Фотия нельзя понимать буквально: имя народа Рос (‘Ρως) уже было известно в Византии не только из Септуагинты, недаром, как заметил М. Я. Сюзюмов, тот же Фотий в другом месте назвал народ рос «пресловутым» (Сюзюмов 1940. С. 122). В начале IX в. флотилии росов атаковали византийские порты на черноморском побережье — Амастриду и Сугдею (др. — рус. Сурож). При этом в «Житии Георгия Амастридского», повествующем о походе росов, также явственны ассоциации с «архонтом Рос» Септуагинты — росы названы «губительным на деле и по имени народом» (Бибиков 2009. С. 136; ср.: Сюзюмов 1940. С. 122; см. также главу III.1). Эта ассоциация прочно закрепляется за русью в византийской традиции: в «Житии Василия Нового», повествующем о походе руси Игоря на Царьград в 941 г. И через сто с лишним лет после Фотия Лев Диакон видит в походах князя Святослава сбывающееся пророчество Иезекииля: «Вот, я навожу на тебя Гога и Магога, князя Рос» (IX.6).
Может быть, византийские авторы, включая Фотия, плохо знали новоявленных врагов, неожиданно нападающих и удаляющихся на своих кораблях, и ничего, кроме мифического имени и ореола библейского пророчества, не могли им приписать? Видимо, нет, ибо уже у Фотия имеется конкретная этнографическая привязка: росы — это «скифский и грубый, и варварский народ» (Первая гомилия на нашествие росов — Кузенков 2003. С. 36). У Льва Диакона (История, IX, 6. С. 182) росы называются скифами или тавроскифами (затем это отождествление встречается и у других византийских авторов, равно как отождествление просто с таврами и киммерийцами — ср.: Карышковский 1960. С. 44 и сл.; Бибиков 2004. С. 680 и сл.), то есть относятся к кругу «реальных» и давно известных варварских народов Северного Причерноморья.
Можно заметить, впрочем, что реальность эта кажущаяся. «Скиф» — это обозначение «надменного и гордого варвара», как обозначается народ «рос» в византийских загадках X в. (Успенский 1997. С. 266–267). Этнографическая конкретизация — отнесение народа рос к тавроскифам — также очевидно связана с переживанием античной традиции. Безжалостное истребление населения тех мест, которые подвергались набегам руси — «убийство девиц, мужей и жен» (точно так же вели себя и викинги на Западе, не щадя «ни человека, ни скота») уже автор «Жития Георгия Амастридского» сравнивает «с древним таврическим избиением иностранцев» (Бибиков 2009. С. 136) — принесением людей в жертву в храме Артемиды Таврической, описанным еще Еврипидом.
Лев Диакон считал также, что «скифы почитают таинства эллинов, приносят по языческому обряду жертвы», когда описывал принесение русскими воинами Святослава в жертву пленных, мужчин и женщин. Впрочем, древнерусские языческие реалии здесь смыкаются с античными: в жертву Артемиде приносили девиц и юношей — согласно русской летописной традиции, в жертву по жребию так же выбирали девицу или отрока (см. в главе XI.1). В византийской историографии «реалии» подчинены традиции: «тавроскифы» — не более чем метафора язычников, приносящих человеческие жертвы, но язычники-росы всё же получают конкретное место в традиционной этнической номенклатуре, среди северных варваров, скифов, тавроскифов. И естественно, что в «Житии Георгия Амастридского» наряду с античной (языческой) мифологической ассоциацией зверств ро-сов и жертвоприношений в храме Артемиды Таврической приводится христианская (ветхозаветная) параллель: упоминаются «беззакония», которые «много раз испытал Израиль».
Сходство в описании варварского народа рос и славян у древних авторов (в частности, характеристика их «безначалия», как у славян в тексте Прокопия Кесарийского) побуждала энтузиастов славянского происхождения имени русь настаивать на славянском этносе руси, атаковавшей Царьград при Фотии (см. комментарии — Кузенков 2003. С. 42–44).
