Катер прибыл спустя минуту. Пилот спустил трап, и командор легко поднялся вверх по ступенькам. Смотреть на сильные ладони, без перчаток хватающиеся за тросы, было холодно. Грин обернулся, ещё раз, глянул на Таню, и шкодным жестом сложил пальцы колечком — всё будет ок! Люк закрылся. Девушка осталась одна, её уже познабливало — мороз снова крепчал, к тому же дул резкий ветер. Даже комм как будто замерз, и шарик крутился медленнее.
— Мацумото?
— Сумасшедшая русская! Рад слышать тебя живой, — голос у японца был медленный, чуть отстранённый, но такой же невозмутимый. — Ты вернулась?
— Нет. Сижу в пещерах, учу гусениц говорить «чёртов янки», — Таня фыркнула. — Как ты?
— Док ворчит — мол, ещё семь сантиметров и ему бы не пришлось отрезать мне ноги, катер сделал бы операцию за него. А так есть шансы, что ты не избавишься от меня до конца экспедиции.
— Может быть, это мне повезёт избавить достопочтенного самурая от своего общества?
— Не шути так. Смерть может прийти в любой день, и приход её следует встречать с радостью… но пусть лучше она не торопится. Как успехи?
— Пустяки, — беззаботно прощебетала Таня. — Так, мелочи. Выяснила, что гусеницы разумны, рисуют, разговаривают запахами и жестами. Нашла залежи хлопчатого кварца. Помирилась с командором. Ничего особенного.
Мацумото расхохотался и вдруг замолчал. Из шарика комма доносилось его тяжёлое, прерывистое дыхание.
— Что с тобой?
— Пустяки, — выдохнул Мацумото. — Железяка мигает, что мне пора отдохнуть. Возвращайся скорей, Таня-тян. Отбой.
— Сайонара! — сказала Таня и прижала к щеке шарик комма.
Внизу у озера ничего не изменилось. Негаснущий тусклый свет, тихая вода, снующие туда-сюда, беззаботно плещущиеся в волнах, сохнущие на берегу гусеницы. Хозяева бесценных сокровищ по-прежнему вежливо игнорировали Таню. По счастью они игнорировали и фотоаппарат. Таня решила, что надо бы отснять серию наиболее распространённых жестов, а потом попробовать их растолковать.
Купание красных гусениц завершилось. Последние шесть кадров ушли в минуту. Всё-таки привычка к фотобоксам портит руку — зная, что можно выбрать удачный кадр из полусотни или полутысячи, не всегда успеваешь схватить один-единственный и отвыкаешь экономить драгоценную плёнку. Упаковав камеру в кофр, Таня села на камушек, так чтобы любоваться падающим из-под купола и медленно тающим снегом, и ничтоже сумняшеся съела второй дневной рацион. Разнообразить его кулинарией из кладовых гусениц она больше не рискнула. Что-то подсказывало — начиная с завтрашнего дня навалится целая куча задач, целей и всевозможных необходимых дел. А сегодня хотелось просто позволить себе расслабиться, понаблюдать за гусеницами, подумать о них и не только…Сан-Хосе бы остаток жизни отдал, лишь бы денёк-другой погостить в этих пещерах. А ещё лучше остаться здесь лет на десять, изучая, как пахнут друг на друга и шевелят педипальпами инопланетные твари.
Таня вспомнила гордого, насмешливого Риверту, тяжёлый взгляд и недобрую улыбку, привычку складывать кусудамы из салфеток, болезненное чутьё на всякую несправедливость. Он вечно лез в споры, подкалывал, язвил, сцеплялся со всеми от командора до Сан-Хосе — лишь бы вытащить истину. И оказывался прав куда чаще, чем думал наставник. Они были похожи, словно отец и сын. У Тани никогда не получалось так глубоко вникнуть в мысль и продолжить её. Она оставалась верной опорой, маленькой радостью старика, но никак не преемником — и даже не обижалась, в очередной раз ощущая стену, разделяющую «настоящих учёных» и заурядную ассистентку. С гусеницами ей повезло, не больше. А Риверта точно знал, как строить коммуникацию и трактовать поведение негуманоидов, на что следовало бы обращать внимание. Он мог предусмотреть всё…Кроме проклятой рыбы. Смерть паршивая штука, и что самое скверное, её уже не отменишь.
