Эта система отношений распространилась к середине Х в. по пути из варяг в греки, которым овладели русские князья. Ее подробно описывает Константин Багрянородный в знаменитом трактате «Об управлении империей» (глава 9): русь («все росы» в трактате) выходит зимой из столицы Киева в полюдье, чтобы кормиться у славян — данников (пактиотов) до весны, когда реки освобождаются ото льда и открывается путь «в греки». Существенно, что перед походом в Византию «росы» покупали у славян корабельный лес для оснащения ладей (Константин Багрянородный, глава 9. С. 45–51). Этот «обмен услугами» характерен для той эпохи, которая при формационном подходе к исторической периодизации именовалась «варварской». Впрочем, Маркс характеризовал эту политическую структуру как «вассалитет без ленов или с ленами, существовавшими только в форме сбора даней».
Замечательные археологические находки свидетельствуют о единых методах сбора (точнее — концентрации и перераспределения) дани в городах, связанных с экспансией скандинавов в эпоху викингов: это деревянные пломбы-цилиндры (рис. 18), которыми запечатывались мешки с мехами.
Больше всего их обнаружено в раннесредневековом Новгороде, один — в Белоозере, один — в славянском Волине на Балтике, несколько — в Дублине (Ирландия); образцы из Волина и Дублина украшены скандинавским орнаментом (см. Янин 2001).
Существенно, что обладатели этих «ленов» в виде даней именовали себя (в договорах с греками и в информации, данной Константину Багрянородному) «всеми росами», русью или «всей русью», как именовала себя княжеская дружина, согласно летописной легенде о призвании варягов. Термин варяг возник на Руси тогда, когда стало необходимым отличать контингент скандинавских наемников от руси — «местной» княжеской дружины (Мельникова, Петрухин 1994). Проблема происхождения имени «русь», как уже говорилось, была осложнена многочисленными поисками народов со схожим именем, как среди славян, так и среди скандинавов. Поиски эти результатов не дали (если не следовать средневековым «этимологиям» и не отыскивать начальную русь по созвучию — среди германцев ругиев на Рюгене или даже на Дунае, среди аланов — роксоланов и т. п.).
Эти поиски «спровоцированы» самой летописью, ибо летописец конца XI в. воспринимал слова «русь» и «варяги» уже как этнонимы: русь была включена им в число варяжских народов, среди «свеев», «урманов» (так именовались норвежцы и датчане) и прочих. Данные исторической ономастики давно прояснили происхождение слова «русь»: прибалтийские финны, жители Восточной Прибалтики, именуют Швецию Ruotsi (по-фински), Rootsi (по-эстонски). Предки этих народов, которых славяне звали чудью, принимали, по летописи, участие в призвании варягов/руси — от них славяне и восприняли слово «русь» как обозначение выходцев из Швеции. Об этом значении свидетельствовали они сами уже в первом упоминании «людей Рос» в Бертинских анналах (839 г.): на расспросы франкского императора эти люди признались, что они — «от рода свеонов». С начала XIX в. предложено и объяснение термина «русь» — «гребцы, участники похода на гребных судах» (<*roþeR — Мельникова, Петрухин 1989, см. выше глава V.1).
Корабль и ладья были для скандинавов не только транспортными средствами — особую роль они играли в обряде и мифологии. Прежде всего — в погребальном культе. Погребения (кремации) в ладьях характерны для всего пространства Северной и Восточной Европы от Бретани до Приднепровья: схожие черты характеризуют кремации в ладье в Иль-де-Груа (Бретань) и в Черной могиле (Чернигов, см. подробнее в главе IX).
Показательно, что по соседству со Скандинавией и Русью, в Юго-Восточной Прибалтике, Пруссии и соседних землях балтийских славян скандинавы не называли себя «гребцами». Одно из скандинавских заимствований относится к обозначению высшего слоя прусского общества — витингам, которое отражает скандинавское название участников морского похода — викинг, как и древнее славянское *νitеdzь, др. — рус. витязь, «герой», «дружинник» (Фасмер 1986, т. 1. С. 322–323). Очевидно, что заимствование распространилось в Польше и на Руси при посредстве балтийских славян, имевших дело с викингами, но термин «витязь» не стал распространенным обозначением дружинника на Руси.
