Она вздохнула со скукой. Прошелестела платьем, зазвенел колокольчик, призывая служанок. Кланяясь, Асур больно схватил руку Келайлы, потащил к выходу, дергая и выворачивая.
Таща за собой по лестнице, сказал вполголоса:
— За то, что ослушалась и обманула меня, сидеть тебе завтра под замком, без еды и воды. И будешь сидеть, пока не упадешь на колени, умолять, чтоб я разрешил тебе работать на меня дальше. А если не попросишь, сдохнешь с голоду за толстыми стенами. Все равно никому не нужна, никто не придет тебя спасать, слепая бродяга! Плачешь? Вот и правильно. Реви, если такая дура.
И снова осталась Келайла одна, в темной каморке, с камнем, прячущим два ее сокровища. Села на постель и хотела заплакать, но сдержалась, потому что знала, если заплачет, то вытащит чашечку с Дремой, коснется губами пушистого колокольчика. И вдруг унесет ее волшебный цветок далеко от дворца, от сестер, которых так и не нашла. Что тогда? Возвращаться домой, будить спящих родителей, говорить им — вот вам, мама и папа, вместо четырех любимых дочерей одна, да и та — слепая…
Шмыгая, сидела Келайла и думала, как же ей быть. Потом встала, вытащила из тайника сверточек с осколком-Светлячком, хотела развернуть, пусть хоть он утешит, согреет пальцы, покажет то, что уже знала наизусть и наощупь: столик и табуретку, дверку в кладовку, кувшин на столе. Окошко с прочной решеткой.
Жаль, что не было возможности вытащить Светлячка в покоях принцессы, тогда бы Келайла все увидела своими глазами. Но прятать в кармане платья волшебный осколочек она побоялась и правильно — Марта забрала его в стирку. И доставать при злом Асуре Светлячка было нельзя, ведь тот разбил прекрасную шкатулку, не пожалел живой красоты. И что бы осталось тогда у бедной Келайлы, подними она в покоях принцессы руку со Светлячком? Слепые глаза и плен в темнице. Ведь может быть, Эрла сама по себе, а сестер надо искать не в принцессиных покоях.
Подумав все это, Келайла даже теперь побоялась разворачивать тряпицу с сокровищем. Пошла к окошку наощупь. Открыла деревянную ставню и встала на цыпочки, вслушиваясь в птичье пение. Правду сказала ей прачка Марта: чирикали за окном птички, переливая одни и те же механические песенки, вели из начала к концу и тут же начинали снова. Вроде бы и живые так поют, каждая только свою: сложную, как соловей, или нехитрую, как вот синичка. Но не отзывается сердце на ровные нотки, что выпевает свернутая в металлической грудке пружина.
Зато отозвалось сердце Келайлы на воспоминание о том, как ехала в повозке Гейто, и каждое утро меняла живым птицам воду, сыпала корм, чистила клетки, разговаривая с соловьями и зябликами. Застучало от горячей жалости. Бедные вы мои птички, что же с вами сделали тут, во дворце, превратили живое в мертвое золото и серебро, разве так можно?
Стукнуло сердце раз и другой, и сверток, что держала она у сердца, прижимая рукой, вдруг шевельнулся. Затаив дыхание, Келайла распутала тряпицу, немножко, с краешка. И Светлячок бросил мерцающие блики на толстые прутья решетки.
— Ты хочешь мне что-то сказать?
Но Светлячок только мерцал, освещая ее лицо и указывая тонким лучиком на раскрытое окошко, откуда неслась, повторяясь, механическая песенка. А я ведь ее знаю! — вспомнила Келайла, из этих ноток была собрана песня серого соловейка, любимая моя песенка, и Гейто любил ее слушать.
— Ты хочешь посмотреть в окошко?
Она замерла в нерешительности. Боялась, вдруг снаружи увидит кто ее сокровище. Прибегут отобрать, расскажут Асуру. Но что она думает только о себе! Там, в парке, жалуется механической песней соловушка, плачет о своей отобранной жизни.
