Миронов, слегка смущенный подкусыванием товарища, положил свой конспект на тумбочку.
— Ничего, представь, он мне не сказал. Побыл час. В занятия не вмешивался. И вдруг уехал…
— Значит, будет на совещании хвалить… Вот увидишь. Если что не так, начальство не смолчит. Ты построже с ними. Исправней солдаты будут.
Миронов растерянно взглянул в зеркало: волосы на макушке стояли торчком. Он плеснул воды в руку, быстро пригладил вихор и надел фуражку.
Евгений сердито сказал:
— А ко мне сегодня на строевую комбат Горобец завернул. Побыл минут пятнадцать и ушел. И, как на грех, один в нечищеных сапогах, другой без пуговицы на вороте гимнастерки. Пришлось дать одному три наряда, другому — два. Вне очереди.
— И это при комбате?
— А что ж тут такого?… Зачем мне скрывать их недостатки?
— Не много ли? Ведь так через неделю у тебя все будут иметь взыскания.
— Пусть… Зато увидишь, какая дисциплина будет.
— Взысканиями не сделаешь из них хороших бойцов.
— Воспитывать надо?… Знаю. Это пусть им политруки лекции читают. Я командир. У меня на это есть права.
— А какое у них мнение о тебе будет?
— А мне что до этого? Я выполняю приказ наркома. В своем подразделении командир — хозяин. На то и единоначалие ему дано. А ты что, думаешь воспитать у них любовь к себе? Чепуха это. Командир не девушка, чтобы его любили. Командира должны бояться, и это создает уважение к нему, авторитет.
— А за что же им уважать тебя?
— Как за что? Хотя бы за то, что мне командовать ими доверили. В военном деле я на несколько голов выше любого из них.
Жигуленко встал, прошелся по комнате.
В дверь осторожно постучались.
— Войдите! — крикнул Жигуленко.
Вошел связной и доложил:
— Товарищ лейтенант, вас командир роты вызывает к себе.
— Что там случилось? — поморщился Жигуленко и направился к койке, где на спинке висело его снаряжение.
Миронов, слегка смущенный подкусыванием товарища, положил свой конспект на тумбочку.
— Ничего, представь, он мне не сказал. Побыл час. В занятия не вмешивался. И вдруг уехал…
— Значит, будет на совещании хвалить… Вот увидишь. Если что не так, начальство не смолчит. Ты построже с ними. Исправней солдаты будут.
Миронов растерянно взглянул в зеркало: волосы на макушке стояли торчком. Он плеснул воды в руку, быстро пригладил вихор и надел фуражку.
Евгений сердито сказал:
— А ко мне сегодня на строевую комбат Горобец завернул. Побыл минут пятнадцать и ушел. И, как на грех, один в нечищеных сапогах, другой без пуговицы на вороте гимнастерки. Пришлось дать одному три наряда, другому — два. Вне очереди.
— И это при комбате?
— А что ж тут такого?… Зачем мне скрывать их недостатки?
— Не много ли? Ведь так через неделю у тебя все будут иметь взыскания.
— Пусть… Зато увидишь, какая дисциплина будет.
— Взысканиями не сделаешь из них хороших бойцов.
— Воспитывать надо?… Знаю. Это пусть им политруки лекции читают. Я командир. У меня на это есть права.
— А какое у них мнение о тебе будет?
— А мне что до этого? Я выполняю приказ наркома. В своем подразделении командир — хозяин. На то и единоначалие ему дано. А ты что, думаешь воспитать у них любовь к себе? Чепуха это. Командир не девушка, чтобы его любили. Командира должны бояться, и это создает уважение к нему, авторитет.
— А за что же им уважать тебя?
— Как за что? Хотя бы за то, что мне командовать ими доверили. В военном деле я на несколько голов выше любого из них.
Жигуленко встал, прошелся по комнате.
В дверь осторожно постучались.
— Войдите! — крикнул Жигуленко.
Вошел связной и доложил:
— Товарищ лейтенант, вас командир роты вызывает к себе.
— Что там случилось? — поморщился Жигуленко и направился к койке, где на спинке висело его снаряжение.