Дружинное название гребцов было воспринято и в Византии: греческое наименование скандинавской дружины Ρως стало известно со времен посольства, упомянутого Бертинскими анналами, причем не при посредстве славян, а от самих носителей этого дружинного имени. Франки хорошо знали к началу IX в. норманнов/викингов, но имя Rhos им ничего не говорило. Поскольку в столице империи франков Ингельгейме опасались, что послы «народа рос» могли быть шпионами, пришлось расспрашивать их о происхождении и задержать, когда выяснилось, что они — скандинавы «от рода свеонов».
Можно считать очевидным то обстоятельство, почему скандинавы назвали себя в Восточной Европе «гребцами», а не «викингами»: здесь они не могли пробиваться по рекам, тем более — волокам, на длинных кораблях (см. рис. 19, цв. вкл); соответственно на восток, по «Восточному пути» скандинавы ходили, согласно формулировке рунических надписей, «в русь» (i ruði), на запад — «в викинг». В Ладоге, по данным исландских саг и археологии, скандинавы должны были переоснащать суда для путешествия вглубь континента по Волхову (Джаксон 2001. С. 113 и сл.).
Неплеменные (надплеменные) наименования — варяги, норманны, русь — были популярны за пределами собственно скандинавского мира и, безусловно, были удобны для «пользователей»: отряды викингов включали выходцев из разных народов. Остается неясной племенная принадлежность Роллона: был ли он легендарным норвежцем Хрольвом Пешеходом, или датчанином, каковым его изображает Дудон Сен-Квентинский в повествовании о герцогах Нормандии (Джонс 2003. С. 228–230; Мельникова 2008). В Англии норвежцев и датчан именовали данами; в начальной русской летописи даны не упоминаются, вслед за свеями в списке варяжских народов легенды о призвании названы «урмане», под каковыми, видимо, следует усматривать и норвежцев — норманнов, и датчан (Норвегия находилась под властью Дании в эпоху составления начальных летописных сводов). Норманны («северные люди») — общее обозначение викингов, выходцев с Севера. Осев в Нормандии, они сами восприняли это данное извне название, которое около 1000 г. было перенесено и на данную им в лен землю (terra Normannorum, Nortmannia). Сами викинги в Нормандии усвоили имя «норманны» в процессе языковой ассимиляции — потомки Роллона носили уже французские имена (Роэсдаль 2001. С. 182). Западноевропейский наблюдатель Лиутпранд (V, XV) отождествил с норманнами и русь 940-х гг. (время князя Игоря), известную в Константинополе: «в северных краях есть некий народ, который греки по его внешнему виду называют Poυσюς, мы же по их месту жительства зовем нордманнами (Nordmanni)». Существенно, что Лиутпранд отнес имена «русиос» и «нордманны» к экзонимам — наименованиям, данным извне.
Форма Poυσίος, русь, может свидетельствовать уже о славянском посредстве: дело в том, что именно при Игоре, согласно начальной русской летописи, русь как дружина киевского князя стала отличаться от варягов — наемников, которые были призваны Игорем из-за моря, чтобы совершить новый поход на Византию. Имя русь в славянской форме было принято самими выходцами из Скандинавии в Восточной Европе, как и имя норманны в Западной. Языковая ассимиляция скандинавов и на Западе, и на Востоке привела к закреплению этнически нейтральных терминов для обозначения земель, оказавшихся под властью пришельцев («находников» русской летописи), — Русская земля и Нормандия.
Как уже говорилось, языком населения Нормандии стал французский, языком Русской земли — «словенский», или русский, чему посвящено специальное разыскание летописца.
Эгоцентрическая система описания окружающего мира — описание «изнутри» — со всей очевидностью проявляется у составителя ПВЛ: поляне были для киевского летописца «своим» племенем, он описывает расселение и даже нравы прочих славян со своей, полянской точки зрения. Та же точка зрения была несколько замутнена в новгородской летописи, но она сохранилась в пассажах, возводимых к Начальному своду. Из отброшенного новгородцем космографического введения эти пассажи были перемещены в историографическую часть (и снабжены неточными датами). Но в этих пассажах отсутствует линейная хронологическая последовательность в изложении событий: здесь очевидно циклическое возвращение к исходному историографическому мотиву — такое построение текста свойственно византийским хронографам.