Келайла распутала сверточек, залезла коленками на стол. Прижалась к решетке, просовывая наружу руку со Светлячком. А тот пыхнул ярко, как солнышко. И прутья раздались, словно не из черного железа ковали их, а из мягких веревок.
Совсем недолго думала Келайла. Вернулась в каморку только, чтобы забрать свою сумку, да спрятать в нее стебелек Дремы. Снова залезла на стол и протиснулась через прутья, держа в руке Светлячка, который послушно показывал ей неровную стенку с выступами старых камней. И тысячу прекрасных деревьев, осыпанных листьями и цветами. А внизу, прямо под стеной начиналась тропинка, и вела она в чащу, откуда звала Келайлу размеренная песенка золотой птицы.
Девочка очень осторожно спустилась, замирая от страха. Если мастер Асур узнает, что убежала, точно бросит ее сторожевым псам. А Светлячок мерцает так ярко, что стволы деревьев отбросили причудливые тени, будто не яркий день вокруг, а облачная темная ночь, и в ней — сильный фонарь.
Оглядываясь, Келайла шла по тропинке, голосок птицы звучал ближе и ближе. И наконец, поднимая руку, она остановилась под толстым дубом, увидела в свете осколка прекрасную птицу на узловатой ветке.
— Какой ты красивый, — прошептала, трогая пальцем холодные золотые перья, — ведь это ты, серый соловейко? Помнишь, я давала тебе зернышек.
Но птичка закончила песенку и начала ее снова. Келайла провела пальцем по спинке, хвостику, нащупала лапку. А на ней — петельку из серебра, которой прикована была птичка к ветке, чтобы сидеть там, пока не кончится у пружинки завод, а как сносится та пружинка — унесут неживую птицу в плавильную печь, вспомнила она слова Марты.
— Ну уж нет! — поднимаясь на цыпочки, разогнула тугую петлю, сняла птицу с ветки.
Села под деревом, баюкая соловья у сердца. Спросила у Светлячка:
— А теперь что? Ведь все равно он как будто умер. Неужто умер взаправду?
Она вздохнула со скукой. Прошелестела платьем, зазвенел колокольчик, призывая служанок. Кланяясь, Асур больно схватил руку Келайлы, потащил к выходу, дергая и выворачивая.
Таща за собой по лестнице, сказал вполголоса:
— За то, что ослушалась и обманула меня, сидеть тебе завтра под замком, без еды и воды. И будешь сидеть, пока не упадешь на колени, умолять, чтоб я разрешил тебе работать на меня дальше. А если не попросишь, сдохнешь с голоду за толстыми стенами. Все равно никому не нужна, никто не придет тебя спасать, слепая бродяга! Плачешь? Вот и правильно. Реви, если такая дура.
И снова осталась Келайла одна, в темной каморке, с камнем, прячущим два ее сокровища. Села на постель и хотела заплакать, но сдержалась, потому что знала, если заплачет, то вытащит чашечку с Дремой, коснется губами пушистого колокольчика. И вдруг унесет ее волшебный цветок далеко от дворца, от сестер, которых так и не нашла. Что тогда? Возвращаться домой, будить спящих родителей, говорить им — вот вам, мама и папа, вместо четырех любимых дочерей одна, да и та — слепая…
Шмыгая, сидела Келайла и думала, как же ей быть. Потом встала, вытащила из тайника сверточек с осколком-Светлячком, хотела развернуть, пусть хоть он утешит, согреет пальцы, покажет то, что уже знала наизусть и наощупь: столик и табуретку, дверку в кладовку, кувшин на столе. Окошко с прочной решеткой.
Жаль, что не было возможности вытащить Светлячка в покоях принцессы, тогда бы Келайла все увидела своими глазами. Но прятать в кармане платья волшебный осколочек она побоялась и правильно — Марта забрала его в стирку. И доставать при злом Асуре Светлячка было нельзя, ведь тот разбил прекрасную шкатулку, не пожалел живой красоты. И что бы осталось тогда у бедной Келайлы, подними она в покоях принцессы руку со Светлячком? Слепые глаза и плен в темнице. Ведь может быть, Эрла сама по себе, а сестер надо искать не в принцессиных покоях.