Однако известность и «реальность» народа рос уже в IX в. не сводилась к античным реминисценциям. Напомним, что, согласно Бертинским анналам, в 839 г. из Константинополя в Ингельгейм к Людовику Благочестивому прибыло посольство, в состав которого входили люди, утверждавшие, «что они, то есть их народ, зовется рос» (Rhos) и что их правитель по имени Хакан послал их к византийскому императору Феофилу ради дружбы. Людовик выяснил, что в действительности они принадлежали к «народу свеонов» — были выходцами из Швеции (Annales Bertiniani. P. 19–20). Обеспокоенный император франков отправил Феофилу письмо, в котором просил подтвердить благонадежность людей «рос» — тогда он готов дать им охрану для возвращения на родину. В противном случае Людовик намеревался вернуть этих людей в Константинополь.
Можно, конечно, предположить, что причина, по которой Фотий игнорирует ранние столкновения Византии с народом рос, заключена просто в особенностях жанра — в эсхатологическом пафосе его «бесед». Но Фотию вторит и ПВЛ: «В год 6360 (852)…когда начал царствовать Михаил, стала называться Русская земля». Узнаём мы об этом потому, что при Михаиле «приходила Русь на Царьград, как говорится об этом в летописании греческом». Последнее может показаться странным, ибо та же «Повесть» на изначальный вопрос «откуда есть пошла Русская земля» дает иной ответ: русью назывались призванные из-за моря варяги, «и от тех варяг прозвася Руская земля».
Очевидно, что именно первый поход на Константинополь, вторжение руси в самый центр византийского мира означал ее «легитимацию», включение в историю (как это произошло со славянами тремя столетиями раньше — см. в главе I), и для византийского патриарха, и для русского книжника. Этот путь «легитимации» русские князья повторяли на протяжении первых двух веков русской истории регулярно: практически каждые тридцать лет русь совершала общегосударственный поход на Константинополь или в пределы Византии (торговые предприятия были, согласно Константину Багрянородному, ежегодными). Эта периодичность военных кампаний, видимо, определялась традиционным для византийской дипломатии сроком действия договора о «вечном мире».
И походы, и особенно договоры с греками имели отнюдь не только прагматическую — экономическую — значимость для Руси. В этих походах Русь действительно приобретала имя, наделенное более широким и вполне историческим значением по сравнению с полумифологизированным византийской историографией названием «рос». О разноплеменном войске Игоря, включавшем в 944 г. и варягов, и славянские племена, корсунцы (жители византийского Херсонеса) и болгары, согласно ПВЛ (с. 23), сообщали византийскому императору: «Идуть Русь». В договорах 911 и особенно 944 гг. русь — «людье вси рустии» — противопоставляется грекам («всем людям гречьским») (см. в главе IV). Это противопоставление отражает формирование нового народа, равного народу древнему, носителю цивилизации (ср. Насонов 1951. С. 41). Не потерял своего значения для Руси (равно как и для Византии) Дунай: на Дунае, как на традиционной границе (см. о Дунае главу II), останавливаются войско Игоря в 944 г. и войско Владимира Ярославича в 1043 г. в ожидании выгодного мирного договора с греками. Заключением договоров русь добивалась признания греками нового народа и нового государства.
Однако сам акт «признания» руси получил, естественно, принципиально различную оценку в Византии и на Руси: для Византии рос — варварский народ, чьи нашествия актуализируют эсхатологические пророчества; для русских книжников появление имени Руси в греческих хрониках равнозначно включению во всемирную историю. Так «далекий» и «неизвестный» народ обрел свое имя у стен Константинополя, в центре цивилизации.