Носком ботинка Таня вывела на песке «Ри-вер-та», потом медленно стёрла надпись.
Остаток вечера ушёл на сбор кристаллов с берега озерца — их, волшебно красивых в тусклом свете и прозрачной воде, нашлось не так уж и мало — больше полусотни, к вящей радости господина командора. На ночлег она устроилась в той же пещере молодняка, что и в прошлый раз. Там было сумрачно, душно и шумно. Маленькие гусеницы ворочались и шуршали, откуда-то сверху громко капала вода. Таня тоже ворочалась, камни казались ей жёсткими, мышцы ныли, и сон не шёл. Остро захотелось на свежий воздух, на холодный простор, бежать по равнине, падать с размаху в белое одеяло и подниматься, стряхивая снежинки с волос. Чтобы приманить дрёму, Таня вспомнила Кольриджа — в колледже они учили наизусть эти стихи:
Иногда ей удавалось заснуть, представляя себе роскошный дворец Хубилая, анфиладу роскошных, устланных коврами комнат, красавцев леопардов на мягких диванах и прелестных рабынь, укутанных в голубые шелка. Прошло почти два часа, снаружи была ночь и по корабельным часам тоже была ночь. Детёныши давно уже лежали смирно. Как-то слишком смирно, вдруг подумалось Тане. Запах воздуха вдруг изменился, стал приторным до тошноты. Новые звуки добавились к шорохам спальни — словно кто-то сосал через трубочку густой и вязкий коктейль. И становилось всё темней и темней, маленькие гусеницы почему-то переставали светиться. Что-то скользкое коснулось Таниной ноги, подкатилось к бедру, затем к боку. Девушка почувствовала лёгкое жжение и ощутила, как расползается «кожа». Она попыталась встать — склизкое и тяжёлое повисло на ней, стало больно, потом очень больно. Спас фонарик. Выхватив его, Таня нажала на кнопку и увидела, как от яркого света шарахнулось три отвратительных слизня. Там, где они соприкасались с телом, «кожа» исчезла, остались раны, сочащиеся дрянью круги голого мяса. Закружилась голова, Таня испугалась, что вот-вот потеряет сознание. А вокруг — Таня прочертила лучом фонаря сумерки — творился кошмар. Сотни слизней облепили бесчувственных малышей и с чмоканьем поедали их. От света паразиты шарахались, но не уходили. Ещё один попробовал вцепиться девушке в ногу — она отпихнула его и, распинывая слизней, начала пробиваться к выходу. Выбраться ей удалось. Но устоять на ногах уже не получилось.
На четвереньках, вздрагивая от боли, Таня поползла вниз по скудно освещённому коридору. Острые камушки впивались в ладони и обдирали коленки. В большом зале, соединяющем несколько ходов, ей встретились взрослые зелёные гусеницы — как обычно, полностью игнорирующие свою гостью. На приветственный жест они отреагировали приветствием, но задерживаться не стали. Таня закричала, попробовала посигналить фонариком — ноль реакции. Следующая встреченная гусеница, которой Таня бросилась «в ножки» аккуратно отодвинула девушку педипальпами и поползла по своим делам. Раны жгло всё сильнее, силы уходили. Третья гусеница, которая лениво выдвинулась из тёмного коридора, даже потрогала девушку, словно погладила по голове. В отчаянии Таня вцепилась в педипальпу глупой твари и потянула, рискуя сломать конечность. В ответ гусеница угрожающе защёлкала жвалами.
