Это было уже ближе. Не просто смотреть, вернее, сначала ты только смотрела. Проницала, не понимая того, что происходит, наслаждаясь своими прогулками, где-то смиренно полагая себя не очень нормальной, и только. Но можно ли просто смотреть на что-то, надеясь — оно не изменит тебя? Все знают, что нет. А если смотреть на расширенную версию мира, можно ли быть уверенной, что нет обратной связи? Ты, Кира, не так глупа, чтоб путать происходящее с киносеансом. Или же с романтическим игровым настроем. Или считать себя во власти галлюцинаций. Да что там. Фильм, книга, игра, глюки — все это тоже меняет. И если мир на твоих глазах, Кира, переходит в новое качество… То и ты, часть этого мира, переходишь в него тоже.
Лестница была старой, с косыми бетонными ступенями, с хламом на маленьких двух площадках между пролетами. Кира, погруженная в мысли, почти взбежала до второй площадки, встала там, тяжело дыша и утишая рвущееся сердце. Сглотнула сухим горлом, жалея, что в рюкзаке нет воды. Немного передохнув, медленно огляделась, понимая — нашлось еще одно особенное место, о котором раньше не знала. Или его не было тут.
Бетонные стенки углом защищали горку набитого ветром мусора. Пакеты, линялые обертки от мороженого, мятая пластиковая бутылка, белесая тряпочка презерватива, газетный комок. Над скругленным серым бетоном свистел ветер, внизу пласталась вода, но до нее — большой пустырь, через бурьян которого проложены ржавые рельсы с парой спящих вагонов в тупике.
Если шагнуть, вдруг поняла Кира, в бетонный угол, там наклониться и протянуть руку, то пальцы войдут в невидимую дыру, прямо над мертвым хламом. Но лучше не совать их туда.
Она выпрямилась. Уже подалась вперед, готовясь ступить на следующий пролет старой лестницы. И увидела незамеченное раньше.
Над мусором на потемневшей серой стене была надпись. Тонкими линиями, наверное, синим, теперь выцветшим мелом.
Я ТЕБЯ ВСЕ РАВНО ДОСТАНУ
Кира отвернулась и побежала вверх, внимательно глядя на перекошенные оползнями ступени. Чтоб не свалиться, туда, вниз, пробивая собой протаявшую в реальности полынью. Делая ее больше.
Над лестницей обещалось привычное: изгиб плитчатой бетонки мимо железных ворот гаражей. Оттуда вбок по узкой каменной дорожке, с одной стороны — задние гаражные стенки сплошняком, с другой — пустырь с остатками какого-то давнего цеха — в развалинах проросли и давно выросли деревья, а густая трава прятала косые обломки бетонных блоков.
Но оказалось, прогулка еще не закончена, хотя Кира, ступая уставшими ногами по бетону, уже видела, как выходит к домам и идет мимо киосков к остановке, где рядом скучают таксисты, болтая с продавщицами, что вышли на солнышко покурить.
Очнулась она у подножия башни, той самой, которая в обыденности прикидывалась белым, аккуратно покрашенным маяком, усаженным поверху антеннами мобильной связи. Постояла, горячей спиной остро ощущая обычную жизнь. Невидимые ей, гудели на дальнем шоссе машины, лаяла собачка, кто-то смеялся и бумкала музыка из распахнутого окна.
Выбери сама, Кира…
По горячей спине пробежал ледяной холодок. Я все равно тебя достану, прошептала, издеваясь, полустертая надпись на сером камне. Все равно. Хоть закрывай глаза, хоть бейся башкой о стену, уговаривая себя, что ничего не происходит. Страшно, да. И самое страшное, что буквы становились ярче, будто время, постояв, качнулось и двинулось вспять, туда, где Кира знала, чей это голос, и почему мир смотрел на нее, не позволяя спрятаться.