Начало этой истории оценивалось по-разному — по-разному звучало и имя народа. При явной ориентации на византийскую традицию Русь тем не менее не называлась Россией (или Росией, как называет ее в сер. Х в. император Константин Багрянородный) до ХV в., когда это название было воспринято Московской Русью; а русь — «русские люди» не звали себя ни росами, ни иными именами, предлагаемыми сторонниками «иранского» происхождения имени русь. Можно понять, в частности, ПВЛ, которая использует «Житие Василия Нового» при описании похода 941 г., но не приемлет уничижительного византийского наименования: оно пригодилось позднее, когда уничижительный смысл стерся, а термин «Великороссия» стал соответствовать великодержавным устремлениям Москвы.
Но что тогда заставило выходцев из Швеции называть себя «народом рос» в Ингельгейме в 839 г.? Ответ на этот вопрос давно, с начала XIX в. (работ А. Г. Розенкампфа), был предложен сторонниками традиционного — летописного — происхождения названия русь: финноязычные прибалтийские народы — финны и эстонцы (летописная чудь) называют Швецию Ruotsi, Rootsi, что закономерно дает в древнерусском языке русь. Последние историко-этимологические разыскания показали, что эти названия восходят к древне-скандинавским словам с продуктивной основой на *roþs-, типа roþsmarðr, roþskarl со значением «гребец, участник похода на гребных судах».
Древнейшая фиксация термина в рунической надписи из Упланда (Средняя Швеция) относится к первой половине XI в. (ср.: Мельникова, Петрухин 1989. С. 27; Ekbo 1981). Очевидно, именно так называли себя «росы» Бертинских анналов и участники походов на Византию, и именно это актуализировало образ мифического народа Рос у Фотия (Бибиков, Мельникова, Петрухин 2000). Не случайно у Фотия отсутствует упоминание эсхатологических всадников Гога и Магога — народ рос на своих ладьях вырывается из мифологического контекста описаний окраин ойкумены и включается в исторический контекст у «врат Царьграда».
Нас не может удивлять, почему участники рейдов на византийские и другие города называли себя походным, а не племенным именем: ведь и в походах на запад скандинавы именовали себя викингами, а корабль был важнейшим символом в культуре Скандинавии начиная, по крайней мере, с бронзового века (Grumlin-Pedersen, hye 1995). Важнее то обстоятельство, почему на Востоке скандинавы не называли себя викингами. Шведский археолог Э. Нюлен, много времени посвятивший плаванию на воспроизведенном им «викингском» судне по рекам Восточной Европы, отметил, что там невозможно использовать «длинные» корабли, идущие в основном под парусом (Nylen 1987; ср.: Daggfeldt 1983): часто приходится плыть против течения рек, используя весла. Недаром Вещий Олег, согласно описанию его легендарного похода на Царьград — Константинополь в 907 г., заповедал дать грекам дань «на ключь» — уключину каждого боевого корабля, в котором сидело по 40 мужей (ПВЛ. С. 17) (рис. 16).
Недоумение вызывает подход к этой этимологии В. В. Седова: «Археолог не может согласиться с такими построениями. Если Ruotsi/Rootsi является общезападно-финским заимствованием, то оно должно было проникнуть из древнегерманского не в вендельско-викингское время, а раньше — до распада западнофинской общности, то есть до VII–VIII вв., когда уже началось становление отдельных языков прибалтийских финнов» (Седов 1999. С. 66). Исследователь смешивает здесь позиции археолога и филолога: с точки зрения археолога, контакты с германцами на Балтике были постоянными, начиная с бронзового века, что соответствует раннему проникновению обозначения шведов в прибалтийско-финские языки.
Весь традиционный быт руси, как он описан в восточных источниках IХ-Х вв. и особенно византийским императором Константином Багрянородным в середине Х в. (см. Константин Багрянородный, глава 9) был связан с походами на гребных судах и ежегодным сбором этих судов из земель данников-славян в подвластных руси городах и в столице Руси-государства — Киеве. Кнут-Олуф Фальк (Falk 1981) заметил, что сбор однодеревок на Руси середины Х в. и даже летописная формулировка, согласно которой три призванных князя «пояша по собη всю русь», напоминают ледунг — сбор ладей для ополчения в средневековой скандинавской традиции.