Между тем именно такую хронологическую последовательность усматривал вслед за новгородским летописцем А. А. Шахматов, считая эти сведения восходящими к Начальному своду и даже еще более древнему (и совершенно гипотетическому) «Древнейшему своду». И хотя по изложению новгородца получалось, что по смерти легендарных полянских братьев хазары обложили полян данью и тогда же провозгласили себя князьями в Киеве Аскольд и Дир, а «во времена Кия, Щека и Хорива» новгородские люди платили дань варягам, затем изгнали их и вновь призвали варяжских князей (все это описано под одним 854 г.) — Шахматов выстраивал «линейную» схему русской истории: вслед за Кием в его городе обосновались варяги Аскольд и Дир, и это произошло до призвания варяжских князей в Новгород. Механически следуя изложению Новгородской летописи, Шахматов предположил, что и собственно русь появилась в Киеве раньше (с Аскольдом и Диром, которых НПЛ именует варягами!), чем варяги Рюрика в Новгороде.
Этому появлению руси, а затем новгородских варягов в Киеве, описанному в «Повести временных лет» под 882 г. — годом похода Олега и Игоря на юг, а в Новгородской летописи описанному под тем же 854 г. (под ним описано и «начало Русской земли»), Шахматов придавал особое значение. Чтобы объяснить, каким образом скандинавская русь оказалась на юге, в Киеве прежде варягов, Шахматов принужден был «переписать» летопись и домыслить ряд эпизодов русской истории. Вопреки известиям «Повести временных лет», равно как и Новгородской летописи, он предположил, что варяги, которые собирали дань с новгородских людей и были ими изгнаны, в действительности назывались русью. «Полчища» этой руси, однако, успели до того овладеть Киевом. «Русский» князь, узнав об отложении новгородского севера — изгнании сборщиков дани, собрался в поход против новгородцев (как это сделал в 1015 г. Владимир Святой, узнав об отложении сына Ярослава, сидевшего в Новгороде), тогда те и призвали варяжских князей. Варяги же восприняли название русь лишь в Киеве, где они появились с князем Игорем (или Олегом).
В Новгородской первой летописи о вокняжении Игоря сказано: «бѢша у него Варязи мужи СловенѢ, и оттолѢ прочии (вставлено на полях. — В. П.) прозвашася Русью» (НПЛ. С. 107). Фраза вроде бы свидетельствует о том, что название русь распространилось с варягами (и словенами новгородскими) на «прочих» — в первую очередь, на киевских жителей — полян. Однако «прочи» в рукописи Новгородской первой летописи (Комиссионный список) — вставка на полях, и Шахматов считал это слово также заимствованным новгородским летописцем из описания тех же событий в «Повести временных лет». Там говорится об Олеге, обосновавшемся в Киеве: «И бѢша у него варязи и словѢни и прочи, прозвашася русью» (ПВЛ. С. 14) (см. рис. 20, цв. вкл.).
«Вставка слов «и прочи», — писал А. А. Шахматов о Новгородской летописи, — весьма характерна именно для Повести вр. лет, которая проводит тенденциозно историю варяжского происхождения руси: теория эта находила себе опровержение в соответствующем месте Начального свода, ибо оказывалось, что варяги прозвались русью только после перехода в южную Русь, но вставка слов «и прочи» устраняла возникшее было затруднение.
Следовательно, Начальный свод сообщал о том, что варяги (или варяги и словене) назвались русью только перейдя, осевши в Киеве» (Шахматов 2002. С. 208–209).
Эта конструкция на разные лады воспроизводится и в современной историографии, пытающейся обойти проблему скандинавского происхождения имени русь и следовать традиционному антинорманистскому стереотипу — настаивать на исконности полянской руси в Киеве (ср.: многочисленные работы А. Г. Кузьмина; Рыбаков 1982; Горский 2004. С. 41 и сл.; и др.).