Она протянула руку к двери, сбитой из старых досок, тоже кривой, но крепкой, с одной доской по диагонали, даже шляпки ржавых гвоздей виднелись в махровой от времени и дождей древесине. Не потому что набралась смелости и выбрала, наконец. А потому что, если даже еда и маршруты ежедневных прогулок выбираются ей неосознанно, и она полагается на что-то вне своего разума, стараясь не сковывать поступков логикой и объяснениями, то как сейчас, в меняющемся мире, который растет и раздается на ее глазах, — не прислушаться?
Мне нужно внутрь, успела подумать Кира. И потянула за кожаную петлю на месте дверной ручки. Без всякого скрипа и без усилия деревянная дверь открылась, приглашая ее в каменную темноту, в которой вечернее солнце, выглядывая из-за спины, осветило первые несколько ступеней.
Шаги иногда работают, как деления на циферблате часов: приближая нас к чему-то, рассекают время на равные доли. И те — либо совсем одинаковые, идешь, ровно меряя шагами, приближая себя на один, второй, третий такой же. Или же соразмерно субъективности времени, один шаг быстр, другой — медленнее, и — пауза, а потом снова. Второе, это когда впереди неизвестность, или внутри нерешительность.
Шаги Киры мерили еще и ступени. Мешали повернуть обратно, даже когда она нерешительно замирала, боясь поворота, за которым вдруг уже что-то есть, кроме гулкого эха от каждого шага. Гулкого, но тихого, будто кто-то вскрикивал шепотом, отмечая каждый шаг. Она медлила, потом решительно отсчитывала три или четыре ступени. А еще ставила ногу мягким касанием, пытаясь избавиться от звучащего эха. Но то все равно провожало каждый ее шаг. Так тикают старые часы на беленой стенке. Только часы тикают ровнее, равнодушнее, отмечая время, насильственно объективное.
Это не размышления самой Киры, она просто поднималась, очень взволнованная, с пересохшим горлом, чутко ожидая внезапности. Вдруг следующий поворот уже выведет ее в башню, которая для огня (счет ступеням и поворотам она давно потеряла), или в голове с каждым шагом начнут меняться мороки, ведь лестница — это тот самый костяк, на который так удобно низать происходящее. Первый пролет напомнит Кире то, а следующие несколько шагов — это. И так далее.
Но винтовая лестница просто вела наверх, через узкие бойницы сочился свет, разный, то сумеречно-рассеянный, то тяжелый закатный, сочный и яркий. Пахло влажной пылью и каменной крошкой, Кира вспомнила, так пахнут катакомбы, где раньше добывали известняк, а после забросили, и в подземных лабиринтах сверху протекает вода, сперва омывая корни травы, а после капая звонко и насыщая тырсу влагой. Из сумеречных окошек, обращенных к проливу, веял свежий морской ветерок. И звучали шаги.
Кто там наверху? Она была уверена, кто-то ждет, может быть, девушка-церцис, которая по милости Киры существует без имени, во всяком случае в этом мире. Или, допустим, там старый маячник, конечно, мудрый, с ответами на ее вопросы, нужно подумать, о чем спросить в первую очередь, пусть поможет не заплутать в новом расширенном мире, указывая вешки и приметы пути. А вдруг там какая сказочная старуха, варит в большом хазарском котле зелье, и огонь под бронзовым брюхом сверкает, видный в широкие просветы незастекленных окон…
На очередном непосчитанном повороте Кира устала волноваться, просто пошла, без мыслей, ступая ровнее и уже мечтая только о том, чтоб выбраться с лестницы, войти под каменную крышу в верхний зал. Может быть сесть, отдышаться. И поговорить с тем, кто ее ждет.
В лицо уже дул устойчивый морской ветер, рассказывая — ты высоко, Кира, так же усиливается ветер на степных холмах и прибрежных обрывах. И последний поворот вывел ступени в просторный зал, примерно такой, каким и ждала увидеть его Кира. С тесаным каменным полом, с широкими проемами в каждой грани башни. И с коническим, уводящим взгляд в среднюю темноту потолком.