Вместе с тем становится ясным, что летописец, выводивший русь из-за моря «от варяг», руководствовался не просто поисками престижных основателей государства (в таких случаях, в том числе и в древнерусской историографии — начиная со «Сказания о князьях владимирских», их род возводили, по меньшей мере, к Августу), а преданиями, так или иначе отражающими историческую действительность. Но предание о происхождении руси из Скандинавии летописцу нужно было согласовать с общим этноисторическим контекстом. Поэтому, как уже говорилось, в космографическом введении к «Повести временных лет» о заселении земли потомками сыновей Ноя летописец помещает изначальную русь среди племен Скандинавии в «колене Афетове», составляя список: «варязи, свеи, урмане, готе, русь».
Таковы были методы и цели средневековых книжников вообще. Но по этому же пути пошли и многие современные исследователи, занятые поисками изначальной руси. Поскольку народа русь, равно как и рос, в Скандинавии не обнаруживалось, то появлялась возможность, во-первых, объявлять все построение летописца тенденциозным сочинительством, а во-вторых, искать изначальную русь где угодно, в зависимости от того, насколько совпадали отыскиваемые аналогии с названием русь: на Рюгене или на Дунае у ругиев, у кельтов-рутенов, иранцев-роксоланов, даже у индоариев (см. Введение и обзор: Константин Багрянородный, комментарий к главе 9; Агеева 1990. С. 116–153; вариант одной из таких находок — «народ рус» сирийской хроники VI в. — приведен в главе III).
Естественно, все эти поиски могли осуществляться лишь при решительном абстрагировании от контекста летописи, в частности, от того хрестоматийного пассажа, который (в отличие, скажем, от приведенного пассажа сирийской хроники) воспринимается как заведомо легендарный, внеисторический, и по давней научной традиции носит название «легенда о призвании варягов» (см. главу IV). Игнорируется при этом и историко-археологический контекст — свидетельства появления руси на речных коммуникациях Восточной Европы.
В тексте ПВЛ описание «пути из варяг в греки и из грек» представляет собой вставку в текст космографического введения о полянах, обитающих на киевских горах в эпоху расселения славян от Дуная. Место для вставки было выбрано не случайно: редактор летописи, использовавший текст ПВЛ, основанный на кирилло-мефодиевском «Сказании о преложении книг на словенский язык» и предыстории славян (см. главу VI), продолжил разыскания об апостольской миссии, но уже не у славян (о миссии у них Павла и Андроника шла речь в «Сказании о преложении книг»), а в Русской земле. На роль апостола, побывавшего у северных народов, идеально «подходил» в средневековой христианской традиции Андрей, добиравшийся до Причерноморья и основавший престол в Константинополе (Дворник 2007).
Показательно, что легенды о миссии Андрея были популярны на периферии европейского мира, на Британских островах (Андрей — св. покровитель Шотландии). Конструкция летописи, включавшей Британию (Англию) в варяжский мир, очевидно, основывалась на общих для раннесредневекового мира представлениях (ср.: Франклин, Шепард 2000. С. 15 и сл.; Джаксон и др. 2007). Андрей в летописи следует по пути «из грек в варяги» и далее в Рим, огибая европейский континент.
Не менее существенным был космографический контекст описания кружного (огибающего Европу) пути «изъ варягъ в греки и из грек по Днепру и верхъ Днепра волокъ до Ловоти, и по Ловоти внити в Ылмерь озеро великое, из него же озера потечеть Волховъ и вътечеть в озеро великое Нево, и того озера внидеть устье в море Варяжьское. И по тому морю ити до Рима, а от Рима прити по тому же морю ко Царюгороду, а от Царя-города прити в Понтъ море, в не же втечет ДнѢпръ рѢка». Кружной маршрут вокруг европейского континента соотносился здесь с системой речных коммуникаций в Восточной Европе: три реки, текущие из Оковского леса, региона в центре восточноевропейской равнины, соединяли глубинку материка с тремя частями света древнерусской космографии — «жребиями» Иафета, Сима и Хама.
