Хмурился Копьё:
— Не люблю я камланий. Неуютно мне. Неприятно, когда по тордоху тени снуют. И когда шаман улетает — тоже не люблю. А ну, как умрёшь ты?
Искра головой мотнул:
— А как же твои важные слова, Копьё? Ты же веришь мне? Если не научусь через Нижний мир проходить и смотреть — как сумею людям помочь? Сам меня учил сердце в кулак зажимать, когда страшно — вот я и учусь никаких страхов не бояться.
Не стал Копьё спорить: правду Искра сказал.
Тяжело в обучении будущему охотнику. С чуркой на плечах мальчик бегает по тундре с утра до вечера, как олень, изо дня в день, пока не перестанет тяжесть на себе замечать. Через Песцовую реку переплывает туда и обратно, когда вода холоднее мороза и другой берег еле брезжит в тумане. Белых снежных куропаток учится руками ловить, а песцов — самоловами. Коль не привыкнет к тяготам и трудностям — как выживет в тундре?
Но и шаману в учении нелегко. И смотреть Копью на Искру жутко: того и гляди, душа у мальчишки навсегда с телом расстанется. Надо ему научиться неживых сумеречных медведей голыми руками душить, шаманским наитием видеть в кромешной тьме, читать те следы, что недоступны глазам человека. Помочь ученику на этом пути Копьё не может, может только надеяться: авось, если жилы у Искры окрепнут, а рука станет верной — и в Нижнем мире это пригодится ему.
На том они и сошлись, учитель с учеником. Решили, что их пути рядом идут через время. Одна — на ярком свету, по чистому снегу, песцы её перебегают, волки вдоль неё рыщут — тропа Копья, Искра по ней идёт, как во сне. Вторая — в глухой темноте — тропа Искры; кто там из-за призрачных сопок глядит слепыми глазами да железными клыками лязгает — Копьё себе даже представить не может.
Странно Копью было думать, что простые умения обычных людей юному шаману на пользу — но Искра рос и менялся, а подрастая, понимал что-то важное. И если он говорил: «Не пойду я с тобой нынче — надо мне туда спуститься, где безглазые совы слепое ущелье стерегут», — Копьё верил и не спорил. И присматривал исподволь: путь шамана простым взглядом похож на сон, только просыпается шаман тяжело — и лицо у него такое, будто сутки в пургу бежал без остановки. Чёрная усталость на лицо тень отбрасывает.
А Искра в Нижний мир спускался. Тело становилось сильнее — и душа становилась сильнее. Нижний мир мраком полон, как тяжёлой водой — густая темнота лёгкую душу выталкивает наверх, словно пёрышко. Сила нужна, чтобы плыть в этой темноте всё ниже — учился Искра в неё нырять, раздвигать её собой.
Сперва плохо выходило. Не видно в кромешной черноте ни зги, как ни раскрывай глаза — только чутьём угадывается, как скользят вокруг тени неведомых существ: мокрым мехом по лицу мазнут, шершавой лапой — по ладони… укусить не смеют — медвежонка боятся, но и не показываются. Как тут рассмотреть следы и пути, как найти верную тропу? Не выходит пока.
С медвежонком — легче. Обнимает Искра медвежонка за шею — и тот бредёт сквозь теснины мрака, медленно, но упрямо и уверенно, Искру на себе несёт, словно бабочку, что на шерсть его опустилась. Отпустишь его шею — и всплывёшь назад, в Срединный мир, как пузырёк воздуха со дна всплывает. Ничего не рассмотрев толком — только ладони горят от медвежьей шкуры из снежных вихрей.
Сидел Искра у очага, кормил огонь тюленьим жиром, говорил грустно:
— Ты-то, отец, видишь в любой тьме… взял бы я тебя с собой, да ведь перепугается нежить из сумерек, разбежится, а приятелю моему, медвежонку, беда от твоих прикосновений будет. Тьма тебя сторонится, холод от тебя прячется, снег тает — и Нижний мир не стерпит. Что же мне делать?
Коснулся пламени рукой — и остался в пригоршне свет.
Удивился Искра, горсть к глазам поднёс: плещется в ладони свет, как чистая вода, не горячий, а тёплый — золотые волны по нему идут. Плеснул Искра светом в лицо, глаза потёр — и стали глаза золотыми, как у полярной совы.
Со светом внутри. Для того чтобы пути во мраке искать.
Взял Искра ножницу, отрезал кончик косы и положил на камень очага. Не спеклись волосы, а вспыхнули вмиг — один пепел остался. Улыбнулся Искре отец.
После того и увидел Искра Нижний мир — те места, какие даже самые сильные шаманы видят еле-еле, словно силуэт сопки во вьюжную ночь. Всё увидел.
И получил весточку от деда.
Случилось это, когда уж шесть зим миновало с тех пор, как Искра из стойбища на Круглом озере уехал. Много прошло времени, много снега выпало и растаяло — но Искра всё о своём родном доме знал. Знал, что мама здорова, знал, что Брусника жива, знал, что Тальник ходит ещё рыбу ловить, хоть колено его ночами и мучает. И от этого знания было у Искры на сердце легко — ничто от вдохновения не отвлекало.
Разве только иногда вдруг тоска — маленький зверёк — откуда ни возьмись, приходила, под малицу забиралась, сердце грызла. Зубки мелкие, а больно. Тогда учился Искра тоску душить, как злого келе, что наводит болезнь и радость ворует. Плоховато пока получалось — и даже медвежонок, вьюжный приятель, снег, что и летом не тает, вздыхал за стеной тордоха.