Это было уже ближе. Не просто смотреть, вернее, сначала ты только смотрела. Проницала, не понимая того, что происходит, наслаждаясь своими прогулками, где-то смиренно полагая себя не очень нормальной, и только. Но можно ли просто смотреть на что-то, надеясь — оно не изменит тебя? Все знают, что нет. А если смотреть на расширенную версию мира, можно ли быть уверенной, что нет обратной связи? Ты, Кира, не так глупа, чтоб путать происходящее с киносеансом. Или же с романтическим игровым настроем. Или считать себя во власти галлюцинаций. Да что там. Фильм, книга, игра, глюки — все это тоже меняет. И если мир на твоих глазах, Кира, переходит в новое качество… То и ты, часть этого мира, переходишь в него тоже.
Лестница была старой, с косыми бетонными ступенями, с хламом на маленьких двух площадках между пролетами. Кира, погруженная в мысли, почти взбежала до второй площадки, встала там, тяжело дыша и утишая рвущееся сердце. Сглотнула сухим горлом, жалея, что в рюкзаке нет воды. Немного передохнув, медленно огляделась, понимая — нашлось еще одно особенное место, о котором раньше не знала. Или его не было тут.
Бетонные стенки углом защищали горку набитого ветром мусора. Пакеты, линялые обертки от мороженого, мятая пластиковая бутылка, белесая тряпочка презерватива, газетный комок. Над скругленным серым бетоном свистел ветер, внизу пласталась вода, но до нее — большой пустырь, через бурьян которого проложены ржавые рельсы с парой спящих вагонов в тупике.
Если шагнуть, вдруг поняла Кира, в бетонный угол, там наклониться и протянуть руку, то пальцы войдут в невидимую дыру, прямо над мертвым хламом. Но лучше не совать их туда.
Она выпрямилась. Уже подалась вперед, готовясь ступить на следующий пролет старой лестницы. И увидела незамеченное раньше.
Над мусором на потемневшей серой стене была надпись. Тонкими линиями, наверное, синим, теперь выцветшим мелом.
Я ТЕБЯ ВСЕ РАВНО ДОСТАНУ
Кира отвернулась и побежала вверх, внимательно глядя на перекошенные оползнями ступени. Чтоб не свалиться, туда, вниз, пробивая собой протаявшую в реальности полынью. Делая ее больше.
Над лестницей обещалось привычное: изгиб плитчатой бетонки мимо железных ворот гаражей. Оттуда вбок по узкой каменной дорожке, с одной стороны — задние гаражные стенки сплошняком, с другой — пустырь с остатками какого-то давнего цеха — в развалинах проросли и давно выросли деревья, а густая трава прятала косые обломки бетонных блоков.
Но оказалось, прогулка еще не закончена, хотя Кира, ступая уставшими ногами по бетону, уже видела, как выходит к домам и идет мимо киосков к остановке, где рядом скучают таксисты, болтая с продавщицами, что вышли на солнышко покурить.
Очнулась она у подножия башни, той самой, которая в обыденности прикидывалась белым, аккуратно покрашенным маяком, усаженным поверху антеннами мобильной связи. Постояла, горячей спиной остро ощущая обычную жизнь. Невидимые ей, гудели на дальнем шоссе машины, лаяла собачка, кто-то смеялся и бумкала музыка из распахнутого окна.
Выбери сама, Кира…
По горячей спине пробежал ледяной холодок. Я все равно тебя достану, прошептала, издеваясь, полустертая надпись на сером камне. Все равно. Хоть закрывай глаза, хоть бейся башкой о стену, уговаривая себя, что ничего не происходит. Страшно, да. И самое страшное, что буквы становились ярче, будто время, постояв, качнулось и двинулось вспять, туда, где Кира знала, чей это голос, и почему мир смотрел на нее, не позволяя спрятаться.