Фотия нельзя понимать буквально: имя народа Рос (‘Ρως) уже было известно в Византии не только из Септуагинты, недаром, как заметил М. Я. Сюзюмов, тот же Фотий в другом месте назвал народ рос «пресловутым» (Сюзюмов 1940. С. 122). В начале IX в. флотилии росов атаковали византийские порты на черноморском побережье — Амастриду и Сугдею (др. — рус. Сурож). При этом в «Житии Георгия Амастридского», повествующем о походе росов, также явственны ассоциации с «архонтом Рос» Септуагинты — росы названы «губительным на деле и по имени народом» (Бибиков 2009. С. 136; ср.: Сюзюмов 1940. С. 122; см. также главу III.1). Эта ассоциация прочно закрепляется за русью в византийской традиции: в «Житии Василия Нового», повествующем о походе руси Игоря на Царьград в 941 г. И через сто с лишним лет после Фотия Лев Диакон видит в походах князя Святослава сбывающееся пророчество Иезекииля: «Вот, я навожу на тебя Гога и Магога, князя Рос» (IX.6).
Может быть, византийские авторы, включая Фотия, плохо знали новоявленных врагов, неожиданно нападающих и удаляющихся на своих кораблях, и ничего, кроме мифического имени и ореола библейского пророчества, не могли им приписать? Видимо, нет, ибо уже у Фотия имеется конкретная этнографическая привязка: росы — это «скифский и грубый, и варварский народ» (Первая гомилия на нашествие росов — Кузенков 2003. С. 36). У Льва Диакона (История, IX, 6. С. 182) росы называются скифами или тавроскифами (затем это отождествление встречается и у других византийских авторов, равно как отождествление просто с таврами и киммерийцами — ср.: Карышковский 1960. С. 44 и сл.; Бибиков 2004. С. 680 и сл.), то есть относятся к кругу «реальных» и давно известных варварских народов Северного Причерноморья.
Можно заметить, впрочем, что реальность эта кажущаяся. «Скиф» — это обозначение «надменного и гордого варвара», как обозначается народ «рос» в византийских загадках X в. (Успенский 1997. С. 266–267). Этнографическая конкретизация — отнесение народа рос к тавроскифам — также очевидно связана с переживанием античной традиции. Безжалостное истребление населения тех мест, которые подвергались набегам руси — «убийство девиц, мужей и жен» (точно так же вели себя и викинги на Западе, не щадя «ни человека, ни скота») уже автор «Жития Георгия Амастридского» сравнивает «с древним таврическим избиением иностранцев» (Бибиков 2009. С. 136) — принесением людей в жертву в храме Артемиды Таврической, описанным еще Еврипидом.
Лев Диакон считал также, что «скифы почитают таинства эллинов, приносят по языческому обряду жертвы», когда описывал принесение русскими воинами Святослава в жертву пленных, мужчин и женщин. Впрочем, древнерусские языческие реалии здесь смыкаются с античными: в жертву Артемиде приносили девиц и юношей — согласно русской летописной традиции, в жертву по жребию так же выбирали девицу или отрока (см. в главе XI.1). В византийской историографии «реалии» подчинены традиции: «тавроскифы» — не более чем метафора язычников, приносящих человеческие жертвы, но язычники-росы всё же получают конкретное место в традиционной этнической номенклатуре, среди северных варваров, скифов, тавроскифов. И естественно, что в «Житии Георгия Амастридского» наряду с античной (языческой) мифологической ассоциацией зверств ро-сов и жертвоприношений в храме Артемиды Таврической приводится христианская (ветхозаветная) параллель: упоминаются «беззакония», которые «много раз испытал Израиль».
Сходство в описании варварского народа рос и славян у древних авторов (в частности, характеристика их «безначалия», как у славян в тексте Прокопия Кесарийского) побуждала энтузиастов славянского происхождения имени русь настаивать на славянском этносе руси, атаковавшей Царьград при Фотии (см. комментарии — Кузенков 2003. С. 42–44).