Отождествление полян и начальной руси в этих конструкциях основывается на вырываемой из контекста летописи фразе: «поляне, яже нынЪ зовомая Русь» (ПВЛ. С. 15). Между тем именно летописный контекст оказывается решающим для ее понимания, ибо сама фраза представляет собой комментарий летописца к «Сказанию о преложении книг на словенский язык», отсылающий к космографическому введению ПВЛ.
Проблема хронотопа — сконструированного автором пространственновременного континуума, который преобразовывал реальность в художественном тексте, имеет особое значение для исследования средневековой книжности в силу отличного от современного «нелинейного» отношения средневекового человека к пространству и времени. В наибольшей мере данное отличие бросается в глаза там, где сам жанр повествования предполагает «линейность» — в летописях и хрониках. Это относится и к Начальной русской летописи в связи с чрезвычайно важным для летописца «начальным» сюжетом — рассказом о моравской миссии Константина и Мефодия. Рассказ об этой миссии А. А. Шахматов назвал «Сказанием о преложении книг на словенский язык». Тексту приписывается моравское (чешское) или болгарское происхождение (см. Шахматов 1940. С. 80–92; Флоря 1985), но нас, прежде всего, будет занимать место «Сказания» в композиции ПВЛ.
«Сказание» помещено в летописи в статью 898 г., которая начинается с рассказа о походе угров-венгров мимо Киева на Дунай вплоть до Селуня — Фессалоник (ПВЛ. С. 15–16). Происхождение погодных записей — особая текстологическая проблема: давно отмечена неточность датировки венгерского похода 986 г., равно как и ошибки летописца в определении начала царствования византийского императора Михаила III и т. п. (см. в главе IV). Но все это не устраняет главной проблемы: летописец включает рассказ о миссии, которая отправляется в «Словенскую землю» при Михаиле III, но в погодной записи 868 г. он сам сообщает о царствовании Василия, сменившего Михаила, а под 887 г. — о воцарении Льва, сына Василия, и его брата Александра.
Эта система отношений распространилась к середине Х в. по пути из варяг в греки, которым овладели русские князья. Ее подробно описывает Константин Багрянородный в знаменитом трактате «Об управлении империей» (глава 9): русь («все росы» в трактате) выходит зимой из столицы Киева в полюдье, чтобы кормиться у славян — данников (пактиотов) до весны, когда реки освобождаются ото льда и открывается путь «в греки». Существенно, что перед походом в Византию «росы» покупали у славян корабельный лес для оснащения ладей (Константин Багрянородный, глава 9. С. 45–51). Этот «обмен услугами» характерен для той эпохи, которая при формационном подходе к исторической периодизации именовалась «варварской». Впрочем, Маркс характеризовал эту политическую структуру как «вассалитет без ленов или с ленами, существовавшими только в форме сбора даней».
Замечательные археологические находки свидетельствуют о единых методах сбора (точнее — концентрации и перераспределения) дани в городах, связанных с экспансией скандинавов в эпоху викингов: это деревянные пломбы-цилиндры (рис. 18), которыми запечатывались мешки с мехами.
Больше всего их обнаружено в раннесредневековом Новгороде, один — в Белоозере, один — в славянском Волине на Балтике, несколько — в Дублине (Ирландия); образцы из Волина и Дублина украшены скандинавским орнаментом (см. Янин 2001).
Существенно, что обладатели этих «ленов» в виде даней именовали себя (в договорах с греками и в информации, данной Константину Багрянородному) «всеми росами», русью или «всей русью», как именовала себя княжеская дружина, согласно летописной легенде о призвании варягов. Термин варяг возник на Руси тогда, когда стало необходимым отличать контингент скандинавских наемников от руси — «местной» княжеской дружины (Мельникова, Петрухин 1994). Проблема происхождения имени «русь», как уже говорилось, была осложнена многочисленными поисками народов со схожим именем, как среди славян, так и среди скандинавов. Поиски эти результатов не дали (если не следовать средневековым «этимологиям» и не отыскивать начальную русь по созвучию — среди германцев ругиев на Рюгене или даже на Дунае, среди аланов — роксоланов и т. п.).
