французского флота и экспедиционного корпуса к нашим берегам. Объединенная франко-американская армия легко смогла бы осадить Филадельфию. Поэтому новый командующий британскими войсками генерал Клинтон отдал приказ гарнизону вернуться в Нью-Йорк. Часть войск, артиллерия и снаряжение были отправлены морем неделю назад, но основной корпус численностью около десяти тысяч движется сейчас через Нью-Джерси. Из-за большого количества повозок движение происходит крайне медленно, колонны растянулись на двенадцать миль. Стоящая жара тоже тормозит марш, армия покрывает примерно шесть миль в день. Вопрос перед собравшимися: следует ли нам воспользоваться выгодным моментом и атаковать неприятеля или дать ему спокойно вернуться в Нью-Йорк?
Пока Гамильтон говорил, генерал Ли нервно кусал губы, подергивал головой, наклонялся к собаке, лежавшей у его ног, и что-то бормотал ей, будто призывая сохранять спокойствие. Он первым попросил слова и, едва дождавшись кивка Вашингтона, начал выстреливать одну за другой короткие фразы, не допускавшие возражений.
— Напасть на противника сейчас — безумие. Кого мы можем противопоставить регулярным европейским войскам? Этот сброд, который еще не пришел в себя после голодной зимовки в Вэлли Фордж? Да, барон фон Штойбен пытался привить им начатки дисциплины. Но на это требуются годы. Я здесь единственный, кто водил в бой британских гренадеров. Я знаю, какие это солдаты. Наши оборванцы бросятся бежать при виде их штыков. Кавалерия Корнваллиса пустится в погоню и перерубит половину нашей армии. Зачем идти на риск полного поражения, когда французы спешат нам на помощь? Нужно дождаться их и тогда ударить соединенными силами.
Гамильтон быстро двигал пером, занося речь генерала в журнал. Он вдруг припомнил, что индейцы дали Чарльзу Ли прозвище Кипящая Вода. Во время войны против французов и индейцев генерал, к которому пристало проз-вище Кипяток, удивил всех экстравагантным поступком: женился на индианке из племени мохавк. Легендарной также была страсть генерала к собакам. Он всюду являлся со сворой своих любимцев, которые вели себя без-образно: лаяли, кусались, дрались друг с другом. На левой руке у Кипятка не хватало двух пальцев — потерял во время дуэли в Италии.
Офицеры один за другим высказывали свое мнение. Некоторые соглашались с аргументами генерала, другие возражали. Горячо выступил за атаку Лафайет.
— На военных советах мы стараемся держаться в рамках логики. Но на поле боя логика улетучивается в пушечном дыму. Невозможно предсказать, как поведут себя войска. Под Брейнтри американцы отступили, а под Саратогой три дня выдерживали атаки тех же британских гренадеров и победили. Единственное, что абсолютно предсказуемо: если мы упустим такой выгодный момент, не атакуем противника, оставившего укрепленные стены и редуты, весь мир будет иметь право усомниться в боеспособности американской армии.
Присоединившийся к совещанию генерал Грин тоже решительно высказался за нападение. Подводя итог, Вашингтон указал на карте местечко под названием Монмут.
— Британцы достигнут его через два дня. Наша армия не перегружена обозом и вполне может настичь их там. Командовать передовым отрядом в четыре тысячи человек я поручаю вам, маркиз. Вы вступите в бой, британцы будут вынуждены перестраиваться из походного порядка в боевой. Тут подоспеем мы с остальной армией. Посмотрим, удалось ли барону фон Штойбену превратить замерзающих новобранцев в настоящих солдат.
Утром 28 июня солнце, выползавшее из-за лесистого гребня, обещало такую же беспощадную жару, какой оно мучило обе армии накануне. Еще не настигнув противника, американцы потеряли несколько солдат и лошадей, умершими от теплового удара.
Гамильтону было поручено осуществлять связь между авангардом и главнокомандующим. В сопровождении Редвуда он скакал вдоль тянувшейся колонны, вглядываясь в силуэты нескольких всадников, ехавших впереди. По плюмажу на шляпе узнал Лафайета, нагнал, поехал рядом.
— Что происходит?