Она протянула руку к двери, сбитой из старых досок, тоже кривой, но крепкой, с одной доской по диагонали, даже шляпки ржавых гвоздей виднелись в махровой от времени и дождей древесине. Не потому что набралась смелости и выбрала, наконец. А потому что, если даже еда и маршруты ежедневных прогулок выбираются ей неосознанно, и она полагается на что-то вне своего разума, стараясь не сковывать поступков логикой и объяснениями, то как сейчас, в меняющемся мире, который растет и раздается на ее глазах, — не прислушаться?
Мне нужно внутрь, успела подумать Кира. И потянула за кожаную петлю на месте дверной ручки. Без всякого скрипа и без усилия деревянная дверь открылась, приглашая ее в каменную темноту, в которой вечернее солнце, выглядывая из-за спины, осветило первые несколько ступеней.
Шаги иногда работают, как деления на циферблате часов: приближая нас к чему-то, рассекают время на равные доли. И те — либо совсем одинаковые, идешь, ровно меряя шагами, приближая себя на один, второй, третий такой же. Или же соразмерно субъективности времени, один шаг быстр, другой — медленнее, и — пауза, а потом снова. Второе, это когда впереди неизвестность, или внутри нерешительность.
Шаги Киры мерили еще и ступени. Мешали повернуть обратно, даже когда она нерешительно замирала, боясь поворота, за которым вдруг уже что-то есть, кроме гулкого эха от каждого шага. Гулкого, но тихого, будто кто-то вскрикивал шепотом, отмечая каждый шаг. Она медлила, потом решительно отсчитывала три или четыре ступени. А еще ставила ногу мягким касанием, пытаясь избавиться от звучащего эха. Но то все равно провожало каждый ее шаг. Так тикают старые часы на беленой стенке. Только часы тикают ровнее, равнодушнее, отмечая время, насильственно объективное.
Это не размышления самой Киры, она просто поднималась, очень взволнованная, с пересохшим горлом, чутко ожидая внезапности. Вдруг следующий поворот уже выведет ее в башню, которая для огня (счет ступеням и поворотам она давно потеряла), или в голове с каждым шагом начнут меняться мороки, ведь лестница — это тот самый костяк, на который так удобно низать происходящее. Первый пролет напомнит Кире то, а следующие несколько шагов — это. И так далее.
Но винтовая лестница просто вела наверх, через узкие бойницы сочился свет, разный, то сумеречно-рассеянный, то тяжелый закатный, сочный и яркий. Пахло влажной пылью и каменной крошкой, Кира вспомнила, так пахнут катакомбы, где раньше добывали известняк, а после забросили, и в подземных лабиринтах сверху протекает вода, сперва омывая корни травы, а после капая звонко и насыщая тырсу влагой. Из сумеречных окошек, обращенных к проливу, веял свежий морской ветерок. И звучали шаги.
Кто там наверху? Она была уверена, кто-то ждет, может быть, девушка-церцис, которая по милости Киры существует без имени, во всяком случае в этом мире. Или, допустим, там старый маячник, конечно, мудрый, с ответами на ее вопросы, нужно подумать, о чем спросить в первую очередь, пусть поможет не заплутать в новом расширенном мире, указывая вешки и приметы пути. А вдруг там какая сказочная старуха, варит в большом хазарском котле зелье, и огонь под бронзовым брюхом сверкает, видный в широкие просветы незастекленных окон…
На очередном непосчитанном повороте Кира устала волноваться, просто пошла, без мыслей, ступая ровнее и уже мечтая только о том, чтоб выбраться с лестницы, войти под каменную крышу в верхний зал. Может быть сесть, отдышаться. И поговорить с тем, кто ее ждет.
В лицо уже дул устойчивый морской ветер, рассказывая — ты высоко, Кира, так же усиливается ветер на степных холмах и прибрежных обрывах. И последний поворот вывел ступени в просторный зал, примерно такой, каким и ждала увидеть его Кира. С тесаным каменным полом, с широкими проемами в каждой грани башни. И с коническим, уводящим взгляд в среднюю темноту потолком.