Эти поиски «спровоцированы» самой летописью, ибо летописец конца XI в. воспринимал слова «русь» и «варяги» уже как этнонимы: русь была включена им в число варяжских народов, среди «свеев», «урманов» (так именовались норвежцы и датчане) и прочих. Данные исторической ономастики давно прояснили происхождение слова «русь»: прибалтийские финны, жители Восточной Прибалтики, именуют Швецию Ruotsi (по-фински), Rootsi (по-эстонски). Предки этих народов, которых славяне звали чудью, принимали, по летописи, участие в призвании варягов/руси — от них славяне и восприняли слово «русь» как обозначение выходцев из Швеции. Об этом значении свидетельствовали они сами уже в первом упоминании «людей Рос» в Бертинских анналах (839 г.): на расспросы франкского императора эти люди признались, что они — «от рода свеонов». С начала XIX в. предложено и объяснение термина «русь» — «гребцы, участники похода на гребных судах» (<*roþeR — Мельникова, Петрухин 1989, см. выше глава V.1).
Корабль и ладья были для скандинавов не только транспортными средствами — особую роль они играли в обряде и мифологии. Прежде всего — в погребальном культе. Погребения (кремации) в ладьях характерны для всего пространства Северной и Восточной Европы от Бретани до Приднепровья: схожие черты характеризуют кремации в ладье в Иль-де-Груа (Бретань) и в Черной могиле (Чернигов, см. подробнее в главе IX).
Показательно, что по соседству со Скандинавией и Русью, в Юго-Восточной Прибалтике, Пруссии и соседних землях балтийских славян скандинавы не называли себя «гребцами». Одно из скандинавских заимствований относится к обозначению высшего слоя прусского общества — витингам, которое отражает скандинавское название участников морского похода — викинг, как и древнее славянское *νitеdzь, др. — рус. витязь, «герой», «дружинник» (Фасмер 1986, т. 1. С. 322–323). Очевидно, что заимствование распространилось в Польше и на Руси при посредстве балтийских славян, имевших дело с викингами, но термин «витязь» не стал распространенным обозначением дружинника на Руси.
Дружинное название гребцов было воспринято и в Византии: греческое наименование скандинавской дружины Ρως стало известно со времен посольства, упомянутого Бертинскими анналами, причем не при посредстве славян, а от самих носителей этого дружинного имени. Франки хорошо знали к началу IX в. норманнов/викингов, но имя Rhos им ничего не говорило. Поскольку в столице империи франков Ингельгейме опасались, что послы «народа рос» могли быть шпионами, пришлось расспрашивать их о происхождении и задержать, когда выяснилось, что они — скандинавы «от рода свеонов».
Можно считать очевидным то обстоятельство, почему скандинавы назвали себя в Восточной Европе «гребцами», а не «викингами»: здесь они не могли пробиваться по рекам, тем более — волокам, на длинных кораблях (см. рис. 19, цв. вкл); соответственно на восток, по «Восточному пути» скандинавы ходили, согласно формулировке рунических надписей, «в русь» (i ruði), на запад — «в викинг». В Ладоге, по данным исландских саг и археологии, скандинавы должны были переоснащать суда для путешествия вглубь континента по Волхову (Джаксон 2001. С. 113 и сл.).