Однако известность и «реальность» народа рос уже в IX в. не сводилась к античным реминисценциям. Напомним, что, согласно Бертинским анналам, в 839 г. из Константинополя в Ингельгейм к Людовику Благочестивому прибыло посольство, в состав которого входили люди, утверждавшие, «что они, то есть их народ, зовется рос» (Rhos) и что их правитель по имени Хакан послал их к византийскому императору Феофилу ради дружбы. Людовик выяснил, что в действительности они принадлежали к «народу свеонов» — были выходцами из Швеции (Annales Bertiniani. P. 19–20). Обеспокоенный император франков отправил Феофилу письмо, в котором просил подтвердить благонадежность людей «рос» — тогда он готов дать им охрану для возвращения на родину. В противном случае Людовик намеревался вернуть этих людей в Константинополь.
Можно, конечно, предположить, что причина, по которой Фотий игнорирует ранние столкновения Византии с народом рос, заключена просто в особенностях жанра — в эсхатологическом пафосе его «бесед». Но Фотию вторит и ПВЛ: «В год 6360 (852)…когда начал царствовать Михаил, стала называться Русская земля». Узнаём мы об этом потому, что при Михаиле «приходила Русь на Царьград, как говорится об этом в летописании греческом». Последнее может показаться странным, ибо та же «Повесть» на изначальный вопрос «откуда есть пошла Русская земля» дает иной ответ: русью назывались призванные из-за моря варяги, «и от тех варяг прозвася Руская земля».
Очевидно, что именно первый поход на Константинополь, вторжение руси в самый центр византийского мира означал ее «легитимацию», включение в историю (как это произошло со славянами тремя столетиями раньше — см. в главе I), и для византийского патриарха, и для русского книжника. Этот путь «легитимации» русские князья повторяли на протяжении первых двух веков русской истории регулярно: практически каждые тридцать лет русь совершала общегосударственный поход на Константинополь или в пределы Византии (торговые предприятия были, согласно Константину Багрянородному, ежегодными). Эта периодичность военных кампаний, видимо, определялась традиционным для византийской дипломатии сроком действия договора о «вечном мире».
И походы, и особенно договоры с греками имели отнюдь не только прагматическую — экономическую — значимость для Руси. В этих походах Русь действительно приобретала имя, наделенное более широким и вполне историческим значением по сравнению с полумифологизированным византийской историографией названием «рос». О разноплеменном войске Игоря, включавшем в 944 г. и варягов, и славянские племена, корсунцы (жители византийского Херсонеса) и болгары, согласно ПВЛ (с. 23), сообщали византийскому императору: «Идуть Русь». В договорах 911 и особенно 944 гг. русь — «людье вси рустии» — противопоставляется грекам («всем людям гречьским») (см. в главе IV). Это противопоставление отражает формирование нового народа, равного народу древнему, носителю цивилизации (ср. Насонов 1951. С. 41). Не потерял своего значения для Руси (равно как и для Византии) Дунай: на Дунае, как на традиционной границе (см. о Дунае главу II), останавливаются войско Игоря в 944 г. и войско Владимира Ярославича в 1043 г. в ожидании выгодного мирного договора с греками. Заключением договоров русь добивалась признания греками нового народа и нового государства.
Однако сам акт «признания» руси получил, естественно, принципиально различную оценку в Византии и на Руси: для Византии рос — варварский народ, чьи нашествия актуализируют эсхатологические пророчества; для русских книжников появление имени Руси в греческих хрониках равнозначно включению во всемирную историю. Так «далекий» и «неизвестный» народ обрел свое имя у стен Константинополя, в центре цивилизации.