«Пойдём, ну пойдём же!» — просила Таня. — «Божия коровка, полетим на небко, там твои детки»… Ей удалось подняться, не выпустив педипальпу. Осторожно подёргивая, она попробовала потянуть гусеницу за собой. Неожиданно тварь сжала свободной педипальпой руку девушки и тоже сжала её — раз-два-три. Таня сделала три шага вверх и остановилась. Гусеница нажала снова — раз-два-три. Поняла! Если б ещё удалось заставить её спешить!
Не доходя пары метров до спальни молодняка, гусеница отпустила Таню и встала на дыбы, принюхиваясь и щёлкая жвалами. Потом испустила удушающую волну кошачьей вони, изогнулась и бросилась вперёд. Через считанные секунды с обеих сторон коридора заспешили десятки других тварей. Свирепо огрызаясь, гусеницы одна за другой лезли в спальню, откуда уже доносился шум сражения. Измученная Таня сползла по стене, у неё мутилось в голове. Раны сочились сукровицей, нога распухла — похоже, укусы слизней ядовиты. Надо собраться с силами, чтобы выбраться наверх, на площадку и подать сигнал о помощи. Да, её могут вернуть на корабль, но без новой «кожи» шансы на выживание минимальны. По счастью оставалась вода. Таня промыла воспалённые раны, кое-как прикрыла их гигиеническими салфетками, напилась. Её тут же стошнило и стало немного легче. Тем временем шум затих. Из спальни потянуло новым запахом — тонким, цветочным, похожим на аромат орхидеи. Наружу поползли потускневшие и взъерошенные гусеницы. Одни тащили трупы малышей, другие — на спальных рогожах — груды мёртвых слизней.
Путь наверх занял больше двух часов. Последние сотни метров оказались самыми тяжёлыми. Плащ напитался сыростью, «кожа» больше не держала тепло, прикосновения ледяного ветра к открытым ранам причиняли страдание. Крутнув шарик комма, Таня вызвала командора, вкратце доложила о ситуации, осведомила, что у неё, Тани нет ни сил, ни времени дискутировать, и если она, Таня сейчас потеряет сознание, то до прилёта катера может и не дожить, так что поберегите вашу золотую рыбку, кэп.
Катер прибыл спустя минуту. Пилот спустил трап, и командор легко поднялся вверх по ступенькам. Смотреть на сильные ладони, без перчаток хватающиеся за тросы, было холодно. Грин обернулся, ещё раз, глянул на Таню, и шкодным жестом сложил пальцы колечком — всё будет ок! Люк закрылся. Девушка осталась одна, её уже познабливало — мороз снова крепчал, к тому же дул резкий ветер. Даже комм как будто замерз, и шарик крутился медленнее.
— Мацумото?
— Сумасшедшая русская! Рад слышать тебя живой, — голос у японца был медленный, чуть отстранённый, но такой же невозмутимый. — Ты вернулась?
— Нет. Сижу в пещерах, учу гусениц говорить «чёртов янки», — Таня фыркнула. — Как ты?
— Док ворчит — мол, ещё семь сантиметров и ему бы не пришлось отрезать мне ноги, катер сделал бы операцию за него. А так есть шансы, что ты не избавишься от меня до конца экспедиции.
— Может быть, это мне повезёт избавить достопочтенного самурая от своего общества?
— Не шути так. Смерть может прийти в любой день, и приход её следует встречать с радостью… но пусть лучше она не торопится. Как успехи?
— Пустяки, — беззаботно прощебетала Таня. — Так, мелочи. Выяснила, что гусеницы разумны, рисуют, разговаривают запахами и жестами. Нашла залежи хлопчатого кварца. Помирилась с командором. Ничего особенного.
Мацумото расхохотался и вдруг замолчал. Из шарика комма доносилось его тяжёлое, прерывистое дыхание.
— Что с тобой?
— Пустяки, — выдохнул Мацумото. — Железяка мигает, что мне пора отдохнуть. Возвращайся скорей, Таня-тян. Отбой.
— Сайонара! — сказала Таня и прижала к щеке шарик комма.