Хмурился Копьё:
— Не люблю я камланий. Неуютно мне. Неприятно, когда по тордоху тени снуют. И когда шаман улетает — тоже не люблю. А ну, как умрёшь ты?
Искра головой мотнул:
— А как же твои важные слова, Копьё? Ты же веришь мне? Если не научусь через Нижний мир проходить и смотреть — как сумею людям помочь? Сам меня учил сердце в кулак зажимать, когда страшно — вот я и учусь никаких страхов не бояться.
Не стал Копьё спорить: правду Искра сказал.
Тяжело в обучении будущему охотнику. С чуркой на плечах мальчик бегает по тундре с утра до вечера, как олень, изо дня в день, пока не перестанет тяжесть на себе замечать. Через Песцовую реку переплывает туда и обратно, когда вода холоднее мороза и другой берег еле брезжит в тумане. Белых снежных куропаток учится руками ловить, а песцов — самоловами. Коль не привыкнет к тяготам и трудностям — как выживет в тундре?
Но и шаману в учении нелегко. И смотреть Копью на Искру жутко: того и гляди, душа у мальчишки навсегда с телом расстанется. Надо ему научиться неживых сумеречных медведей голыми руками душить, шаманским наитием видеть в кромешной тьме, читать те следы, что недоступны глазам человека. Помочь ученику на этом пути Копьё не может, может только надеяться: авось, если жилы у Искры окрепнут, а рука станет верной — и в Нижнем мире это пригодится ему.
На том они и сошлись, учитель с учеником. Решили, что их пути рядом идут через время. Одна — на ярком свету, по чистому снегу, песцы её перебегают, волки вдоль неё рыщут — тропа Копья, Искра по ней идёт, как во сне. Вторая — в глухой темноте — тропа Искры; кто там из-за призрачных сопок глядит слепыми глазами да железными клыками лязгает — Копьё себе даже представить не может.
Странно Копью было думать, что простые умения обычных людей юному шаману на пользу — но Искра рос и менялся, а подрастая, понимал что-то важное. И если он говорил: «Не пойду я с тобой нынче — надо мне туда спуститься, где безглазые совы слепое ущелье стерегут», — Копьё верил и не спорил. И присматривал исподволь: путь шамана простым взглядом похож на сон, только просыпается шаман тяжело — и лицо у него такое, будто сутки в пургу бежал без остановки. Чёрная усталость на лицо тень отбрасывает.
А Искра в Нижний мир спускался. Тело становилось сильнее — и душа становилась сильнее. Нижний мир мраком полон, как тяжёлой водой — густая темнота лёгкую душу выталкивает наверх, словно пёрышко. Сила нужна, чтобы плыть в этой темноте всё ниже — учился Искра в неё нырять, раздвигать её собой.
Сперва плохо выходило. Не видно в кромешной черноте ни зги, как ни раскрывай глаза — только чутьём угадывается, как скользят вокруг тени неведомых существ: мокрым мехом по лицу мазнут, шершавой лапой — по ладони… укусить не смеют — медвежонка боятся, но и не показываются. Как тут рассмотреть следы и пути, как найти верную тропу? Не выходит пока.
С медвежонком — легче. Обнимает Искра медвежонка за шею — и тот бредёт сквозь теснины мрака, медленно, но упрямо и уверенно, Искру на себе несёт, словно бабочку, что на шерсть его опустилась. Отпустишь его шею — и всплывёшь назад, в Срединный мир, как пузырёк воздуха со дна всплывает. Ничего не рассмотрев толком — только ладони горят от медвежьей шкуры из снежных вихрей.
Сидел Искра у очага, кормил огонь тюленьим жиром, говорил грустно:
— Ты-то, отец, видишь в любой тьме… взял бы я тебя с собой, да ведь перепугается нежить из сумерек, разбежится, а приятелю моему, медвежонку, беда от твоих прикосновений будет. Тьма тебя сторонится, холод от тебя прячется, снег тает — и Нижний мир не стерпит. Что же мне делать?
Коснулся пламени рукой — и остался в пригоршне свет.
Удивился Искра, горсть к глазам поднёс: плещется в ладони свет, как чистая вода, не горячий, а тёплый — золотые волны по нему идут. Плеснул Искра светом в лицо, глаза потёр — и стали глаза золотыми, как у полярной совы.
Со светом внутри. Для того чтобы пути во мраке искать.
Взял Искра ножницу, отрезал кончик косы и положил на камень очага. Не спеклись волосы, а вспыхнули вмиг — один пепел остался. Улыбнулся Искре отец.
После того и увидел Искра Нижний мир — те места, какие даже самые сильные шаманы видят еле-еле, словно силуэт сопки во вьюжную ночь. Всё увидел.
И получил весточку от деда.
Случилось это, когда уж шесть зим миновало с тех пор, как Искра из стойбища на Круглом озере уехал. Много прошло времени, много снега выпало и растаяло — но Искра всё о своём родном доме знал. Знал, что мама здорова, знал, что Брусника жива, знал, что Тальник ходит ещё рыбу ловить, хоть колено его ночами и мучает. И от этого знания было у Искры на сердце легко — ничто от вдохновения не отвлекало.
Разве только иногда вдруг тоска — маленький зверёк — откуда ни возьмись, приходила, под малицу забиралась, сердце грызла. Зубки мелкие, а больно. Тогда учился Искра тоску душить, как злого келе, что наводит болезнь и радость ворует. Плоховато пока получалось — и даже медвежонок, вьюжный приятель, снег, что и летом не тает, вздыхал за стеной тордоха.