Начало этой истории оценивалось по-разному — по-разному звучало и имя народа. При явной ориентации на византийскую традицию Русь тем не менее не называлась Россией (или Росией, как называет ее в сер. Х в. император Константин Багрянородный) до ХV в., когда это название было воспринято Московской Русью; а русь — «русские люди» не звали себя ни росами, ни иными именами, предлагаемыми сторонниками «иранского» происхождения имени русь. Можно понять, в частности, ПВЛ, которая использует «Житие Василия Нового» при описании похода 941 г., но не приемлет уничижительного византийского наименования: оно пригодилось позднее, когда уничижительный смысл стерся, а термин «Великороссия» стал соответствовать великодержавным устремлениям Москвы.
Но что тогда заставило выходцев из Швеции называть себя «народом рос» в Ингельгейме в 839 г.? Ответ на этот вопрос давно, с начала XIX в. (работ А. Г. Розенкампфа), был предложен сторонниками традиционного — летописного — происхождения названия русь: финноязычные прибалтийские народы — финны и эстонцы (летописная чудь) называют Швецию Ruotsi, Rootsi, что закономерно дает в древнерусском языке русь. Последние историко-этимологические разыскания показали, что эти названия восходят к древне-скандинавским словам с продуктивной основой на *roþs-, типа roþsmarðr, roþskarl со значением «гребец, участник похода на гребных судах».
Древнейшая фиксация термина в рунической надписи из Упланда (Средняя Швеция) относится к первой половине XI в. (ср.: Мельникова, Петрухин 1989. С. 27; Ekbo 1981). Очевидно, именно так называли себя «росы» Бертинских анналов и участники походов на Византию, и именно это актуализировало образ мифического народа Рос у Фотия (Бибиков, Мельникова, Петрухин 2000). Не случайно у Фотия отсутствует упоминание эсхатологических всадников Гога и Магога — народ рос на своих ладьях вырывается из мифологического контекста описаний окраин ойкумены и включается в исторический контекст у «врат Царьграда».
Нас не может удивлять, почему участники рейдов на византийские и другие города называли себя походным, а не племенным именем: ведь и в походах на запад скандинавы именовали себя викингами, а корабль был важнейшим символом в культуре Скандинавии начиная, по крайней мере, с бронзового века (Grumlin-Pedersen, hye 1995). Важнее то обстоятельство, почему на Востоке скандинавы не называли себя викингами. Шведский археолог Э. Нюлен, много времени посвятивший плаванию на воспроизведенном им «викингском» судне по рекам Восточной Европы, отметил, что там невозможно использовать «длинные» корабли, идущие в основном под парусом (Nylen 1987; ср.: Daggfeldt 1983): часто приходится плыть против течения рек, используя весла. Недаром Вещий Олег, согласно описанию его легендарного похода на Царьград — Константинополь в 907 г., заповедал дать грекам дань «на ключь» — уключину каждого боевого корабля, в котором сидело по 40 мужей (ПВЛ. С. 17) (рис. 16).
Недоумение вызывает подход к этой этимологии В. В. Седова: «Археолог не может согласиться с такими построениями. Если Ruotsi/Rootsi является общезападно-финским заимствованием, то оно должно было проникнуть из древнегерманского не в вендельско-викингское время, а раньше — до распада западнофинской общности, то есть до VII–VIII вв., когда уже началось становление отдельных языков прибалтийских финнов» (Седов 1999. С. 66). Исследователь смешивает здесь позиции археолога и филолога: с точки зрения археолога, контакты с германцами на Балтике были постоянными, начиная с бронзового века, что соответствует раннему проникновению обозначения шведов в прибалтийско-финские языки.
Весь традиционный быт руси, как он описан в восточных источниках IХ-Х вв. и особенно византийским императором Константином Багрянородным в середине Х в. (см. Константин Багрянородный, глава 9) был связан с походами на гребных судах и ежегодным сбором этих судов из земель данников-славян в подвластных руси городах и в столице Руси-государства — Киеве. Кнут-Олуф Фальк (Falk 1981) заметил, что сбор однодеревок на Руси середины Х в. и даже летописная формулировка, согласно которой три призванных князя «пояша по собη всю русь», напоминают ледунг — сбор ладей для ополчения в средневековой скандинавской традиции.