Внизу у озера ничего не изменилось. Негаснущий тусклый свет, тихая вода, снующие туда-сюда, беззаботно плещущиеся в волнах, сохнущие на берегу гусеницы. Хозяева бесценных сокровищ по-прежнему вежливо игнорировали Таню. По счастью они игнорировали и фотоаппарат. Таня решила, что надо бы отснять серию наиболее распространённых жестов, а потом попробовать их растолковать.
Купание красных гусениц завершилось. Последние шесть кадров ушли в минуту. Всё-таки привычка к фотобоксам портит руку — зная, что можно выбрать удачный кадр из полусотни или полутысячи, не всегда успеваешь схватить один-единственный и отвыкаешь экономить драгоценную плёнку. Упаковав камеру в кофр, Таня села на камушек, так чтобы любоваться падающим из-под купола и медленно тающим снегом, и ничтоже сумняшеся съела второй дневной рацион. Разнообразить его кулинарией из кладовых гусениц она больше не рискнула. Что-то подсказывало — начиная с завтрашнего дня навалится целая куча задач, целей и всевозможных необходимых дел. А сегодня хотелось просто позволить себе расслабиться, понаблюдать за гусеницами, подумать о них и не только…Сан-Хосе бы остаток жизни отдал, лишь бы денёк-другой погостить в этих пещерах. А ещё лучше остаться здесь лет на десять, изучая, как пахнут друг на друга и шевелят педипальпами инопланетные твари.
Таня вспомнила гордого, насмешливого Риверту, тяжёлый взгляд и недобрую улыбку, привычку складывать кусудамы из салфеток, болезненное чутьё на всякую несправедливость. Он вечно лез в споры, подкалывал, язвил, сцеплялся со всеми от командора до Сан-Хосе — лишь бы вытащить истину. И оказывался прав куда чаще, чем думал наставник. Они были похожи, словно отец и сын. У Тани никогда не получалось так глубоко вникнуть в мысль и продолжить её. Она оставалась верной опорой, маленькой радостью старика, но никак не преемником — и даже не обижалась, в очередной раз ощущая стену, разделяющую «настоящих учёных» и заурядную ассистентку. С гусеницами ей повезло, не больше. А Риверта точно знал, как строить коммуникацию и трактовать поведение негуманоидов, на что следовало бы обращать внимание. Он мог предусмотреть всё…Кроме проклятой рыбы. Смерть паршивая штука, и что самое скверное, её уже не отменишь.
Носком ботинка Таня вывела на песке «Ри-вер-та», потом медленно стёрла надпись.
Остаток вечера ушёл на сбор кристаллов с берега озерца — их, волшебно красивых в тусклом свете и прозрачной воде, нашлось не так уж и мало — больше полусотни, к вящей радости господина командора. На ночлег она устроилась в той же пещере молодняка, что и в прошлый раз. Там было сумрачно, душно и шумно. Маленькие гусеницы ворочались и шуршали, откуда-то сверху громко капала вода. Таня тоже ворочалась, камни казались ей жёсткими, мышцы ныли, и сон не шёл. Остро захотелось на свежий воздух, на холодный простор, бежать по равнине, падать с размаху в белое одеяло и подниматься, стряхивая снежинки с волос. Чтобы приманить дрёму, Таня вспомнила Кольриджа — в колледже они учили наизусть эти стихи:
Иногда ей удавалось заснуть, представляя себе роскошный дворец Хубилая, анфиладу роскошных, устланных коврами комнат, красавцев леопардов на мягких диванах и прелестных рабынь, укутанных в голубые шелка. Прошло почти два часа, снаружи была ночь и по корабельным часам тоже была ночь. Детёныши давно уже лежали смирно. Как-то слишком смирно, вдруг подумалось Тане. Запах воздуха вдруг изменился, стал приторным до тошноты. Новые звуки добавились к шорохам спальни — словно кто-то сосал через трубочку густой и вязкий коктейль. И становилось всё темней и темней, маленькие гусеницы почему-то переставали светиться. Что-то скользкое коснулось Таниной ноги, подкатилось к бедру, затем к боку. Девушка почувствовала лёгкое жжение и ощутила, как расползается «кожа». Она попыталась встать — склизкое и тяжёлое повисло на ней, стало больно, потом очень больно. Спас фонарик. Выхватив его, Таня нажала на кнопку и увидела, как от яркого света шарахнулось три отвратительных слизня. Там, где они соприкасались с телом, «кожа» исчезла, остались раны, сочащиеся дрянью круги голого мяса. Закружилась голова, Таня испугалась, что вот-вот потеряет сознание. А вокруг — Таня прочертила лучом фонаря сумерки — творился кошмар. Сотни слизней облепили бесчувственных малышей и с чмоканьем поедали их. От света паразиты шарахались, но не уходили. Ещё один попробовал вцепиться девушке в ногу — она отпихнула его и, распинывая слизней, начала пробиваться к выходу. Выбраться ей удалось. Но устоять на ногах уже не получилось.
