Ефим оглядел бойцов и, прервав рассказ, полез за кисетом.
— Бери, бери, — протянул ему папиросу ближний боец. Еж неторопливо закурил, затянулся и, хитровато улыбаясь, продолжал рассказ.
— Ну, а потом любовь была как в романе каком… Такое завернулось, вспомню, самому не верится: а не сон ли то был? За моей Матреной сильно увивался бригадир тракторной бригады Федор. Парень вроде тебя, — показал он на Полагуту. — Видный. И сошлась бы она с ним непременно, да только грех он имел один: водку хлестал, как воду. А напьется — всю деревню разгонит. Бычьей силы был. Боялись его все. С пьяного, что с дурного, — один спрос. Каким таким путем дознался он тогда, что у меня любовь с Матреной, не знаю, не иначе, какой-то завистник шепнул. Встретился он однажды пьяный и накинулся на меня, будто бугай, глазищи кровью налились: «Ты чего же это — баб чужих завлекать?» Замахнулся кулачищем, а кулак что кувалда. Односельчане так и ахнули: конец, мол, Ежу. Я увернулся, а он опять замахивается: «Как стукну тебе, — говорит, — уйдешь в землю, что гвоздь в дерево, по самую макушку!» Вижу, ребята, дело плохое, и впрямь может прикончить. «Эх, — думаю, — была не была!» Выхватываю из забора кол да как перетянул его. Он так и рухнул на землю, аж землица-матушка под ним ахнула. «Убил до смерти, — думаю, — тюрьма… Пропадай и жизнь и любовь». Народ сбежался, воды принесли, льют на него из ведра, а он не шелохнется. Женщина какая-то заголосила, должно мать. Долго ли, коротко Федора водой отливали — не помню. Слышу только шорох по народу пошел, как ветер в листья зашуршал: «Оживает, оживает…» Подбежал я к Федору и сам не знаю зачем. «Жив!» — кричу благим матом, не мог радости своей сдержать. А он подымает мокрую голову с мутными глазами и как заревет на меня по-бугаиному: «Расшибу в лепешку! Где он, дайте мне его сюда!» Смотрит на меня, бельма вытаращил и вроде ничего не видит. А в народе опять шепот идет: «Так, — говорят, — ему и надо, буяну». Тут я, словно заяц, через поле, в лес — и был таков.
— Ну а дальше как?
— Что дальше? Ну, принудиловку дали мне за хулиганство… А Матрену свою я все-таки отвоевал!..
Миронов облегченно вздохнул: не переживают его бойцы отмену отпуска в город.
Тем же вечером Канашов был срочно вызван к начальнику политотдела дивизии.
Поздоровавшись с Канашовым за руку, заместитель командира дивизии по политчасти полковой комиссар Коврыгин вдруг стал подчеркнуто официальным. Это был седоватый человек с бледным лицом.
— До меня дошли слухи, товарищ подполковник, что вы слишком увлекаетесь иностранными военными журналами… И, в частности, немецкими. Это верно? — Его голубоватые глаза отливали стальным цветом.
— Иностранные журналы читаю.
— Ну и о чем там пишут? — в интонации прозвучала легкая насмешка.
Канашову захотелось ответить резко: «Почитайте, если вас интересует». Он не терпел эту манеру допроса.
— О многом, — ответил он уклончиво.
— Ну, а можно поконкретней?…
— О взглядах на современную войну, о тактике, стратегии, военной технике…
В холодноватых глазах комиссара вспыхнули недобрые огоньки. Но он погасил их. Широким жестом он пододвинул Канашову пачку «Казбека».
— Прошу вас.
Канашов отодвинул коробку и, вынув, закурил свои.
— Насколько мне известно, к нам в дивизию не поступают такие материалы… Где же вы их достаете?
— Мне присылает товарищ, бывший преподаватель академии, ныне полковник в отставке. К слову сказать, они не секретные.
— Любопытно… Но что же все-таки привлекает вас в этих журналах? Говорят, вы хорошо владеете немецким языком?
— Товарищ полковой комиссар, я читаю их, выполняя приказ Наркома обороны. Он требует знать языки наших вероятных противников. Немецким языком владею.