Вместе с тем становится ясным, что летописец, выводивший русь из-за моря «от варяг», руководствовался не просто поисками престижных основателей государства (в таких случаях, в том числе и в древнерусской историографии — начиная со «Сказания о князьях владимирских», их род возводили, по меньшей мере, к Августу), а преданиями, так или иначе отражающими историческую действительность. Но предание о происхождении руси из Скандинавии летописцу нужно было согласовать с общим этноисторическим контекстом. Поэтому, как уже говорилось, в космографическом введении к «Повести временных лет» о заселении земли потомками сыновей Ноя летописец помещает изначальную русь среди племен Скандинавии в «колене Афетове», составляя список: «варязи, свеи, урмане, готе, русь».
Таковы были методы и цели средневековых книжников вообще. Но по этому же пути пошли и многие современные исследователи, занятые поисками изначальной руси. Поскольку народа русь, равно как и рос, в Скандинавии не обнаруживалось, то появлялась возможность, во-первых, объявлять все построение летописца тенденциозным сочинительством, а во-вторых, искать изначальную русь где угодно, в зависимости от того, насколько совпадали отыскиваемые аналогии с названием русь: на Рюгене или на Дунае у ругиев, у кельтов-рутенов, иранцев-роксоланов, даже у индоариев (см. Введение и обзор: Константин Багрянородный, комментарий к главе 9; Агеева 1990. С. 116–153; вариант одной из таких находок — «народ рус» сирийской хроники VI в. — приведен в главе III).
Естественно, все эти поиски могли осуществляться лишь при решительном абстрагировании от контекста летописи, в частности, от того хрестоматийного пассажа, который (в отличие, скажем, от приведенного пассажа сирийской хроники) воспринимается как заведомо легендарный, внеисторический, и по давней научной традиции носит название «легенда о призвании варягов» (см. главу IV). Игнорируется при этом и историко-археологический контекст — свидетельства появления руси на речных коммуникациях Восточной Европы.
В тексте ПВЛ описание «пути из варяг в греки и из грек» представляет собой вставку в текст космографического введения о полянах, обитающих на киевских горах в эпоху расселения славян от Дуная. Место для вставки было выбрано не случайно: редактор летописи, использовавший текст ПВЛ, основанный на кирилло-мефодиевском «Сказании о преложении книг на словенский язык» и предыстории славян (см. главу VI), продолжил разыскания об апостольской миссии, но уже не у славян (о миссии у них Павла и Андроника шла речь в «Сказании о преложении книг»), а в Русской земле. На роль апостола, побывавшего у северных народов, идеально «подходил» в средневековой христианской традиции Андрей, добиравшийся до Причерноморья и основавший престол в Константинополе (Дворник 2007).
Показательно, что легенды о миссии Андрея были популярны на периферии европейского мира, на Британских островах (Андрей — св. покровитель Шотландии). Конструкция летописи, включавшей Британию (Англию) в варяжский мир, очевидно, основывалась на общих для раннесредневекового мира представлениях (ср.: Франклин, Шепард 2000. С. 15 и сл.; Джаксон и др. 2007). Андрей в летописи следует по пути «из грек в варяги» и далее в Рим, огибая европейский континент.
Не менее существенным был космографический контекст описания кружного (огибающего Европу) пути «изъ варягъ в греки и из грек по Днепру и верхъ Днепра волокъ до Ловоти, и по Ловоти внити в Ылмерь озеро великое, из него же озера потечеть Волховъ и вътечеть в озеро великое Нево, и того озера внидеть устье в море Варяжьское. И по тому морю ити до Рима, а от Рима прити по тому же морю ко Царюгороду, а от Царя-города прити в Понтъ море, в не же втечет ДнѢпръ рѢка». Кружной маршрут вокруг европейского континента соотносился здесь с системой речных коммуникаций в Восточной Европе: три реки, текущие из Оковского леса, региона в центре восточноевропейской равнины, соединяли глубинку материка с тремя частями света древнерусской космографии — «жребиями» Иафета, Сима и Хама.