Подумав все это, Келайла даже теперь побоялась разворачивать тряпицу с сокровищем. Пошла к окошку наощупь. Открыла деревянную ставню и встала на цыпочки, вслушиваясь в птичье пение. Правду сказала ей прачка Марта: чирикали за окном птички, переливая одни и те же механические песенки, вели из начала к концу и тут же начинали снова. Вроде бы и живые так поют, каждая только свою: сложную, как соловей, или нехитрую, как вот синичка. Но не отзывается сердце на ровные нотки, что выпевает свернутая в металлической грудке пружина.
Зато отозвалось сердце Келайлы на воспоминание о том, как ехала в повозке Гейто, и каждое утро меняла живым птицам воду, сыпала корм, чистила клетки, разговаривая с соловьями и зябликами. Застучало от горячей жалости. Бедные вы мои птички, что же с вами сделали тут, во дворце, превратили живое в мертвое золото и серебро, разве так можно?
Стукнуло сердце раз и другой, и сверток, что держала она у сердца, прижимая рукой, вдруг шевельнулся. Затаив дыхание, Келайла распутала тряпицу, немножко, с краешка. И Светлячок бросил мерцающие блики на толстые прутья решетки.
— Ты хочешь мне что-то сказать?
Но Светлячок только мерцал, освещая ее лицо и указывая тонким лучиком на раскрытое окошко, откуда неслась, повторяясь, механическая песенка. А я ведь ее знаю! — вспомнила Келайла, из этих ноток была собрана песня серого соловейка, любимая моя песенка, и Гейто любил ее слушать.
— Ты хочешь посмотреть в окошко?
Она замерла в нерешительности. Боялась, вдруг снаружи увидит кто ее сокровище. Прибегут отобрать, расскажут Асуру. Но что она думает только о себе! Там, в парке, жалуется механической песней соловушка, плачет о своей отобранной жизни.
Келайла распутала сверточек, залезла коленками на стол. Прижалась к решетке, просовывая наружу руку со Светлячком. А тот пыхнул ярко, как солнышко. И прутья раздались, словно не из черного железа ковали их, а из мягких веревок.
Совсем недолго думала Келайла. Вернулась в каморку только, чтобы забрать свою сумку, да спрятать в нее стебелек Дремы. Снова залезла на стол и протиснулась через прутья, держа в руке Светлячка, который послушно показывал ей неровную стенку с выступами старых камней. И тысячу прекрасных деревьев, осыпанных листьями и цветами. А внизу, прямо под стеной начиналась тропинка, и вела она в чащу, откуда звала Келайлу размеренная песенка золотой птицы.
Девочка очень осторожно спустилась, замирая от страха. Если мастер Асур узнает, что убежала, точно бросит ее сторожевым псам. А Светлячок мерцает так ярко, что стволы деревьев отбросили причудливые тени, будто не яркий день вокруг, а облачная темная ночь, и в ней — сильный фонарь.
Оглядываясь, Келайла шла по тропинке, голосок птицы звучал ближе и ближе. И наконец, поднимая руку, она остановилась под толстым дубом, увидела в свете осколка прекрасную птицу на узловатой ветке.
— Какой ты красивый, — прошептала, трогая пальцем холодные золотые перья, — ведь это ты, серый соловейко? Помнишь, я давала тебе зернышек.
Но птичка закончила песенку и начала ее снова. Келайла провела пальцем по спинке, хвостику, нащупала лапку. А на ней — петельку из серебра, которой прикована была птичка к ветке, чтобы сидеть там, пока не кончится у пружинки завод, а как сносится та пружинка — унесут неживую птицу в плавильную печь, вспомнила она слова Марты.
— Ну уж нет! — поднимаясь на цыпочки, разогнула тугую петлю, сняла птицу с ветки.
Села под деревом, баюкая соловья у сердца. Спросила у Светлячка:
— А теперь что? Ведь все равно он как будто умер. Неужто умер взаправду?