Ефим оглядел бойцов и, прервав рассказ, полез за кисетом.
— Бери, бери, — протянул ему папиросу ближний боец. Еж неторопливо закурил, затянулся и, хитровато улыбаясь, продолжал рассказ.
— Ну, а потом любовь была как в романе каком… Такое завернулось, вспомню, самому не верится: а не сон ли то был? За моей Матреной сильно увивался бригадир тракторной бригады Федор. Парень вроде тебя, — показал он на Полагуту. — Видный. И сошлась бы она с ним непременно, да только грех он имел один: водку хлестал, как воду. А напьется — всю деревню разгонит. Бычьей силы был. Боялись его все. С пьяного, что с дурного, — один спрос. Каким таким путем дознался он тогда, что у меня любовь с Матреной, не знаю, не иначе, какой-то завистник шепнул. Встретился он однажды пьяный и накинулся на меня, будто бугай, глазищи кровью налились: «Ты чего же это — баб чужих завлекать?» Замахнулся кулачищем, а кулак что кувалда. Односельчане так и ахнули: конец, мол, Ежу. Я увернулся, а он опять замахивается: «Как стукну тебе, — говорит, — уйдешь в землю, что гвоздь в дерево, по самую макушку!» Вижу, ребята, дело плохое, и впрямь может прикончить. «Эх, — думаю, — была не была!» Выхватываю из забора кол да как перетянул его. Он так и рухнул на землю, аж землица-матушка под ним ахнула. «Убил до смерти, — думаю, — тюрьма… Пропадай и жизнь и любовь». Народ сбежался, воды принесли, льют на него из ведра, а он не шелохнется. Женщина какая-то заголосила, должно мать. Долго ли, коротко Федора водой отливали — не помню. Слышу только шорох по народу пошел, как ветер в листья зашуршал: «Оживает, оживает…» Подбежал я к Федору и сам не знаю зачем. «Жив!» — кричу благим матом, не мог радости своей сдержать. А он подымает мокрую голову с мутными глазами и как заревет на меня по-бугаиному: «Расшибу в лепешку! Где он, дайте мне его сюда!» Смотрит на меня, бельма вытаращил и вроде ничего не видит. А в народе опять шепот идет: «Так, — говорят, — ему и надо, буяну». Тут я, словно заяц, через поле, в лес — и был таков.
— Ну а дальше как?
— Что дальше? Ну, принудиловку дали мне за хулиганство… А Матрену свою я все-таки отвоевал!..
Миронов облегченно вздохнул: не переживают его бойцы отмену отпуска в город.
Тем же вечером Канашов был срочно вызван к начальнику политотдела дивизии.
Поздоровавшись с Канашовым за руку, заместитель командира дивизии по политчасти полковой комиссар Коврыгин вдруг стал подчеркнуто официальным. Это был седоватый человек с бледным лицом.
— До меня дошли слухи, товарищ подполковник, что вы слишком увлекаетесь иностранными военными журналами… И, в частности, немецкими. Это верно? — Его голубоватые глаза отливали стальным цветом.
— Иностранные журналы читаю.
— Ну и о чем там пишут? — в интонации прозвучала легкая насмешка.
Канашову захотелось ответить резко: «Почитайте, если вас интересует». Он не терпел эту манеру допроса.
— О многом, — ответил он уклончиво.
— Ну, а можно поконкретней?…
— О взглядах на современную войну, о тактике, стратегии, военной технике…
В холодноватых глазах комиссара вспыхнули недобрые огоньки. Но он погасил их. Широким жестом он пододвинул Канашову пачку «Казбека».
— Прошу вас.
Канашов отодвинул коробку и, вынув, закурил свои.
— Насколько мне известно, к нам в дивизию не поступают такие материалы… Где же вы их достаете?
— Мне присылает товарищ, бывший преподаватель академии, ныне полковник в отставке. К слову сказать, они не секретные.
— Любопытно… Но что же все-таки привлекает вас в этих журналах? Говорят, вы хорошо владеете немецким языком?
— Товарищ полковой комиссар, я читаю их, выполняя приказ Наркома обороны. Он требует знать языки наших вероятных противников. Немецким языком владею.