Неплеменные (надплеменные) наименования — варяги, норманны, русь — были популярны за пределами собственно скандинавского мира и, безусловно, были удобны для «пользователей»: отряды викингов включали выходцев из разных народов. Остается неясной племенная принадлежность Роллона: был ли он легендарным норвежцем Хрольвом Пешеходом, или датчанином, каковым его изображает Дудон Сен-Квентинский в повествовании о герцогах Нормандии (Джонс 2003. С. 228–230; Мельникова 2008). В Англии норвежцев и датчан именовали данами; в начальной русской летописи даны не упоминаются, вслед за свеями в списке варяжских народов легенды о призвании названы «урмане», под каковыми, видимо, следует усматривать и норвежцев — норманнов, и датчан (Норвегия находилась под властью Дании в эпоху составления начальных летописных сводов). Норманны («северные люди») — общее обозначение викингов, выходцев с Севера. Осев в Нормандии, они сами восприняли это данное извне название, которое около 1000 г. было перенесено и на данную им в лен землю (terra Normannorum, Nortmannia). Сами викинги в Нормандии усвоили имя «норманны» в процессе языковой ассимиляции — потомки Роллона носили уже французские имена (Роэсдаль 2001. С. 182). Западноевропейский наблюдатель Лиутпранд (V, XV) отождествил с норманнами и русь 940-х гг. (время князя Игоря), известную в Константинополе: «в северных краях есть некий народ, который греки по его внешнему виду называют Poυσюς, мы же по их месту жительства зовем нордманнами (Nordmanni)». Существенно, что Лиутпранд отнес имена «русиос» и «нордманны» к экзонимам — наименованиям, данным извне.
Форма Poυσίος, русь, может свидетельствовать уже о славянском посредстве: дело в том, что именно при Игоре, согласно начальной русской летописи, русь как дружина киевского князя стала отличаться от варягов — наемников, которые были призваны Игорем из-за моря, чтобы совершить новый поход на Византию. Имя русь в славянской форме было принято самими выходцами из Скандинавии в Восточной Европе, как и имя норманны в Западной. Языковая ассимиляция скандинавов и на Западе, и на Востоке привела к закреплению этнически нейтральных терминов для обозначения земель, оказавшихся под властью пришельцев («находников» русской летописи), — Русская земля и Нормандия.
Как уже говорилось, языком населения Нормандии стал французский, языком Русской земли — «словенский», или русский, чему посвящено специальное разыскание летописца.
Эгоцентрическая система описания окружающего мира — описание «изнутри» — со всей очевидностью проявляется у составителя ПВЛ: поляне были для киевского летописца «своим» племенем, он описывает расселение и даже нравы прочих славян со своей, полянской точки зрения. Та же точка зрения была несколько замутнена в новгородской летописи, но она сохранилась в пассажах, возводимых к Начальному своду. Из отброшенного новгородцем космографического введения эти пассажи были перемещены в историографическую часть (и снабжены неточными датами). Но в этих пассажах отсутствует линейная хронологическая последовательность в изложении событий: здесь очевидно циклическое возвращение к исходному историографическому мотиву — такое построение текста свойственно византийским хронографам.
Между тем именно такую хронологическую последовательность усматривал вслед за новгородским летописцем А. А. Шахматов, считая эти сведения восходящими к Начальному своду и даже еще более древнему (и совершенно гипотетическому) «Древнейшему своду». И хотя по изложению новгородца получалось, что по смерти легендарных полянских братьев хазары обложили полян данью и тогда же провозгласили себя князьями в Киеве Аскольд и Дир, а «во времена Кия, Щека и Хорива» новгородские люди платили дань варягам, затем изгнали их и вновь призвали варяжских князей (все это описано под одним 854 г.) — Шахматов выстраивал «линейную» схему русской истории: вслед за Кием в его городе обосновались варяги Аскольд и Дир, и это произошло до призвания варяжских князей в Новгород. Механически следуя изложению Новгородской летописи, Шахматов предположил, что и собственно русь появилась в Киеве раньше (с Аскольдом и Диром, которых НПЛ именует варягами!), чем варяги Рюрика в Новгороде.
Этому появлению руси, а затем новгородских варягов в Киеве, описанному в «Повести временных лет» под 882 г. — годом похода Олега и Игоря на юг, а в Новгородской летописи описанному под тем же 854 г. (под ним описано и «начало Русской земли»), Шахматов придавал особое значение. Чтобы объяснить, каким образом скандинавская русь оказалась на юге, в Киеве прежде варягов, Шахматов принужден был «переписать» летопись и домыслить ряд эпизодов русской истории. Вопреки известиям «Повести временных лет», равно как и Новгородской летописи, он предположил, что варяги, которые собирали дань с новгородских людей и были ими изгнаны, в действительности назывались русью. «Полчища» этой руси, однако, успели до того овладеть Киевом. «Русский» князь, узнав об отложении новгородского севера — изгнании сборщиков дани, собрался в поход против новгородцев (как это сделал в 1015 г. Владимир Святой, узнав об отложении сына Ярослава, сидевшего в Новгороде), тогда те и призвали варяжских князей. Варяги же восприняли название русь лишь в Киеве, где они появились с князем Игорем (или Олегом).