На четвереньках, вздрагивая от боли, Таня поползла вниз по скудно освещённому коридору. Острые камушки впивались в ладони и обдирали коленки. В большом зале, соединяющем несколько ходов, ей встретились взрослые зелёные гусеницы — как обычно, полностью игнорирующие свою гостью. На приветственный жест они отреагировали приветствием, но задерживаться не стали. Таня закричала, попробовала посигналить фонариком — ноль реакции. Следующая встреченная гусеница, которой Таня бросилась «в ножки» аккуратно отодвинула девушку педипальпами и поползла по своим делам. Раны жгло всё сильнее, силы уходили. Третья гусеница, которая лениво выдвинулась из тёмного коридора, даже потрогала девушку, словно погладила по голове. В отчаянии Таня вцепилась в педипальпу глупой твари и потянула, рискуя сломать конечность. В ответ гусеница угрожающе защёлкала жвалами.
«Пойдём, ну пойдём же!» — просила Таня. — «Божия коровка, полетим на небко, там твои детки»… Ей удалось подняться, не выпустив педипальпу. Осторожно подёргивая, она попробовала потянуть гусеницу за собой. Неожиданно тварь сжала свободной педипальпой руку девушки и тоже сжала её — раз-два-три. Таня сделала три шага вверх и остановилась. Гусеница нажала снова — раз-два-три. Поняла! Если б ещё удалось заставить её спешить!
Не доходя пары метров до спальни молодняка, гусеница отпустила Таню и встала на дыбы, принюхиваясь и щёлкая жвалами. Потом испустила удушающую волну кошачьей вони, изогнулась и бросилась вперёд. Через считанные секунды с обеих сторон коридора заспешили десятки других тварей. Свирепо огрызаясь, гусеницы одна за другой лезли в спальню, откуда уже доносился шум сражения. Измученная Таня сползла по стене, у неё мутилось в голове. Раны сочились сукровицей, нога распухла — похоже, укусы слизней ядовиты. Надо собраться с силами, чтобы выбраться наверх, на площадку и подать сигнал о помощи. Да, её могут вернуть на корабль, но без новой «кожи» шансы на выживание минимальны. По счастью оставалась вода. Таня промыла воспалённые раны, кое-как прикрыла их гигиеническими салфетками, напилась. Её тут же стошнило и стало немного легче. Тем временем шум затих. Из спальни потянуло новым запахом — тонким, цветочным, похожим на аромат орхидеи. Наружу поползли потускневшие и взъерошенные гусеницы. Одни тащили трупы малышей, другие — на спальных рогожах — груды мёртвых слизней.
Путь наверх занял больше двух часов. Последние сотни метров оказались самыми тяжёлыми. Плащ напитался сыростью, «кожа» больше не держала тепло, прикосновения ледяного ветра к открытым ранам причиняли страдание. Крутнув шарик комма, Таня вызвала командора, вкратце доложила о ситуации, осведомила, что у неё, Тани нет ни сил, ни времени дискутировать, и если она, Таня сейчас потеряет сознание, то до прилёта катера может и не дожить, так что поберегите вашу золотую рыбку, кэп.