В Новгородской первой летописи о вокняжении Игоря сказано: «бѢша у него Варязи мужи СловенѢ, и оттолѢ прочии (вставлено на полях. — В. П.) прозвашася Русью» (НПЛ. С. 107). Фраза вроде бы свидетельствует о том, что название русь распространилось с варягами (и словенами новгородскими) на «прочих» — в первую очередь, на киевских жителей — полян. Однако «прочи» в рукописи Новгородской первой летописи (Комиссионный список) — вставка на полях, и Шахматов считал это слово также заимствованным новгородским летописцем из описания тех же событий в «Повести временных лет». Там говорится об Олеге, обосновавшемся в Киеве: «И бѢша у него варязи и словѢни и прочи, прозвашася русью» (ПВЛ. С. 14) (см. рис. 20, цв. вкл.).
«Вставка слов «и прочи», — писал А. А. Шахматов о Новгородской летописи, — весьма характерна именно для Повести вр. лет, которая проводит тенденциозно историю варяжского происхождения руси: теория эта находила себе опровержение в соответствующем месте Начального свода, ибо оказывалось, что варяги прозвались русью только после перехода в южную Русь, но вставка слов «и прочи» устраняла возникшее было затруднение.
Следовательно, Начальный свод сообщал о том, что варяги (или варяги и словене) назвались русью только перейдя, осевши в Киеве» (Шахматов 2002. С. 208–209).
Эта конструкция на разные лады воспроизводится и в современной историографии, пытающейся обойти проблему скандинавского происхождения имени русь и следовать традиционному антинорманистскому стереотипу — настаивать на исконности полянской руси в Киеве (ср.: многочисленные работы А. Г. Кузьмина; Рыбаков 1982; Горский 2004. С. 41 и сл.; и др.).
Отождествление полян и начальной руси в этих конструкциях основывается на вырываемой из контекста летописи фразе: «поляне, яже нынЪ зовомая Русь» (ПВЛ. С. 15). Между тем именно летописный контекст оказывается решающим для ее понимания, ибо сама фраза представляет собой комментарий летописца к «Сказанию о преложении книг на словенский язык», отсылающий к космографическому введению ПВЛ.
Проблема хронотопа — сконструированного автором пространственновременного континуума, который преобразовывал реальность в художественном тексте, имеет особое значение для исследования средневековой книжности в силу отличного от современного «нелинейного» отношения средневекового человека к пространству и времени. В наибольшей мере данное отличие бросается в глаза там, где сам жанр повествования предполагает «линейность» — в летописях и хрониках. Это относится и к Начальной русской летописи в связи с чрезвычайно важным для летописца «начальным» сюжетом — рассказом о моравской миссии Константина и Мефодия. Рассказ об этой миссии А. А. Шахматов назвал «Сказанием о преложении книг на словенский язык». Тексту приписывается моравское (чешское) или болгарское происхождение (см. Шахматов 1940. С. 80–92; Флоря 1985), но нас, прежде всего, будет занимать место «Сказания» в композиции ПВЛ.
«Сказание» помещено в летописи в статью 898 г., которая начинается с рассказа о походе угров-венгров мимо Киева на Дунай вплоть до Селуня — Фессалоник (ПВЛ. С. 15–16). Происхождение погодных записей — особая текстологическая проблема: давно отмечена неточность датировки венгерского похода 986 г., равно как и ошибки летописца в определении начала царствования византийского императора Михаила III и т. п. (см. в главе IV). Но все это не устраняет главной проблемы: летописец включает рассказ о миссии, которая отправляется в «Словенскую землю» при Михаиле III, но в погодной записи 868 г. он сам сообщает о царствовании Василия, сменившего Михаила, а под 887 г. — о воцарении Льва, сына Василия, и его брата Александра.